— Всвое время вы говорили, что собираетесь снять ремейк американского боевика. «Долгая счастливая жизнь» — это трансформация этой идеи?
— Не боевика, а вестерна. Не ремейк в чистом виде, но реплику фильма «Ровно в полдень» Фреда Циннемана, 1952 года. Там был старый шериф, который собирается уехать из города, но получает сообщение, что на 12-часовом поезде приедут бандиты, которых он когда-то посадил в тюрьму и очистил тем самым город. Бандиты должны приехать, чтобы с ним поквитаться. Все жители города говорят: «Мы тебе поможем, мы все за тебя, мы возьмем оружие». А потом люди постепенно пугаются. Все отказываются ему помогать — по каким-то причинам. И он остается один в пустынном городе, где все сидят за окнами и наблюдают
за тем, что будет происходить. Он один против пяти человек.
— То есть, персонаж Циннемана — герой?
— Да, он — герой. Он убивает пять человек, в финале все выходят из своих домов, он берет свою звезду шерифа, бросает ее на землю и уезжает из города. Это был фильм против маккартизма, против охоты на ведьм, травли инакомыслящих, коммунистов... Мне сразу было понятно, что если делать российскую историю, то, однозначно положительных и отрицательных героев просто не может быть. Например: шерифа надо менять на фермера. Мы объездили несметное количество фермерских хозяйств, брали у них большие подробные интервью, смотрели, как они работают, или, как они не могут работать, и потом начали писать.
— Ваш герой — он герой в классическом смысле? Человек, борющийся с богами?
— Да, но при этом он все равно преступник, который убивает несколько человек.
— Где вы искали этих фермеров, собирая материал для фильма, кто они?
— З наете, фермеров довольно сложно искать, потому что их очень мало, фермерство в России — дело неперспективное. У нас создалось впечатление, что они все, эти фермеры — очень хорошие люди. Очень много хороших фермеров набралось. В какой-то момент причина стала понятна — ни один предприимчивый, умный, современный человек не пойдет работать в фермерское хозяйство. Фермерством невозможно заниматься у нас в России. В фермеры идут люди непрактичные, с какой-то сверхидеей, с какими-то странными представления-
ми о жизни.
— Эти фермеры — северной, средней полосы? Или вы рассматривали всю Россию?
— До Черноземья мы не доехали. Объездили среднюю полосу —Тверскую, Новгородскую области, Карелию. Но автор сценария — С аша Родионов — был на съезде фермеров Черноземья.
— Что вам рассказывали эти люди? Истории своих неудач? Жаловались?
— Рассказывали о том, как живут. Причудливые истории. В России есть такая вещь, как выкупленные земли. Нигде в мире такого нет, потому что если ты не возделываешь три года землю, то у тебя ее отбирают. У нас же такого закона нет. Огромное количество земель выкуплено 20 лет назад. Очень многие люди используют эти земли незаконно, потому что других земель рядом нет. Кто-то боится своих односельчан и создает хозяйство в лесу. Мы узнали о совершенно безумной свиноферме — в лесу, 10 километров нужно идти. Свиньи жили в окопах, которые им вырыли.
— Деревенские люди, которых вы повстречали, завистливые?
— Конечно, очень сильно завистливые, очень дурно говорящие о людях, которые что-то пытаются сделать. Но это не черта национального характера, нет. Скорее, это образ жизни людей, у которых нет работы уже лет 20. Негде работать, совершенно нечего делать, идет колоссальная деградация, и это необратимый процесс... К нам на съемки приходили устраиваться на работу местные жители — просто рабочими. Это не сложный труд, но
они не выдерживали каждый день работать по 12 часов. Хотя им платили хорошие зарплаты — по местным меркам. Больше 1000 рублей в день. «Нет, сложно, не будем», — говорили они. Они не могут представить, что нужно работать по 12 часов в день.
— И стории, которые они вам рассказывали, влияли на ваш первоначальный замысел?
— Первое, что стало понятно — наш герой должен быть с какими-то фантазиями, романтиком, и он должен быть экономически не подкован. Второе — довольно часто мы слышали истории про вооруженное сопротивление бандитам. Начали вычленяться какие-то случаи — про малый бизнес, про зарплаты, вот дом отбирают, вот еще что-то. Дом отбирают,
потому что тут дорога должна пройти. И человек начинает устанавливать баррикады, отстреливаться. У кого-то малый бизнес отбирают, он пытается его вернуть, стреляет в какого-то чиновника — прямо в администрации. И стало понятно, что это какая-то корневая история — человек идет за правдой в госучреждение, а в результате попадает в запутанный, дико лживый и совершенно непонятный мир, где его еще больше пугают, оскорбляют, еще больше топят... И если человек начинает бороться с этими обстоятельствами, то он может стать преступником. В Берлине на кинофестивале европейцы не очень понимали эту коллизию.
— Ваше представление о российской глубинке было более оптимистичным? Или наоборот?
— Чем больше начинаешь разбираться, тем картина становится более объемной. Я сейчас вам рассказываю какие-то неприятные страшные вещи — но это первое наблюдение. А следующее наблюдение — это люди, такие же, как и все остальные, у них своя жизнь. Не хотелось делать фильм о судьбе России, хотелось сделать фильм о конкретных людях, о конкретной ситуации. Мне всегда казалось, что если и должна существовать какая-то
национальная идея, то это уничтожение провинции. Мы сконцентрировались в трех-четырех больших городах, на остальное наплевать. Мы живем в разных условиях, в разных веках. В
Москве и не в Москве. Это, мне кажется, самое большое зло, какое у нас есть. Американцы распределяют производство по всей стране, создают университеты в самых отдаленных местах, и этим выравнивают условия жизни. Немцы вывели из Берлина министерства и распределили по разным городам.
— Это понимание пришло после работы над фильмом?
— Нет. Я это понимал и раньше. После работы над фильмом стало понятно, что в провинции появились люди, которые перестали верить и ждать. Они верят только в себя, это активные, брутальные люди. Они могут быть со знаком плюс, могут быть со знаком минус. Человек понял, что можно верить только в себя, в свои силы и в свою энергию, и он организовывает так свою жизнь, предприятие и свой бизнес, чтобы максимально не зависеть от государства, ни от кого. И второе — в больших городах происходит новая для меня штука: раньше люди жили на окраине, равняясь на Москву. Сейчас произошла какая-то совершенно для меня необъяснимая вещь — им стало абсолютно наплевать на Москву, они стали организовывать свою жизнь внутри своего города. Не знаю, как это объяснить, но это для меня новое впечатление.
— В Ростове тоже происходит что-то подобное.
— Ну вот, видите, для меня это радостное наблюдение.
— Почему для съемок вы выбрали Мурманскую область? Хотели, чтобы была красивая картинка?
— Мне казалось, что если снимать такую историю осенью в средней полосе, то будет масло масляное. Мне хотелось показать жесткую сильную природу, которая бы конфликтовала с
нашей историей, чтобы природе было абсолютно наплевать на то, что происходит с этими людьми.
— Есть мнение, что чем благополучнее общество, тем больше оно тянется к фильмам, описывающим очень драматические ситуации. Общество, находящееся в состоянии возбуждения, хочет какого-то успокоения. Как вы думаете, есть ли сегодня запрос на фильмы, тревожащие сознание людей?
— Это интересный вопрос, но я его немножко по-другому воспринимаю. Для нас насилие — это часть жизни, выплеск каких-то эмоций. В защищенных западных странах насилие
уходит в декоративность, в паранойю, в сумасшествие. Те же расстрелы школ — это выплески эмоций сумасшедших людей. Тот же самый Тарантино — это тоже довольно декоративная вещь.
— И все-таки, вы считаете, что в нашем обществе есть запрос на такого рода фильмы?
— Я не знаю, я никогда про это не думал, честно вам скажу.
— А о коммерческом успехе фильма думали?
— Нет. Я просто отчетливо осознаю, что моя голова так устроена, что я вряд ли сделаю когда-нибудь большой коммерческий фильм. Голова, например, Стивена Спилберга, устроена так, что он, как мне кажется, в своих ранних фильмах тоже не думал о зрителях. Он думал о себе и о тех историях, которые ему интересны. Но его голова устроена таким образом, что его мысли и фантазии совпадают с мыслями миллионной аудитории. Но этого нельзя сделать искусственно. Неискренность всегда видна. Когда Спилберг захотел снять фильм, чтобы получить «Оскар», он поставил себе прикладную задачу. Он снял «Список Шиндлера». Я думаю, это скучное, глубоко лживое и первое его плохое кино. Оно было заказухой.
— У вас активная социальная позиция. В связи с этим хотел спросить: какова судьба «Киносоюза», в создании которого вы принимали участие и даже возглавляли его какое-то время?
— Мне кажется, абсолютно нормальная у него судьба, пусть и негромкая... Мы являемся по сути профсоюзным и интеллектуальным клубом. Мы разбираем конфликты режиссера с продюсером, например. Мы устраиваем раз в полгода выездные круглые столы с обсуждением какой-то темы, скажем, кинопроката или бюджета фильмов, цензуры. Судя по тому, что на эти дискуссии приезжает довольно большое количество чиновников и больших продюсеров, обратная связь существует.
— А что, имевшийся Союз кинематографистов этих задач не выполнял?
— Не выполнял по очень многим причинам. У меня нет претензий к личностям руководителей, но это абсолютно советская организация, которая не нужна в принципе. Союз кинематографистов — это фильм «Гараж». Невозможно представить, чтобы Спилберг с Копполой пришли в союз американских кинематографистов и спорили о том, кому будет принадлежать Дом творчества. Ну, бред!
— За короткое время вы сняли «Пока ночь не разлучит», несколько серий сериала «Без свидетелей», «Долгая счастливая жизнь», а еще были креативным продюсером сериала «На районе». Вы хотите успеть все?
— Конечно, мне интересно попробовать себя в разных областях. Во-вторых, мне надо зарабатывать деньги, чтобы просто прокормить семью. А деньги можно заработать только на телевидении.
Перейти в архив