Кто такой.
Автор и исполнитель песен, кандидат филологических наук Псой Галактионович Короленко родился 26 апреля 1967 года в Москве. Его настоящее имя Павел Лион. Псевдоним был подсказан шуткой В.Г. Короленко, где он иронизирует над обычаем называть детей по святцам: «Родись я в День святого Псоя — быть мне бы Псоем Короленко». Предметом исследований и темой кандидатской диссертации П. Лиона как раз и было творчество Короленко. Защитив диссертацию, начал выступать как исполнитель песен — своих и чужих. Стажировался в Канзасском университете, вел спецкурс «Песня в современном мире» в Тринити-колледже. С 2009 года — приглашенный артист в Мичиганском университете в Анн-Арборе. Регулярно выступает в России, Украине, СШ А, Израиле и других странах. В репертуар, кроме собственных песен, входят многочисленные переводы, кавер-версии, а также песни Шиша Брянского. Поет на 6–7 языках, в основном на русском, идише, английском и французском, зачастую на смешении нескольких из них одновременно, иногда со вставками и на других языках, например, на украинском. Снялся в фильмах «Пыль», «Короткое замыкание», «Царь», «Звездный ворс».
— Как вы думаете, почему люди начали петь? Откуда возникла такая потребность?
— Возможно, вначале пели все, и это произошло от выкриков во время работы. Потом был переходный момент — своеобразный рэп. А от него образовалась наша нынешняя речь.
— Чем русская песня отличается от других? Например, тематически.
— Мы пели однажды с Павлом Фахрутдиновым (автор-исполнитель. — «Главный») песню
«Отчего душа упала», и одна девушка потом сказала: «Как это было прекрасно: еврей и татарин пели такую красивую русскую народную песню». Но она не знала, что это на самом деле перевод с иврита: «Мипней Ма» — это традиционный фильм режиссера Аделы Пеевой. Там показано, как песня, которую все балканские народы, в разных вариантах, считают своей, и она должна была бы всех объединять, на самом деле разъединяет людей. Они
буквально дерутся за право первородства по отношению к этой песне. Очень драматичный документ — я советую посмотреть его. В общем, мне хотелось бы сказать так: песня — универсалистский жанр. И она демонстрирует нам нашу инаковость, но и одинаковость, и то, что есть только один мир.
— О чем никогда не споют на еврейском языке?
— Ой, вы знаете, ничего не приходит в голову. Тут ведь нужна какая-то шутка, а я не знаю, какая. Думал сказать «о свинье». Потому что она не кошерная. Но ведь есть песня: «Анна Ванна, наш отряд хочет видеть поросят». Это еврейские стихи Льва (Лейба) Квитко — в оригинале «Анна Ванна Бригадир», советские стихи для ребятишек, чтобы знали, что и поросята тоже есть на свете. Потом, какой еврейский язык вы имеете в виду? Иврит, идиш, ладино? Или язык бухарских евреев? Но если по серьезному, на любом языке можно сказать и спеть что угодно и о чем угодно.
— У каких народов, кроме русского, можно встретить частушки? Известны ли вам самые экзотические частушки?
— Самые экзотические частушки — это когда припев на незнакомом языке что-то тебе напоминает неожиданное. Слышал коми-пермяцкие частушки, записанные пермскими фольклористами. И там есть припев такой: «А, Нью-Йорк, Нью-Йорк...» Только, конечно, это на самом деле другое слово. Кажется, «ныок» или что-то такое и значит вроде «девочка, дочка», если мне не изменяет память. Мне один знакомый, наполовину коми-пермяк, объяснял, но теперь я уже не помню точно, что-то мог и перепутать, я на самом деле не знаю этого языка. А еще слышал частушки на языке каких-то индейцев, и они звучали как некоторые русские слова, такие, что мы все хохотали, но повторить я не могу, потому что по-русски это неприлично.
— Как песня становится популярной?
— Для этого многие должны ее помнить, она должна, так сказать, не выходить из головы, стать музыкой в голове. Это определяется особенностями мелодии и ритма. На первый взгляд это часто примитивные песни, но не всякая примитивная песня станет хитом. Нужно еще придумать такой бит, такой ритм, и мелодический ход, с виду простой, но, видимо, неслучайный, чтобы глупая, казалось бы на первый взгляд, песня стала шлягером.
— А какие мелодии не выходят из вашей головы?
— Ну, разные. Например: «Я шоколадный заяц». Это гениальная песня. Это Фадеев написал, да? Фадеев — гений.
— Пение действует на человека не только созидательно, но и разрушительно.
— Конечно! Все зависит от контекста и субъективного восприятия. Особо разрушительное действие происходит тогда, когда человек хочет спать или отдыхать, а ему в уши поют песню.
— Сейчас люди перестали вместе петь за столом, а совместно поющие родственники становятся ближе?
— Раньше пели за столом, потому что не было медиа. Теперь много разных гаджетов, включая интернет, поэтому за столом поют меньше. Да и за стол реже вместе садятся. Ведь в моде фуршет.
— Когда вы начали сочинять песни?
— Кажется, в первом классе. Мне как бы не хватало песен, которые бы мне нравились. Причем не детских, а взрослых. И я решил сочинять сам. Одна из них позже пригодилась. Но, конечно, мне пришлось ее немножко подредактировать.
— А что это была за песня, и каким образом она пригодилась?
— Песня называется «Маша»! Пригодилась тем, что вошла в репертуар.
— В вашем творчестве воедино сливаются стили, языки, вы используете чужие фразы...
— Новаторство — необходимая вещь в искусстве. Без него попросту нельзя. Все искусство движется за счет сочетаний традиций и новаторства. В этот мой новый формат я, однако, включил довольно широкий спектр различных традиций, которые важны и близки мне. И за счет этой диалектики мое искусство становится уникальным. Другими словами, зачем изобретать велосипед, делать то, что уже сделали? Надо двигаться дальше!
— Ваша песня Pizza написана на нескольких европейских языках сразу.
— Песня написана, в основном, на базовом примитивном английском. Это символизирует простоту и универсальность, так же, как и сама пицца, своего рода современный хлеб. Самые ключевые слова — eat me, eat me — произносятся на секретном, русском языке. Это тоже символично. Русский — это вам не английский, его знает не всякий, а лишь немногие избранные. Ну, а зачем там в одном месте нужен итальянский — думаю, это понятно без объяснений, я даже не буду говорить.
— Что за секретный русский язык?
— «Идите, кушайте, кушайте...» Произносится немножко в японском стиле: «Кусяти, кусяти...» Я имею в виду просто обычный русский язык. А секретный он для тех, кто не говорит по-русски. Среди любителей пиццы таких людей хватает, скажу я вам.
— О чем вы вообще поете? И зависит ли это от языка песни?
— Как правило, пою о любви, о смысле жизни, о человеческих чувствах, о каком-то глубоком уровне нашего бытия, который может открываться в смешном или серьезном. Думаю, тема от языка не зависит, обо всем можно сказать на любом языке.
— Ваши песни должны веселить или должны научить человека смеяться над самим собой и излишней серьезностью?
— Это не противоречит одно другому. Там, где есть юмор, должно становиться смешно. Где нет юмора — смеяться не обязательно. Если мои песни могут научить человека смеяться над собой и преодолевать излишнюю серьезность по отношению к себе любимому — это то, о чем я могу мечтать. Конечно, я стараюсь, чтобы мой юмор был направлен против пафосности и снобизма и против того, что в интернете одно время называли «ЧСВ» — так называемое «чувство собственной важности».
— Что для вас важнее: слова или музыка?
— С лова в песне — это тоже часть музыки. Они выполняют функцию звукописи. Песня — комплексный жанр, из нее не выкинешь слов и музыки. Мелодия, даже простая, всегда очень важна. Поскольку я существо вербальное, филолог, испытал влияния поэтов, где-то бард и так далее, для меня тексты очень важны, чего там говорить. Однако думаю, что в мелодическом плане я тоже любопытное существо. Мелодии с виду незамысловаты, но они устроены так, что не дают себя забыть. Это важно.
— В своих песнях вы используете мат, и не только русский, но и других языков?
— Да какой там мат. Это преувеличение. Такая лексика никогда не играла для меня субъективно ведущей роли, в отличие от многих классиков и современных авторов. Просто некоторые люди реагируют на эти слова сильнее, чем на любые другие. Что касается других языков, не знаю, о чем вы говорите. Там мата нет. Табуированная лексика — особенность русского и еще нескольких языков. Это связано с языческим пластом и другими факторами. Об этом есть авторитетные лингвистические работы, например, Бориса Андреевича Успенского и других специалистов. Современный лингвист Максим Кронгауз напоминает: запрет на употребление мата в определенных кон- текстах и ситуациях — это, в общем-то, правило языка, и нужно выполнять его. В каком-то смысле это вопрос практической грамотности. И я с этим согласен. У меня есть эти слова только в особых, поэтических позициях, они там уже не бранные, а, скорее, красивые, поэтичные. И вообще, эта тема меня сейчас не очень интересует.
— В одной советской песне поется «нам песня строить и жить помогает». Помогают ли вам песни жить и какие? Могут ли ваши песни помочь кому-то строить и жить?
— У верен, что могут. А какие именно, это уже зависит от конкретного человека. Если бы я не верил, что мои песни могут вселить в людей бодрость и оптимизм, я бы не пел.
Перейти в архив