2 нашествие

Михаил Вдовин, краевед, кандидат технических наук
Всю зиму с 40-го на 41-й год шли учения ПВО. Вообще-то население к войне было подготовлено по линии ОСОАВИАХИМа хорошо. Регулярно проводились учебные воздушные тревоги, люди ходили по тревоге в противогазах, даже работали в них на производстве. Заклеивали окна крест-накрест. В апреле по городу прошел слух: над городом пролетал фашистский самолет с зажженными бортовыми огнями, со свастикой на борту. Летел он на низкой высоте, покружил над Ростовом и ушел в сторону Азовского моря, откуда и прилетел. Но официальных сообщений по этому поводу не было.

Евгений Комиссаров, журналист
Принес отец как-то с работы три противогаза — себе, маме и мне. А мне — 11 лет. В общем-то, штука интересная. Однажды напялил я его себе на голову. А снять не могу. В доме один, помочь некому. А тут в нем что-то заело. Дышать стало трудно. Бегу на улицу. Размахиваю руками, привлекаю к себе внимание прохожих. Мычу что-то. Глаза уже на лоб лезут. Пацаны вокруг меня радостно пляшут: еще бы, такое зрелище! Для них это все — бесплатное кино. А у меня уже коленки подгибаются. Хорошо, какой-то взрослый сообразил, что тут уже не до смеха. Сорвал с меня этот дурацкий противогаз. Я стою, как рак, красный. Ртом воздух хватаю. Так я в последний раз надевал противогаз...

Разрушенное здание физфака РГУ на улице Горького (фото из архива автора) 

Людмила Шабалина, рабочая
В 41-м мне было 12 лет. У матери еще трое: Саше — десять, Вере — четыре, Наде — год и восемь месяцев. Несмотря на это, мама ходила рыть противотанковые рвы, за Чкаловским. Копали их в основном старики и подростки. Копали до поздней ночи. Туда и обратно — пешком. Трамваи не ходили. Позже мне один военный рассказал, что рвы эти не могли остановить танки. Подходит колонна, головной танк расстреливал ров в одном месте, осыпая землю, потом утюжил ее, делая съезд и въезд, и колонна двигалась дальше.

Наталья Петровкина, пенсионерка
Немецкие самолеты при бомбежке летали очень низко. Особенно первое время — город был еще не защищен, чего им бояться. Говорят, в первых налетах участвовала одна женщина — так ее лицо было видно: бомбит и смеется. На станции разбомбили вагон с деньгами, и ветер носил бумажки по округе. Некоторые несли их мешками. То ли это немцы их подсунули, фальшивые, то ли наши не успели увезти, мы так и не узнали.

Валентина Винникова, пенсионерка
Когда начались налеты, отец с соседями вырыли в огороде окоп. Довольно большой. Шириной с метр, буквой «Т». И глубокий. А держали мы в то время барана. Так вот этот баран — еще и самолетов не видно — он в окоп. Лучше всяких сигналов противовоздушной обороны нас предупреждал. Правда, его потом трудно было оттуда вытаскивать.

Аркадий Агафонов, кинодокументалист
Многие эвакуировались. И весь наш огромный двор был завален скарбом, который нельзя было увезти. Мы, мальчишки, долго рылись в этих кипах, искали книжки с картинками. Среди этой книжной макулатуры мы нашли письмо. Прочитали его. Оно нас поразило. Письмо было из Москвы. Самое страшное: в нем писалось, что в Москве — паника, идет эвакуация. И адресату рекомендовали поскорее уезжать из Ростова. Мы были воспитаны в духе патриотизма и не понимали, откуда может быть паника, тем более в Москве. Но адрес-то был нашего дома и фамилия адресата — Каганович. Вот тут мы растерялись. На всякий случай (наверное, услышали эхо 37-го года) мы решили письмо это предать сожжению, чтобы никто ничего не знал. Много лет спустя я заинтересовался, был ли Каганович в этом доме, и кто он такой. Да, действительно, в десятом подъезде, на втором этаже жил один из братьев Лазаря Кагановича.

Михаил Вдовин
26 октября примерно в три часа дня немец сыпанул целую кучу мелких бомб на район кожзавода, винзавода «Азервинтреста», дрожзавода. Главное, он разбил все корпуса железнодорожной больницы. Это ж надо было догадаться: когда началась война, крыши всех корпусов больницы были выкрашены камуфляжной краской, а она сверху хорошо видна. На эту мишень и шли самолеты.

Евгений Комиссаров, журналист
Война началась для меня, а мне было 11 лет, с приказа сдать приемники. Все почувствовали, что это серьезно, и дружно потащили их на особые пункты. У нас был СИ-235 — простой ящик с квадратной дыркой посредине и двумя ручками. Второй потерей была овчарка Рекс. Это был красивый крупный пес. Его специально обучали собачьим премудростям в обществе ОСОАВИАХИМ. Даже собачий паек получал наш Рекс. Его мобилизовали в армию. Как нам объяснили: «Ловить парашютистов». Немецкая овчарка будет ловить немецких диверсантов! И гордость была за Рекса, и жалко было терять хорошего друга. Во время «смены властей» в городе началась грабиловка. Растаскивали все подряд. Народ добывал товар и продукт по-разному. Тянет мужик ящик с папиросами «Беломорканал». Встречный кричит ему: «А там ребята «Казбек» нашли». Бросает мужик свой «Беломор» и — за «Казбеком». Выше сортом товар. На вокзале обнаружили цистерну с патокой... Опускают в горловину на веревке ведро. Ведро не тонет. И жизнь подсказывает решение. Выбирают мужика полегче. Хитро обвязывают его. И на веревке в полусогнутом состоянии опускают внутрь. Там он и зависает над поверхностью патоки, касаясь ее задницей и каблуками сапог. Опускают ведро. Он зачерпывает патоку. И ведро пошло наверх. Обслужил мужик свою артель — опускают другого. Все бы ничего, но зазевались мужики наверху. И окунули очередного добровольца глубже обычного. Патока — не вода — трясина. И вот у него в штанах и сапогах тягучая липкая масса. Напряглись мужики, сильно тянуть боятся — веревка ненадежная. А мужика уже засосало по пояс. Орет он там благим матом! Не хочет «сладкой» смерти. Кругом гвалт и суета. Хорошо, нашлась холодная голова. Сбегал кто-то домой и притащил цепь. Это и спасло мужика. Идет бедолага домой. Тащит свои ведра. Весь в патоке. И, наконец, у него штаны слиплись, снял он их. И рысью домой. Босиком и в трусах. А ноябрь в тот год выдался страшно холодный...

Немецкие саперы восстанавливают мост через Дон

Леонид Григорьян, поэт
Описывали мне еще и такую картину. Где-то недалеко были винные склады. Их тоже грабанули, а потом взорвали. И огромный поток вина струился к Дону. А нашим бухарикам хоть бы что: черпали кастрюлями, пили прямо из текущего потока, окунув губы в струю. Напивались и валялись пьяные. Может быть, кто-то и захлебнулся...

Александр Карапетян, инженер
Примерно за месяц до вступления немцев в Ростов, во второй половине октября, в городе началась паника. На 26-й линии был какой-то винтрест, вино там из бочек вылили в подвал. Мы прибежали, а кто-то кричит: «Там мужик в вине утоп!» Его столкнули туда пьяного. Все равно все продолжают черпать.

Аркадий Агафонов
Когда женщины «разбирали» детский магазин, туда вошел самый настоящий милиционер, в форме, с наганом на боку. Он выхватил свой револьвер и пару раз пальнул в воздух. И стал призывать к порядку. Бабы его окружили. Милиционер оказался пьяным. А так как все ждали, что вот-вот появятся немцы, то сердобольные женщины раздели его, переодели в штатское и куда-то увели, чтобы спрятать.

Леонид Григорьян
Первая оккупация была внезапной. Наша семья не успела эвакуироваться, и утром мы вышли на балкон. И увидели бегущего красноармейца, паренька, который снимал на бегу гимнастерку. Винтовку он тоже бросил через забор. Он был один, видимо, отставший. Он промчался по улице Горького, и буквально через пятнадцать минут появилась колонна немецких мотоциклистов. Их было не меньше 50. Все великолепно экипированы, в касках, с автоматами. Было такое ощущение: приехали сверхчеловеки, и что это — навсегда.

Михаил Вдовин
Наши люди путали немцев с милицией. Слухи такие по городу ходили, что немцы вошли в город в наших милицейских шинелях. Дело в том, что перед войной, примерно в 39-м году, вся наша милиция была переодета в новую форму. И носила шинели точно такого же зеленого цвета, как и у немецкой армии. Только у наших на левом рукаве был государственный герб. Люди путали шинели по цвету. ...21 ноября, на второй день оккупации, в нашем районе на Новом поселении все магазины еще торговали хлебом по нашим карточкам. Куда потом деньги продавцы девали? Сдавать их было уже некому.

Фашистская листовка (1941-1942 гг.) (из собрания Г. Лаптева) 

Вера Красильникова, пенсионерка
Когда немцы уже вошли в город в ноябре 41-го, к нам вечером пришел молодой солдат. Чувствовалось, что он скрывается от кого-то. Мать накормила его. Он попросился переночевать. Сидел и целый вечер плел из ниток шнурок. Утром позавтракал и вскоре вышел в коридор. И мы услышали выстрел. Он привязал тот шнурок к курку и дернул. Потом за ним пришли. Это был дезертир. Так знаете, о чем я больше всего жалела тогда: зачем ты завтракал, если умирать задумал. У нас так мало было еды.

Михаил Вдовин
Во время первой оккупации в Ростове сгорело всего семь домов: РИИЖТ, главный железнодорожный вокзал, гостиница «Дон» (она находилась на спуске к Дону, сейчас там помещается экипаж мореходного училища), здание кинотеатра «Буревестник» — там была радиостудия, здание финансовоэкономического института, здание, где сейчас находится военторг (там был магазин «Чай-кофе» по типу московского, что на Мясницкой в столице), наконец, кафетерий на первом этаже, сейчас в этом доме магазин «Динамо».

Фашистская листовка (1941-1942 гг.) (из собрания Г. Лаптева)

Евгений Комиссаров
Когда немцы входили в город — не церемонились, стреляли и направо, и налево. В парикмахерской бреется мужчина. Пуля попадает ему в шею. Он оседает в кресле. Парикмахеры и клиенты врассыпную...

Александр Карапетян
Когда немцы пришли в город, они стали называть площадь Карла Маркса Екатерининской, как она и раньше называлась. Памятник Марксу сбросили и закопали в одну из щелей. Я как раз жил напротив сада Фрунзе и все видел... Немцы вошли в город неожиданно, по крайней мере в нашем районе, в центре Нахичевани. Работали еще магазины, работала пекарня. Уже тогда были коммерческие магазины, продавали коммерческий хлеб. Люди по улицам ходят, очередь за хлебом стоит. И в это время появились танки. Наши окна выходили прямо на площадь Карла Маркса. А сестра говорит: «Это союзники, американцы!» Мы: «Откуда им тут взяться, это немцы».

Аркадий Агафонов
Отступая, наши взорвали железнодорожный мост. Его часто бомбили, но он каким-то чудом держался. Немцы нашли чертежи взорванного моста, а построен он был в 1914 году, из Франции привезли готовые фермы и быстро мост восстановили.

Михаил Вдовин
Эвакуации мирного населения практически не было. Приехал сюда Семен Михайлович Буденный (это было в 42-м году) и сказал: «Я Ростов в 20-м году брал, я его и оборонять буду. Для немцев здесь будет могила, второй Севастополь». Для того, чтобы выехать из города, даже совсем недалеко, нужно было иметь разрешение. Чтобы выехать в другой город, необходимо было иметь вызов из этого города и согласие местных властей. Так вот, моя крестная мать, старшая сестра мамы, жила в Грузии. Она прислала свое согласие принять нас, справку Кутаисского горисполкома, что жилплощадью она обеспечена и может приютить семью своей сестры. Куда только не обращалась моя мать, куда только ни ходила — и в милицию, и в городскую администрацию, разрешение на выезд не дали. Ростов, мол, сдаваться не будет, а будет обороняться, вы нужны здесь. А немцы подошли к Ростову стремительно. Уже позже я узнал, что причиной такого стремительного наступления был разгром наших армий под Харьковом.

Пропагандистская листовка (из собрания Г. Лаптева)

Владимир Лемешев, художник
Летом 42-го город горел страшно. От горящего рыбного магазина шел такой жар, что здания напротив стали дымиться, загорелся «Энергосбыт». Стекло плавилось, лилось — кошмар. И в это время летят ночные бомбардировщики — никакого ориентира не надо, все освещено, как на ладони. От бомбежек прежде всего страдало мирное население.

Валентина Королева, пенсионерка
Наши идут по улице, а я положила руки на забор и плачу. Подходит ко мне офицер: «Не плачь, сестрица. Помоги мне лучше коня где-нибудь пристроить». А конь красивый, белый. Куда же его можно спрятать? И вспомнила: недалеко жил драгель, и показала, куда отвести лошадь.

Валентина Котлярова, инженер
Вторая оккупация немцев тоже была внезапной. Самые первые детские впечатления, а мне было в 42-м 8 лет, врезались в память. Немцы купаются у нас во дворе. Был жаркий день, и они плескались у колонки голые. Нисколько нас не стесняясь. И еще запомнились их огромные лошади. Они их тоже мыли. Потом они поставили в Кировском скверике деревянные настилы для уборной. И не стали делать загородку.

Владимир Андрющенко, журналист
Как-то мимо нашего дома проезжал офицер на мотоцикле. Увидел меня, остановился. Поманил к себе пальцем. Я, конечно, страшно испугался. Но делать нечего — подошел. А он достает из коляски игрушечную пушку и протягивает мне. Деревянная, довольно большая. В стволе — отверстие, есть пружинка, можно было заряжать небольшие камешки и стрелять ими. Стал я с той пушкой на улице играть. И вот немцы проходят рядом — кто удивится, кто ногой ее пнет. Но не трогали.

Людмила Введенская, профессор
После первой оккупации мой муж снова работал военным комендантом города. Он мне потом рассказывал перед самым вступлением немцев, летом 42-го: раздается в комендатуре телефонный звонок из какого-то продовольственного магазина с окраины. Продавщица и говорит: «В магазине немцы с автоматами. Можно ли им что-либо продавать?» Муж ей: «Удирайте скорее! И если сможете, запирайте магазин!» Так муж узнал, что немцы уже в городе.

Советская листовка, посвященная освобождению Ростова (из собрания Г. Лаптева) 

Леонид Григорьян
Стою я на углу Буденновского и Горького и вижу едут конные немцы. Вдруг из подъезда ближайшего дома выходят человек шесть картинных казаков. Вот с такими длинными бородами, наверное, с навесными, усами, с околышами. И подносят немцам хлеб-соль. Откуда бы им тут взяться? Может, это все и разыграно было, мне так показалось.

Валентина Королева
Через некоторое время, как немцы пришли, нам предложили сделать какие-то прививки. Ходили по квартирам и говорили об этом. Прихожу я в ближайший пункт, там полно народу. Сидит врач в белом халате, медицинские инструменты... А люди, которые народ собирают, то выходят из комнаты, то заходят. Все толкаются, а подходить не решаются. Я была смелая. Приблизилась к столу. А врач мне тихонько говорит: «Уходите отсюда!». Я попятилась — и ходу оттуда. Что потом там было, не знаю. Но говорили, что одни заболели после этих уколов, другие умерли.

Михаил Вдовин
В 1942 году дополнением к газете «Молот» стал выходить листок: в нем высмеивались немцы, печатались анекдоты о них, была критика фашистской верхушки, оккупационного режима. Листок этот, как и сама газета, стоил 20 копеек. Редактором его была Елена Ширман. Редакция в полном составе попала в плен, и их всех расстреляли. 9 августа немцы вывесили приказ: евреям готовиться к переселению. Оно начнется 11 августа. Национальность устанавливалась по отцу. Если отец еврей, мать русская — дети считаются евреями. Если наоборот — мать еврейка, то дети — русские. С собой полагалось иметь личные вещи, продукты на несколько дней и ключи от квартиры. Со сборных пунктов их отправляли в Змиевскую балку и там расстреливали. Как потом сообщила наша печать, было уничтожено свыше 11 с половиной тысяч евреев. После того, как были расстреляны евреи, 11 августа 1942 года, ростовский бургомистрат (а бургомистра немцы привезли с собой, его фамилия была фон Тиккерпу) провел перерегистрацию всех погорельцев, тех, у кого были разрушены дома, и их вселяли в еврейские квартиры. Лучшие квартиры, конечно, забирала немецкая администрация. Еврейские квартиры и квартиры эвакуированных были объявлены конфискованными и перераспределялись. Старики, которые знали немцев по первой оккупации (а в 1918 году немцы были полгода в Ростове), рассказывали: это были тогда совсем другие немцы. С теми можно было поговорить по-человечески, общаться, как с людьми. Эти же были звери в человечьем облике. Вот так их смог «перевоспитать» Гитлер. 

Освобождения Ростова (февраль 1943 г.) (из собрания Г. Лаптева)

Шагин Чагаев, литератор
В городе были казино. Одно из них находилось в гостинице «Ростов», а другое — на Газетном, там, где сейчас подземные туалеты. Там был огромный подвал. Немцы играли в карты, пили, женщин приводили. Почему я об этом знаю: мне рассказала моя мать, ее однажды затащила туда ее подружка Наталья, которая с немцами гуляла.

Томаз Хазагеров, профессор, лингвист
Сначала наши люди проявили интерес к газете «Голос Ростова». Ее и продавали, и вывешивали на улицах. Газета была небольшая, два листа. Думали узнать из нее что-то о положении на фронте. Я сам читал «Голос...» раз 15. Но интерес к ней быстро прошел, потому что ничего особенного о боях там не сообщалось. Тематика была престранная. Например, была публикация «Я говорю с тобой, Бруно» — воспоминания Муссолини о своем сыне. Или такие статьи: «Жиды и русская литература», «Жиды и русская музыка». Печатались разные объявления. Радио не работало. Но на Ворошиловском стоял громкоговоритель. Военных сводок там тоже не было. Наверное, оповещение о положении на фронте русским редакциям немецкой администрацией не разрешалось.

Елена Джичоева, журналист
Иногда мы с мамой ходили гулять по городу. И вот как-то попали в Кировский сквер. Памятник Кирову лежал на земле, его поднятая рука была устремлена в небо — он лежал на спине. И в глазницах стояла дождевая вода, а казалось, он плакал...

Александр Карапетян
Мы, мальчишки, помогали женщинам возить вещи на менку: в Александровку, до Багаевки. Собирается их 10–15, и мы, тачечники. Вот эпизод. Премся по пыльной дороге. Скачут навстречу два немца на лошадях — цок-цок... Останавливаются, смотрят на женщин. А те надевали косынки по самые глаза, размазывали лица, чтобы пострашнее выглядеть да постарее. Немец выбрал одну — и в хату. Писк, крик. Он ее изнасиловал, а второй рядом стоит с нами, караулит вроде. Она вышла, обтрусилась. Женщины ее пожалели. Поплакала она, и мы дальше двинулись.

Шагин Чагаев
В конце августа нас, всех школьников, собрали, мы учились в 64-й школе. Были и старые преподаватели, появились и новые. Что было странно: повесили в школе такую табличку: у каждого учителя стояло его социальное положение — скажем, дочь священника, сын прокурора и так далее. Пришел немец из зондеркоманды, наверное, из тех, кто занимался экономическими и политическими вопросами. Он и директор школы (я его уже не помню) собрали всех родителей. Они рассказали, какие будут преподаваться предметы, причем, уроков немецкого языка было очень много. Историю мы должны были учить до 17-го года. Требование: портреты всех вождей должны были быть заклеены. Это было первое условие. Если кто-то не слушался, учитель имел право бить по рукам линейкой или указкой.

Александр Карапетян
Немцы поделили город на части. В Нахичевани стояли в основном румыны, и здесь была румынская комендатура. На Сельмаше расположились преимущественно словаки. В центре была немецкая комендатура. Были, конечно, еще и небольшие комендатуры. Деньги ходили и наши, и немецкие.

Томаз Хазагеров, профессор, лингвист
На углу Кировской и Большой Садовой работало кафе. Там продавали пирожные с сахарином и кофе. Вероятно, было все дорого. Рассказывали, что кафе то посещали немцы и проститутки. Там они и веселились.

Виктория Галустян, врач
Когда мы бегали с 14-й линии на занятия в балетную студию при кляйнистеатре по Энгельса, то многое по дороге видели. Между 14-й и 16-й линиями была парикмахерская, она там до сих пор работает. Мы заглядывали туда в окна. Обычно там сидели немцы и делали маникюр. Немцы никогда не носили по улицам никаких вещей в руках. Если что-то у кого было — они катили колясочки.

Леонид Григорьян
В то время почти все люди стали верить в бога. К кому же еще обращаться за помощью, если тебе на голову сыпались бомбы. При немцах открыли собор. Я тоже тогда верил в бога. По городу разбрасывали религиозные листовки. Молитвы бросали в почтовые ящики и просили переписывать их и передавать другим. Сама жизнь давала импульс веры. Причем, такая вера: искренняя, безоглядная, больше не повторялась. Помню, я говорил тетке: «Я молиться не умею». А она: «Ты молись своими словами». И я, стоя ночью в кровати, обливался слезами и лепетал: «Николай Чудотворец! Соверши чудо — спаси моего папу!»

Наталья Колосова, пенсионерка
У нас во дворе одна девица обитала. Колоритная такая с финтибобером... Фамилию я ее уже не помню. Как говорят, легкого поведения. При наших — редко какие штаны мужские мимо себя пропускала. И при немцах — тоже. Не менять же ей профессию. Да она ничего другого делать и не умела. Рассказывали, что она весь немецкий штаб через себя пропустила. И куда-то мотанула. А потом оказалось, что все они больны нехорошей болезнью. После победы вернувшиеся с фронта мужики собрались во дворе. Поставили на стол выпивку, раздухарились. Один: «Я на первом Украинском фрицам жару давал». Другой: «А я в Карелии воевал». Тут как раз Катька по металлической лестнице и спускается. Они: «А ты где была?» Подначивают, значит. Она кофточку распахивает, а на платье — медаль. Не знаю, где она ее раздобыла. Но эффект был хоть куда.

Александр Карапетян
Задолго до вступления наших войск в Ростов была слышна артиллерийская канонада. Начались бои на дальних подступах к городу. Информации о том, что происходит, у нас никакой не было. Один раз я рискнул, достал приемничек СВ-9. Но электросвета не было. Рядом с нами находилась комендатура, и к ней шел кабель. Я взял две иголки, воткнул в кабель и запустил приемник. Один только раз послушал, но хоть узнал, что немцев разбили под Сталинградом. А на другой день немцы делали обход кабеля, проверяли, нет ли утечки электроэнергии. И кто-то наткнулся на мой провод. Зашли к нам в дом. Меня отвели в немецкую комендатуру. Она находилась на Советской, где-то между 13-й и 18-й линиями. Там меня били до умопомрачения. Хорошо, что нашли только провод, приемник я спрятал. А то бы расстрел без разговора. Но меня тогда спас Роджер, стоял у нас в доме на постое румынский офицер. Он за меня заступился, его сестра и мать попросили. Вообще этот Роджер был лояльным к нам. Когда мы голодали, он иногда приносил какой-нибудь обед.

Леонид Григорьян
Очень скоро открылись в городе магазины. Был такой комиссионный магазин «Лянде и Буссэ». Я отнес туда свою коллекцию марок. Ее при мне купил один немецкий офицер. На вырученные деньги, по-моему 127 рублей, я купил буханку черного хлеба. И с гордостью принес его бабушке — вот, мол, мой вклад. Деньги ходили советские. В том магазине я видел оригиналы рисунков к «Тихому Дону» и к «Луке Мудищеву» знаменитого теперь Королькова. Это были ватманы, исполненные карандашом, наверное, эскизы.

Михаил Вдовин
В конце января 43-го года ночью наш бомбардировщик сбросил бомбы на Театральную площадь. Пострадало здание управления железной дороги. Горел театр имени Горького. Пожар был очень сильный. Позже я узнал такую историю. На одного из немецких солдат горящий театр оказал очень сильное впечатление. Этот солдат попал в плен, после окончания войны вернулся в Германию, стал художником. И написал картину «Пожар театра». В 70-е годы он приезжал в Ростов и привез ее в наш город. Подарил Театральному обществу. Она хранится в краеведческом музее.

Владимир Варивода, пенсионер
Когда в начале февраля в городе начали стрелять, мы вообще из дома не выходили. А 14-го вроде бы поутихло. Мы с соседкой за саночки и к реке — за водой. Глядь, на берегу два красноармейца сидят. Мы им: «Ребята, вы откуда здесь?» А они смеются: «Мы вас освободили, а вы даже не знаете об этом!»

Шагин Чагаев
Когда немцев выбили уже из города, мы обходили район вокзала. И вот около моста, ведущего через железнодорожные пути, я увидел: стоит на коленях бабушка-старушка. Одну ногу она прижала к себе и нагнулась. Стоит — не двигается. Я подошел ближе. Смотрю: возле нее рассыпана крупа какая-то... Ее застала шальная пуля, и она, бедная, видимо, смертельно раненая, опустилась на колени и замерзла. И вот эта бабушка осталась в моей памяти на всю жизнь. Такая худенькая... Глаза у нее остекленели. И во взгляде застыл упрек. Мне она потом еще долго снилась. Много я видел убитых, но эта бабушка потрясла меня...