КАТЯ ЛЕЛЬ
Очередной проект Фадеева по доброй традиции начался с телефонного звонка. На этот раз он накрыл меня в Эль-Гуне, куда я сбежал в разгар зимы от жесткой московской текучки. «Хорошие новости, — радостно сообщил Макс. — Я нашел тебе нового клиента. Когда скажу кого, ты упадешь. Это — Катя Лель!!!».
Я пошатнулся, но не упал. После отказа Фадеева сотрудничать с Земфирой нам еще было куда отступать. Меньший энтузиазм из всей обоймы классической постсоветской эстрады у меня вызывали только Салтыкова, Буйнов, Овсиенко и Укупник. Как интеллигентно принято говорить в таких случаях, оld school.
Свободного времени в Эль-Гуне у меня было хоть отбавляй, и я задумался о мотивациях Фадеева. Когда за год до этого у нас в офисе появилась поп-певица Лена Зосимова — с хвостиком на затылке и послушными глазками — я, по крайней мере, понимал, почему Макс решил помочь записать девушке альбом. Это был нигде не декларируемый человеческий бартер: Фадеев и его соратники делают альбом, а отец Лены гарантирует «режим максимального благоприятствия» в вопросах ротации новых проектов Макса на канале MTV.
Еще раз повторюсь, по-человечески это было понятно. Что же касалось Кати Лель, ответ мог быть только один. Фадеева, который вместе со своим компаньоном Элиасбергом находился в глубоком финансовом анусе, сломали цифрами. И Макс согласился. Вынужден был согласиться...
Вернувшись в Москву, я ознакомился с архивными материалами по новой подопечной Фадеева. Оценки журналистов были жесткими и беспощадными. Определение «Московского Комсомольца» «символ гнуснейшего совкового попса» задавало тон всем публикациям. У меня даже возникало нехорошее ощущение, что представители СМИ тренировали на Кате, словно на боксерской груше, свое исполнительское мастерство. Такой вот военный полигон для будущих белинских, панюшкиных и троицких. Как сломать подобный устоявшийся негатив, было непонятно.
«Нам нужно отмыть Катю от ее нелегкого прошлого», — заявил назначенный мною пресс-менеджер на совете директоров «Кушнир Продакшн».
...Тогда мне искренне казалось, что если Фадеев смог переделать Катю в плане вокала, то смогу что-нибудь с ней сделать и я. По крайней мере в вопросах перепозиционирования. Это был вызов. В первую очередь — самому себе. Жизнь обретала новую интригу, и мне стало действительно интересно.
Вдобавок ко всему меня поразил своим гостеприимством и радушием продюсер певицы господин Волков. Меня удивили не столько его глубинные познания в нюансах национальных кухонь и ресторанного бизнеса. И даже не блестящие интервью на эту тему. Меня совершенно потряс пресс-клиппинг, сделанный по итогам раскрутки его русского ресторана в Лондоне.
Когда я увидел идеально оформленное солидное портфолио с публикациями в престижных западных изданиях, меня просто ветром сдуло. Это был другой уровень: немецкий и английский «Vogue», американский «Harper’s Bazaar», английский «ELLE», французские «Marie Clare» и «L’Officiel». У нас в стране так никто не работал. Возможно, именно поэтому мне тогда показалось, что мы с Волковым, с одной стороны, и с Максимом Фадеевым, с другой стороны, сможем раскрутить и утюг. «Пронесет», — легкомысленно подумал я, не запариваясь насчет скептических прогнозов моих коллег.
...Сегодня у нее было плохое настроение — она получила недетский пистон от Фадеева за то, что в день съемок клипа не выучила текст новой песни «Джага-Джага». Занимаясь раскруткой Кати, мы рассчитывали исключительно на собственное везение и универсальный талант Фадеева. Помощи и сочувствия ждать было неоткуда.
Общение артистки с пресс-службой не заладилось с самого начала. Дело даже не в раздутых амбициях певицы и космически разных идеологиях. Проблемы начались с несовместимости технологий.
Как известно, существует два вида передачи информации — письменная и устная. Устная информация, полученная от нас, забывалась артисткой в ту же секунду. Передавать Кате информацию письменно не было никакой возможности. К сожалению, в тот счастливый период ни артистка, ни ее менеджмент не умели пользоваться электронной связью. Держать у себя дома компьютер считалось в их кругу предрассудком нечеловеческой силы. Наши попытки установить дома у Кати странный агрегат под названием «факс» потерпели полное фиаско. Пользоваться, как герой фильма «Пес-призрак», голубиной почтой почему-то не хотелось.
Дисконнект в нашем общении был просто чудовищный. Ничего подобного я не встречал в своей врачебной практике ни до, ни после... Попытки найти общий человеческий знаменатель ни к чему конкретному не привели. Все сводилось к извечному вопросу «кто виноват»: кто тихо сказал или кто не услышал. Как правило, во время интервью артистка и прессменеджер ждали друг друга в разное время и в разных местах. Чего там говорить, супервесело нам было. Если же каким-то чудом артистке и пресс-службе удавалось встретиться, это сопровождалось такими капризами, с которыми нам не приходилось сталкиваться со времен работы с немецким менеджментом Пласидо Доминго.
...Катя любила две вещи: попадать в автомобильные пробки и доносить до человечества эмоции в форме вопросов. «Скажи мне, я что — дура? — вопила артистка по телефону. — Нет, ты честно скажи, я что — полная дура?». Я даже не пытался задумываться, поскольку еще со школы ненавидел риторические вопросы. Каюсь, в общении с Катей мне порой недоставало доброты, мудрости и душевной теплоты.
Я почему-то вспоминал наши беседы с pr-директором «Радио Максимум» Димой Конновым. Мы частенько любили поболтать на тему того, что если кто-то считает, что прессменеджер — это такая машинка для минета, с этим человеком надо как можно быстрее расставаться.
Фадеев держался от своей новой подопечной на максимально почтительном расстоянии. Ему было легче. В отличие от нас, он жил в Праге, где, записав очередной шлягер, просто высылал его в Москву. Репетируйте, девушка. Изредка приезжал на съемки клипов. Выслушивая при встрече рассказы про нюансы нашего с Катей сотрудничества, Фадеев то хихикал, то сочувственно молчал. В зависимости от настроения. Порой на тему своей новой артистки ему приходилось давать политкорректные интервью.
«Катя Лель сильно изменилась: одевается теперь по-другому, выглядит по-другому... То, что Катя делала раньше, осталось в прошлом. Теперь она работает со мной... Она мне нравится. У нее напрочь отсутствует пафос — то, чего я не могу терпеть в людях вообще. Поэтому не думаю, что Катя пропадет». Давненько я не слышал от Макса таких осторожных высказываний — но их, по крайней мере, можно было цитировать в прессе... Мы же, как муравьи, упорно продолжали формировать общественное мнение — в частности, фольклорными байками про феномен Фадеева, который может сделать конфетку из чего угодно. С другой стороны, пытались откорректировать общественный имидж Кати Лель, аккуратно уводя его в сторону от губительного ярлыка «постсоветской эстрады». Говорили о том, что ее новый альбом будет сделан в духе Розин Мерфи из группы «Moloko». Публиковали ее фотографии с Крисом де Бургом, а часть публикаций пробивали банальными бартерами. «Выступать на концерте буду только за обложку», — почуяв запах успеха, капризничала Катя перед зеркалом. Это было даже не смешно.
Шли месяцы, и ситуация постепенно улучшалась. С одной стороны, сработал феномен суперхита «Джага-Джага», который Артем Троицкий назвал своим самым любимым шлягером последних лет.
«С тех пор, как я начала работать с Максом Фадеевым, я перестала бояться этого слова «неформат», — исповедовалась Катя Лель в интервью журналу «Афиша». — Не нужно бояться, нет границ. «Джага-Джага» не брали на радио, «Муси-пуси» — тоже, они говорили: «Что-то там вступление длинновато, гитарка не та. А гениальнейший Макс Фадеев посылал всех на фиг. Через две недели эти песни стали «номер один» во всех хит-парадах... Я счастлива, что у меня есть такие шлягеры, которые звучат в каждом КВН, и я рада, что являюсь законодателем новых сленгов в поп-культуре». ...Были на нашей улице не только победы. Мы не без труда пережили провальное ток-шоу на НТВ, в котором Катя пыталась сама рассуждать на тему «Язык мой — враг мой». Тему передачи выбрала артистка, естественно, не посоветовавшись с пресс-службой.
Я потратил много сил, чтобы убедить артистку не ехать на эту злополучную телепередачу, к которой она была не готова. Но, увы, безрезультатно. Тем не менее, мы боролись до конца. Приехав в Останкино, я обманом получил от редактора вопросы ведущего к Кате и даже попытался провести мобильный медиатренинг. Но перед смертью, как известно, не надышишься. За пару минут до начала передачи Катю значительно больше интересовал макияж. В итоге артистка была удивительно косноязычна, отвечала невпопад, нервничала и постоянно перебивала остальных участников передачи... Лучше бы она молчала — действительно, «язык мой — враг мой». Это был полный провал.
После этого эфира мне звонили друзья со словами: «Зачем вы ЕЕ туда поставили?». Сама артистка от своего выступления, естественно, была в полном восторге. Я осознал, что никакая логика в общении с Катей не работает, и отключил на несколько дней мобильный телефон. Видеть никого не хотелось. Бр-р-р...
Затем мы пережили привычку Певицы не пускать во время презентаций собственную пресс-службу в недра очередной vip-зоны. Как ни странно, мы хотели не обжираться бутербродами, а планировали контролировать и корректировать ее интервью. Ведь там было что корректировать!
«Если ты раздражаешь — значит, ты прав, — с неподдельным комсомольским энтузиазмом говорила журналистам певица. — Важно, чтобы была реакция!».
Мы пережили абсолютно нереальное желание артистки визировать каждое интервью, сопровождавшееся дикими криками: «Я так сказать не могла!». Магнитофонная пленка с записью ее слов документом, естественно, не считалась. Голос разума долетал до певицы нечасто — наверное, дело было в нелетной погоде...
Потом были изматывающие «выяснения отношений» в офисе Волкова в «Radisson Славянской», но со стороны это напоминало агонию. Было много криков и взаимных упреков, но практически полное отсутствие какого-либо конструктива. Катя повышала голос на продюсера, обвиняя его в том, что он подсунул ей такую мутную пресс-службу. А также — фотографа, водителя, охранника, звукорежиссера...
Фадеев в этой ситуации по-прежнему сидел в Праге и демонстрировал глубокий виртуальный буддизм. С одной стороны, он мудро хранил нейтралитет и не хотел ввязываться в это глупое рубилово. С другой стороны, прекрасно понимал, что дело сделано — не без нашей помощи «Джага-Джага» пробила все стены.
...Мне по-человечески тяжело было прощаться с Волковым, но с осени 2003 года мы с артисткой больше не работали. Позднее наш душевный стриптиз с Катей повторили еще несколько агентств и ведомств — похоже, с аналогичными эмоциональными результатами. «Мы ездили на отчеты, как на смерть», — признавались мне впоследствии коллеги. Что неудивительно. Мы же занесли в свой актив уникальный жизненный опыт и незабываемую pr-кампанию с символическим названием «ребрендинг Кати Лель».
ЗЕМФИРА
Воскресным июньским утром 1998 года я выехал с Курского вокзала в сторону подмосковной Балашихи, где в тот момент располагалась репетиционная база «Троллей». На пороге двухэтажного «Мумий Дома» я встретил бодрого Бурлакова — в спортивных брюках, домашних тапочках и с мусорным ведром. Леня нетерпеливо усадил меня в кресло, поставил в магнитофон кассету и включил звук на максимум. «Послушай, возможно, это будет новый артист «Утекай звукозапись», — сказал Бурлаков и, взяв калькулятор, принялся на нем чего-то вычислять.
На кассете оказалось несколько композиций, записанных под простенький ритмбокс. «Странно, трамваи не ходят кругами, а только от края до края», — доверительно пел знакомый женский голос. Вокал вроде бы Агузаровой, и в целом мне очень даже понравилось. «Классно, что Жанна перестала жрать таблетки и начала писать песни, — обрадовался я, прослушав песню про девочку-скандал. — Мы что, будем теперь с Агузаровой работать?».
«Вот и не угадал, — ответил Бурлаков. — Это не Агузарова. Это — Земфира Рамазанова из Уфы».
«Посмотри, как она выступала в Уфе», — Леня включил видеомагнитофон и пошел ставить чайник. Телевизор стоял на огромном холодильнике «ЗИЛ», и концерт приходилось наблюдать, высоко задрав голову. В такой неловкой позе я увидел певицу впервые.
В центре сцены на высоком стуле сидело какое-то угловатое существо. Ноги и руки казались разбросаны по сторонам. Глаз видно не было — их прикрывала длиннющая челка... В руках у девушки была гитара, причем, как мне показалось, держала ее она крайне неловко. По крайней мере, ремня на гитаре не было. Где-то в углу спрятались клавишник, барабанщик и басист. Напротив сцены, на свежем воздухе, толпился праздно настроенный народ, которого собралось, на минуточку, тысяч десять-пятнадцать. Все это действо называлось «День города».
«Можно я еще две песни спою?» — слегка жалостно обратилась Земфира к релаксирующим землякам. И, не дожидаясь ответа, затянула: «Мама-Америка, двадцать два берега...». Припев пела энергично — с напором и нездешней настойчивостью. По аранжировкам и сыгранности это выглядело очень сыро, но с голосом и внутренним драйвом у человека все было в порядке.
«Они там группу «Рондо» разогревали, — не без иронии заметил Бурлаков. — Когда я с ней разговаривал, попросил привезти в Москву все песни, которые записаны». Начало первого в жизни Земфиры интервью было классическим. После нескольких вопросов биографического плана мы перешли к музыке. Я рискнул нарушить ход беседы и поделился с Земфирой сомнениями на тему конвертируемости ее музыкантов. Речь, собственно говоря, шла об увиденном мною на видео концерте в Уфе.
«Когда я посмотрела видеозапись, первое впечатление было: «Это просто ужас», — согласилась артистка. — Обосрались мы тогда страшно. Я увидела, как лажала группа, и поняла: «Мне надо петь очень хорошо». В данной ситуации — это единственный выход».
«Как ты стала писать песни?» — я задал ей вопрос, который впоследствии ей будут задавать сотни раз.
«Как-то среди бела дня закрылась в комнате и начала сочинять, — быстро ответила певица. — Но до этого у меня были уфимские кабаки. Целых четыре года... Репертуар? Джазовые стандарты, Тони Брэкстон, Мэрайя Кэри, а также песня группы «Мумий Тролль» «Так надо»... У меня тогда даже прозвище появилось — «волшебный голос королевства»... Как-то ночью к нам в ресторан завалили пьяные братки и захотели послушать блатные песни... Получив отказ, достали пистолеты и несколько раз выстрелили в сторону сцены...».
«Когда будешь общаться с прессой, старайся не употреблять слово «ресторан», — перебил я Земфиру. — Говори, что играла в уфимских кафе и ночных клубах. Никто не проверит... А то позиционирование у нас будет сильно хромать».
«Когда играла в ресторане, — вспоминала Земфира, — часто появлялись умники, которые напьются, подойдут и скажут: «Девушка, вы так хорошо поете, почему бы вам не уехать в Москву?». Меня все это страшно раздражало. В конце концов, они меня достали. И я решила поехать».
«Я очень импульсивный человек, и очень многие поступки — это следствия каких-то моих порывов, — рассказывает Земфира. — И когда я затем начинаю анализировать, я совершенно четко вижу свои ошибки. Но ведь вряд ли можно вести себя неестественно, если тобой руководят порывы... При первых встречах с Бурлаковым я обиделась, что его не устроило качество каких-то моих песен. Я подумала: «А не пойти ли тебе далеко вместе со своим «Мумий Троллем»?»... Потому что он мне сказал: «Хочу сделать альбом, сплошь состоящий из хитов». А мне, конечно, казалось, что у меня все хиты. А ему так не казалось. Я обиделась страшно и уехала обратно. И, возможно, эта обида простимулировала меня на написание каких-то еще сильных композиций. Спустя месяц я отправила Бурлакову мини-диск, на котором была новая песня «СПИД». Леня сразу подумал, что я больна СПИДом и нужно срочно записывать альбом. Пока я не умерла».
К осени 1998 года у Земфиры было написано и заархивировано порядка тридцати песен.
Одной из последних Земфира написала «Ариведерчи». Строки про «корабли в моей гавани» были придуманы в самолете Москва — Уфа... Диктофона у нее не было, поэтому Земфира всю дорогу боялась забыть слова и музыку. Но, слава богу, не забыла.
Но мы даже не догадывались, какие приключения ждут нас впереди. Дело в том, что, впервые оказавшись в студии, уфимские музыканты не смогли сыграть ряд инструментальных партий. В срочном порядке на «Мосфильм» были рекрутированы музыканты «Троллей» Юра Цалер и Олег Пунгин. На следующий день я позвонил Земфире — типа как первые впечатления? Задать вопрос я не успел — певица будто бы ждала звонка. Она тут же «включила рубильник»: «Ты знаешь, а ведь твой Илья Лагутенко, оказывается, настоящий диктатор... Говорит, что клавиш на альбоме слишком много! Говорит, что я — Раймонд Паулс в юбке. А я отвечаю: «А что ты, собственно говоря, имеешь против Паулса? Он отличный композитор! И вообще, мне что, теперь выкинуть все четыре года учебы в училище?».
... Дело происходило на квартире Иры Коротневой, куда после «Мосфильма» приехала Земфира. По иронии судьбы, там же завис мой старинный друг и редактор журнала «КонтрКультУра» Сергей Гурьев. Встреча с башкирской певицей произвела на одного из организаторов легендарного рок-фестиваля в Подольске сильнейшее впечатление.
«Больше всего меня потряс внешний вид Земфиры, — вспоминает Гурьев. — Выглядела она почти как бомж — была одета в какие-то серо-черные обноски, а на абсолютно запущенное по части кожи и волос лицо вообще нельзя было смотреть без слез. «Да, — думал я, — стилистам-визажистам тут работы явно не на один год! Интересно, как они из такого положения выйдут?». Среди всей этой визуальной беспонтовщины, однако, сразу выделялись глаза — невероятно живые, наполненные огромной внутренней энергией. Вместо Земфиры в целом говорить хотелось именно о ее глазах — их, и только их, как-то характеризовать: быстрые, уверенные, страстные, сильные... Словно именно там концентрировалась ее личность. Остальное на их фоне теряло смысл...
Сразу после новогодних праздников я собрал человек десять в центре зала метро «Преображенская площадь». Собрались будущие редакторы и корреспонденты русского «New Musical Express», представители «Живого звука», «Viva!», «Столицы», «Вечерней Москвы», «Турне».
Сценарий встречи был на редкость простой: мы пришли в мою креативную студию (где я когда-то познакомился с Лагутенко), сели на пол и прослушали весь альбом. Целиком. Теперь это называется «show-case», а тогда — «посиделипопи...дели».
Когда на кассетнике закончила играть последняя песня, в комнате наступила тишина. Затем все загалдели, перебивая друг друга. Кто-то просил поставить еще раз, кто-то — дать переписать. Всем было отказано. Чувство голода — неплохая диета в ожидании пластинки.
Не так давно я прочитал в одном музыкальном журнале, что раскручивать Земфиру было не надо — мол, она сама себя раскрутила. Своими песнями. Ха-ха три раза... Это, конечно же, полный бред. Зимой 1999 года все выглядело не так просто и радужно.
Как только из Лондона привезли канонический вариант альбома, я тут же направился на «Русское Радио».
Когда через неделю я перезвонил на «Русское Радио», мне сказали, что все это, возможно, очень неплохо, но явного хита у Земфиры нет.
...Пока программные директора раздумывали о ротации, Земфира дала на «Радио России» первое в своей жизни интервью на всю страну. Этот эфир мы с ведущим передачи «Четыре четверти» Сашей Алексеевым пробивали больше месяца — никак не могли достучаться до сознания его начальства. «Ты с ума сошел, парень, — говорила Алексееву администрация.
— Ты что, не понимаешь? Она ведь наркоманка!». Первое появление Земфиры на радио ничем особенным не запомнилось. Кроме того, что в узком проеме студийной двери она столкнулась с предыдущим гостем — певицей Аленой Апиной. Экс-вокалистка «Комбинации» сжалась в комок и каким-то бабским нюхом почуяла неладное. Еще бы! Ей навстречу шла не просто новая артистка. Ей на смену шла новая эпоха.
Вернувшись из Питера, я столкнулся с двумя видами новостей. Во-первых, количество недоброжелательных откликов на ротируемую песню «СПИД» превышало все мыслимые нормы.
«И где вы только эту торговку урюком с башкирского рынка нашли?» — звонили в эфир чуткие радиослушатели.
Отснятый в Праге ролик на песню «СПИД» сенсации, мягко говоря, не произвел. Его отложили на полку «до лучших времен», а выход диска предварял клип, снятый Виктором Солохой на песню «Ариведерчи».
«Клип, на мой взгляд, получился довольно странным, — вспоминает Земфира. — Но мы его придумывали вместе, если я назову эти фамилии — вы сойдете с ума: Константин Эрнст, Леонид Бурлаков, Виктор Солоха, Земфира Рамазанова. Мы сидели в «Останкино» и придумывали в кабинете генерального директора клип. В итоге получилось нечто». После того, как ролик «Ариведерчи» попал в телеротацию, презентацию пластинки решено было провести 8 мая в клубе «16 тонн».
...Непосредственно перед презентацией мы с Земфирой пошли в «16 тонн» — на выступление Жанны Агузаровой. Земфира внимательно отслушала Агузарову и на мой вопрос: «Ну и как тебе королева рок-н-ролла?» — неожиданно заявила: «А у меня голос все равно лучше».
...Земфира начала с «Ракет», но от волнения забыла подключить гитару к усилителю. Пока происходил этот процесс, публика смогла рассмотреть своего героя. Как писал впоследствии «Московский Комсомолец», «на сцену выпрыгнуло слегка сутулившееся, нескладно-угловатое взлохмаченное существо в зеленом блестящем камзоле и в расхлябанных тинейджерских кроссовках. Невзирая на легенький макияж, существо походило скорее на приготовившегося к ужасной драке бесстрашного дворового хулигана, нежели на воздушную обложечную красавицу».
В очень бодром настроении я застал Земфиру через месяц. Все это время она провела в Уфе, готовясь к записи второго альбома. Мы встретились у меня на Шаболовке, и я не мог не обратить внимания, что певица явно похорошела. Она слегка подстригла и подкрасила волосы, над правой бровью появился пирсинг... Новые джинсы, какие-то симпатичные летние футболки. Правда, Земфира стала много курить — как-то помужски, глубоко затягиваясь и порой забывая про пепел. ...Буквально за неделю до начала ее первого тура я организовал интервью Земфиры Казахскому ОРТ.
«Мы уже год целенаправленно репетируем, и я порой ощущаю себя дрессировщиком Дуровым, — призналась, попивая светлое пиво, Земфира. — Очень тяжело, потому что двое музыкантов из группы — с улицы. Они heavy metal раньше играли. Приходится их переучивать. Если они, сволочи, нормально играть не научатся, я их всех убью. Но состав менять не буду».
...Тур начался тяжело. В Питере у группы стащили гонорар — прямо из номера гостиницы «Октябрьская». «Я помню, как она в этот день обедала с надвинутой на глаза бейсболкой, — вспоминает Александр Долгов. — Земфира сидела спиной к Невскому проспекту, ела машинально, не получая никакого удовольствия от еды. Настроение у нее было на нуле». ...Мы встретились через пару недель, когда Земфира играла закрытый концерт в ночном клубе «Манхэттен-Экспресс». Попасть на первое коммерческое выступление певицы в Москве было практически невозможно. Это была фирменная рок-истерика.
Подушки Земфира пока еще не рвала, но музыка Rammstein вынесла ей мозги до основания. А затем... певица носилась по сцене, по ее собственному признанию, «как заблудившийся лось», а музыканты и зрители за всем этим броуновским движением не без удивления наблюдали.
В толпе я увидел массу знакомых лиц. К примеру, главу компании «АРС» Игоря Яковлевича Крутого, который стоял неподалеку от сцены в состоянии глубокой задумчивости. О чем думал, фиг поймешь — по-видимому, писал очередной «Ноктюрн»...
Вскоре мне позвонил Бурлаков и попросил заехать в гости — мол, не телефонный разговор. Когда я вошел к нему домой, продюсер «Троллей» без всяких преамбул заявил, что с Земфирой мы больше не работаем. Такие вот дела. Я не успел даже обувь снять...
Я пошел ставить чайник — на ту самую кухню, где Земфира когда-то впервые встретилась с Лагутенко. Включил воду, немного поревел и по-хорошему бодрый вернулся к Бурлакову. Мол, не томи — давай, рассказывай. История была мутная. Мол, Земфира гонорарами с концертов рассчиталась с «Утекай звукозапись» за финансовые вложения, а теперь уходит в «свободное плавание».
...Домой к Бурлакову Земфира пришла на переговоры вместе со старшим братом Рамилем. Внешне Рамиль напоминал мастера спорта по боевому самбо и был представлен Лене как новый директор группы «Земфира». Затем начался дележ гонораров. Со слов Бурлакова, больше всего его добил спор на тему перевода долларов в рубли за какой-то концерт в Поволжье. Рамазанов-старший настаивал на более высоком курсе рубля — цена вопроса составляла всего порядка тридцати долларов. Больше говорить на эту тему Бурлаков не хотел. Да и, по-видимому, не мог. Я решил его не доставать и уехал домой.
Примерно в этот период я работал в пресс-центре киевского фестиваля «Просто рок» и несколько раз мотался в аэропорт Борисполь — в частности, встречать музыкантов группы «Земфира». В аэропорту, по дороге и в гримерке киевского Дворца спорта мы молчали, словно незнакомые люди. Полный бред, конечно.
Самое интересное произошло потом. Ровно через минуту после нашего отъезда местный «Беркут» замел Земфиру прямо на сцене. Аккурат на четвертой песне. Земфира в ответ выплеснула воду в лицо размахивающему руками подполковнику. Который, как выяснилось позднее, занимал должность заместителя начальника охраны порядка города Киева. Всего этого я не видел. Как и не видел последующие скандалы в Оренбурге, Волгограде, Донецке и Якутске, сорванный тур по Сибири... В жизни, безусловно, должны присутствовать трудности и опасности — но не в таких же промышленных масштабах!
...Разрыв происходил болезненно — даже спустя много месяцев после ухода артистки из «Утекай звукозапись». Когда на пресс-конференции, посвященной выходу «Прости меня, моя любовь», Земфира увидела меня, сидевшего в последнем ряду, она вдруг встрепенулась и громко и как-то фальшиво спросила: «Саша, а почему ты не задаешь вопросы?».
Все журналисты медленно повернулись в направлении ее взгляда. Настал такой вот тривиальный момент истины. Молчать было неловко, но и играть в ее игру — как будто бы ничего не произошло — тоже не хотелось. «Ты ведь хорошо знаешь, Земфира, что все вопросы, которые я хотел задать, я тебе уже давно задал, — спокойно ответил я. — Вопросов больше нет».
Перейти в архив