«Любой из ростовчан мог быть расстрелян по прихоти пьяного румынского солдата или фланирующего по улицам немца. Ростовчанину все было запрещено: выходить на улицу после заката солнца, выходить на берег Дона, пользоваться речной переправой, принимать на дому друзей и знакомых, держать собак и кошек, смеяться и плакать. Не так стал, не так прошел, не так посмотрел, не так сказал — и… «капут». Слово «капут» стало наиболее популярным словом в «общении» немцев с ростовчанами.
Город сжался, притих, ушел под землю — в подвалы, погреба, щели. Точно страшная туча нависла над городом. Немцы бесцеремонно выбрасывали жителей из квартир, занимали лучшие дома. Из Германии прибывали поезда с гестаповцами, чиновниками, спекулянтами, «эмиссарами», «посредниками», «туристами» — многоликая голодная челядь, орава, жаждущая наживы. В гостинице «Ростов» на Буденновском проспекте поселились десятки «туристов». Женоподобные верзилы в черных тирольских шляпах с перьями, белобрысые немки, похожие на переодетых солдат, гуляли по Буденновскому парами, надменно поглядывая на ростовчан. Затянутые в корсеты, румынские офицеры водили хохочущих проституток по улицам, тирольские «туристы» деловито грабили меха, подсолнечное масло, обувь, посуду.
Бургомистром Ростова Киттель назначил некоего Тикерпу. До прихода немцев этот выродок работал бухгалтером в одном из многочисленных местпромовских предприятий. Проходимец без национальности, с темным прошлым, Тикерпу охотно принял несложные обязанности лакея и начал «преобразование» крамольного города.
По распоряжению Тикерпу пьяные полицейские свалили с пьедестала памятник Кирову, разбили памятник Ленину. Молчаливые маляры, получив трафарет с немецкими строками, черной краской малевали измененные названия улиц: «Германская», «Итальянская», «Румынская», «Покровская», «Канкринская».
Немцы приказали Тикерпу «пока» не менять названия улиц, носящих имена русских писателей; однако улица Максима Горького, на которой поселился руководитель грабительской «хозяйственной» команды германской армии подполковник Ридель, немедленно получила старое название «Сенная», — имя Горького пугало мнительного Риделя и звучало, как призыв к восстанию.
Когда над Ростовом спускался тихий августовский вечер и над опаленными руинами вокзала пламенело зарево заката, город замирал. На перекрестках пустынных улиц, пугливо озираясь, шагали полицейские с белыми повязками на рукавах. По асфальту стучали кованые сапоги германских солдат.
… Город был тяжело ранен. Рваными проломами зияли разбитые стены домов. Точно гигантские сухожилия, свисали оборванные провода. Буро-кровяной россыпью кирпичной пыли, черными сгустками пепла, смертной белизной извести затянулись городские переулки. Иссякло животворное течение соков в разрезанных снарядами деверьях. Медленно и страшно падал пульс жизни. Город умирал.
Над городом встал признак голода. Бродили в поисках пищи бездомные дети, рылись в сорных ящиках худые старухи. На Старом базаре слонялись безработные, покупая и продавая всякий хлам, меняя тряпье на горелую пшеницу, мебель на сухари. А в это время холуй Тикерпу кричал в воззваниях: «Двери столовых распахнутся для тех, кто будет работать во имя нового порядка, установленного Адольфом Гитлером».
Ростовчане не сдавались. Голодали, но работать для немцев не шли. А если получали повестку с «биржи труда», откуда бургомистерство поставляло Киттелю рабов, — прятались или уходили на «черные работы». Так, доцент-физиолог Текутов и доцент-математик Александров работали конюхами, врач Лепкова — кухаркой, инженер Бороздин — дворником.
Соблюдая видимость «порядка», бургомистерство широко рекламировало выпечку хлеба «НА ДАВАЛЬЧЕСКИХ НАЧАЛАХ». Этот идиотский термин означал, что ростовчанин может сдать в пекарню килограмм муки и взамен получить килограмм хлеба. Из этой затеи ничего не вышло: ростовчане не имели муки, а если кому-нибудь удавалось достать горсть ячменя или кукурузы, то это мололось на кофейной мельнице и съедалось в виде «болтушки».
Перейти в архив