Виталий Семин. Журналисты и писатели

У Феликса вышла книга. «Передатчик работает на волне 21,5». Детектив, патриотическая книжка о разведчике. Феликс сделал надписи для друзей и пригласил всех в ресторан. Когда собирались в ресторан, шутили: не взять ли одну книжку для официантки, пусть знает, кого обслуживает, пусть быстрее крутится. Вспомнили, что Д.Д., когда обмывали его книжку, подарил экземпляр официантке. Эффект был громадным. Когда уже выходили, Феликс спросил: — Так подарить книжку официантке? Ему осторожно отсоветовали. В ресторане пили коньяк и на первом этапе опьянения целовали друг друга, потом говорили неизвестно что. Стали понемногу оскорблять Д.Д. Мартынов сказал ему:
— А вот презирающий тебя Гридин….Д.Д. возмутился. Обиделся он не на то, что Гридин его презирает, а на то, что Мартын это огласил. Гридин кое-как замазал: — Понимаешь, — сказал он, — я действительно возмущался, но не тем, что ты пишешь, а тем, чего ты не пишешь. Ведь у тебя есть своя больная тема, а ты молчишь. А кто тут лучше тебя напишет? — У меня есть такие стихи, — сказал тронутый Д.Д. — Меня Светлов хвалил за эти стихи. Но где их напечатаешь? Потом все разом встали и пошли. Правда, предварительно попросили книгу жалоб и предложений и записали, что официант
такой-то хорошо обслуживал. Писал добряк Ливанский. Он сказал: — Ребята, я вот тут перед тем, как расписываться, поставил «журналисты» и расписался. Потом расписались Мартын, Гридин. Было очень неприятно, но сделать уже ничего было нельзя. Все расписывались, всем хотелось делать добрые дела. Когда очередь дошла до Феликса, он обвел всех добрым пьяным взглядом и сказал: — Я допишу «и писатели». «Журналисты и писатели», хорошо?  И дописал. Вышли на улицу и сели в машину какого-то частника. Он тут, под рестораном, специально и дежурит. Поехали к Ливанскому слушать музыку. Все в машину, конечно, сесть не могли, поэтому деликатный Селихов и презираемый Д.Д. остались ловить для себя такси, а все остальные уселись и поехали. Однако ехать по-настоящему хотели только Феликс и Ливанский. Ливанский рвался домой, а Феликс не прочь был побывать у него и посмотреть на его красивую жену. Мартын и Гридин ехать не хотели, но тянулись за всеми — вечер был не закончен. Так сильно они нагрузились коньяком, так уже, в сущности, плохо себя чувствовали, а все не было такого самого, ради чего они все это делали: портили себе здоровье, нагружались коньяком, курили сигарету за сигаретой. Не было э т о г о — и все! И они ехали куда-то через весь город к Ливанскому и говорили, что нужно взять в магазине еще бутылку сухого вина, а Гридин уговаривал всех поехать к нему; Гридину тоже хотелось быть поближе к дому. Хотелось привезти компанию хороших ребят к жене, чтобы ей не было так скучно дома одной. И когда они совсем было приехали к Ливанскому, Феликс, который всех уговорил ехать сюда, вдруг отказался вылазить из машины, что-то у него сдвинулось, и он стал упорно всех тянуть в аэропорт: — Поехали покатаемся, — просил он. — Посидим в ресторане. Но все понимали, что это уже безумие. Никто только не почувствовал, какое это безумие.
Однако Феликс из машины не выходил, и тогда Гридин перехватил инициативу: — Поехали ко мне, — пригласил он. — В центре. Близко домой и Феликсу, и Мартыну. А музыка та же, что и у Ливанского. Феликс как-то выключился, и они поехали, оставив Ливанского. Время от времени Феликс вдруг что-то вспоминал и нежным голосом просил всех ехать в аэропорт. Но приехали все-таки к Гридину. Жена его уже готовилась спать, она читала в постели. Увидев компанию, она немного замешкалась, а потом пошла на кухню готовить бутерброды, а Феликс в это время обнял Мартына. Они постояли так несколько секунд, потом Феликс тиснул его дружески, как бы приглашая побороться. И Мартын ответил на это приглашение. Они засопели и стали давить друг друга сильней, свалились на постель, на которой все так же лежали простыня и подушка. Они боролись, а Гридин, сдерживая нарастающий гнев (он стыдился этого гнева: «Ребята, гости, борются, ты их сам пригласил, а жалеешь им чистую простыню»), убирал подушку, которую они могли запачкать, и уговаривал их: — Ребята, прекратите! Но они не прекращали, свалились с кровати на пол, а Гридин все не понимал, что происходит, спасал с качающегося стола тяжелый керамический кувшин и чашку. И тут Феликс и Мартынов на минутку распались, и Гридин увидел лицо Мартына. Оно было расцарапано и безумно. — Ну, сука! — сказал он и бросился на Феликса. И тут началась жестокая, страшная драка.
Феликс кричал: — Меня немцы в концлагере били, и ты ко мне подбираешься! Я тебе за все! Мартын, сидя на полу, обессиленный, непримиримо смотрел на Феликса: —Кусочник! Тебе никто правду не скажет. А я скажу! Ты прислужник, задолиз, — и еще какие-то жуткие слова. Огромное, толстое лицо его, лицо человека, который весит сто двадцать килограммов, было дико. — Что ты понимаешь в прислуживании! — ревел Феликс и бил Мартына. В двери застучали обеспокоенные соседи, жена Гридина открыла им, и сразу же Феликс и Мартын утихли. Они не обращали внимания на Гридина, на его попытки растащить их, на крики жены Гридина, на то, что она обливала их водой, а тут сразу же затихли. И когда один из вошедших спросил Феликса начальственным тоном, кто он такой и что здесь делает, Феликс тотчас же покорно ответил: — Я журналист, писатель. Назвал газету, в которой работает, свою фамилию. — А это кто? — спросили у него, указывая на Мартына. — Не знаю, — сказал Феликс. Мартына увели. Он сам охотно ушел. И все затихло. Феликса отправили под душ, потом уложили спать. Феликс лег, стал извиняться. Подпольный человек, который только что яростно кричал, ненавидел, бил кулаками, уходил внутрь. Ушел внутрь и подпольный человек Мартына. Часа через два Мартын постучал в дверь — пришел за очками и папкой, которые остались у Гридина. Очки оказались целы, от палки пахло валерьянкой, валидолом. У Мартына нездоровое сердце, и он носил с собой лекарства. Он стоял на лестничной площадке толстый, тихий, не владеющий собственной толщиной, и шепотом говорил: — Мои извинения... Меня нельзя извинить. Ты на Феликса ничего не клади. Это все я. Меня надо было убить, голову мне проломить. Почему вы меня не убили? Утром Феликс проснулся и позвал Гридина ехать с ним к Мартынову мириться, узнать, как он там. Поехали. У Мартына оба были давно и не сразу нашли парадное в большом доме, где он жил. Поднялись на четвертый этаж, но Мартына уже не было дома. Поехали в редакцию, где они оба работали: Феликс — ответсекретарем, Мартынов — литработником. Мартын сидел в большой комнате, именуемой в редакции «пятихатками», сидел на диване и не повернул головы, когда Гридин вошел. У Мартына было лицо в стертой коже, в синяках, однако не таких страшных, как ожидал Гридин, просто больное лицо. Руки же пострадали сильнее. Руки в шрамах, в каких-то порезах. Толстые руки человека, пьющего валидол. Он сказал: — Одно меня утешает, что меня побили. В таких случаях только это и может утешить. Пещерный я человек. Это рудименты, — он подумал. — Одну только ошибку сделали. Не надо было меня отпускать. Надо было связать, избить и оставить дома. — И еще спросил: Почему ты нас не разнял? Гридин сказал, что разнимать пытался. Мартын кивнул, но недоверчиво. Он, конечно, винил себя, но искал и еще кого-то, кто был виноват во всем этом. В комнату вошел Феликс. Лицо у него было грустным, но не без скрытого торжества. Он-то все-таки побил. Его подпольный человек оказался сильнее. Они заговорили еще скованно, возмущались собой, разводили руками. Феликс говорил: — Я думаю, что же я делаю? Кого бью? Ну, хорошо бы, нашего замредактора, Захара Ивановича! Но за что же Мартына! — Нет, нет, — говорил Мартын, — это я во всем виноват. Феликс грустнел: — Все-таки ты, наверное, вывел меня чем-то. Довел. Я же человек мирный. Я уже лет двадцать ни с кем не дрался. А тут — я не помню из-за чего, но помню, что у меня ярость такая: «Ах, ты так! Ну, так вот тебе...» Исступление какое-то.
— Да, да, — соглашался Мартын. Но ни он, ни Феликс не хотели вспомнить, из-за чего же исступление. Они говорили, что с какого-то момента у них наступил полный провал памяти. Вот до этого момента они помнят, а дальше совсем ничего. Мартын не помнил, как он кричал Феликсу: «Ты задолиз, прислужник, тебе никто не скажет правды, кроме меня...» А Феликс не помнил, как кричал: «Что ты понимаешь в прислуживании?!» И бил Мартына по лицу, на котором была видна яростная готовность пострадать за правду.  
1967 год. .