Господи, дай же нам волю
Автор Александр Панкратов-Черный
Господи, дай же нам волю,
Рощу с березовым соком,
Песню с печалью и болью —
О птице, парящей высоко.
О маме, дождавшейся сына,
О сестрах, встречающих брата,
А не о вдовах, застывших у тына,
Убитых бессмертьем солдата...
Господи, дай же нам волю,
Солнце, горящее в синем,
Звезды на черном с луною,
Но не войны над Россией!
Дети, смотрящие в небо,
Пусть удивляются птицам,
Запаху свежего хлеба
И улыбнувшимся лицам...
Господи, дай же нам волю!
— Вы для нас человек-загадка, Александр Васильевич. Такое количество о вас разнообразной информации, что не укладывается в голове...
— Все врут, не верьте. Клевета. Понапишут черт знает что эти журналисты (разбавляет кофе кипятком из электрочайника). Ой-ой-ой! На костюм накапал, мне в нем на сцену выходить (в Ростове Панкратов-Черный играл в спектакле «Заложники любви». — «Главный»). И что, и что?
— Информация, например, такая: вы снялись в 110 фильмах, а любите только 4 роли: «Зимний вечер в Гаграх», «Где находится нофелет», «Мы из джаза» и «Курьер», кажется.
— Да что за мнения, господи... У каждого актера что ни роль, то любимая: силы отдаются, сердце рвется. Ну, вы веховые мои роли назвали. Взять, например, «Мы из джаза» — чисто комедийный такой жанр, «Зимний вечер в Гаграх», можно сказать, уже драматическая роль. Еще «10 лет без права переписки»... Конечно, у меня все роли серьезные. Вообще все комедийное — это очень серьезно, как говорил Юрий Владимирович Никулин. Чем серьезней актер в кадре, тем он смешнее. Это закон.
— А правда, что ваши предки по матери были донскими казаками?
— Где-то тут в Ростовской губернии станица есть, где только — не знаю. Древнейший казачий род, охотничий, в личной охране у царей четыре поколения моих предков служили.
— Что в вас казачьего, кроме усов?
— Плохие мысли о советской власти. Ха-ха-ха! Да. У меня от казака что? Все предки мои, все корни. Дедушка, бабушка, дядя расстрелянный, дядя отсидевший, мама моя, царство ей небесное, великая женщина... Вот так вот.
— Вы действительно написали молитву, которую утвердил Синод?
— Я написал стихотворение, которое в патриархии на заседании Синода назвали молитвой, и храм Христа Спасителя в Москве открывался моими словами «Господи, дай же нам волю» в исполнении Кобзона, с хором Минина и симфоническим оркестром. Вот так вот. Вообще, я стихи пишу с детства. Сейчас в Петербурге готовится к выходу большой том моих стихов, называется «Хочу сказать», составила книгу Марина Арсеньевна Тарковская. Это будет вторая моя книга в России, первая в Америке вышла, потом — альманах во Франции и в лондонском «Королевском журнале», который редактирует сама королева Великобритании, вышло 16 моих стихов.
— Как вообще такое стало возможным?
— Ну я откуда знаю? Этим занималась целая комиссия, которая отбирает стихи российских поэтов для подобных изданий, тут меня не спрашивали, я даже не знаю, как это случилось. Но случилось, и сейчас я значусь членом Ассоциации писателей Европы. Между прочим, да. Ну и членом Союза писателей, естественно.
— А гонорары вам королева заплатила?
— Нет.
— И за молитву ничего не получили?
— Ничего не получил, кроме благословения от митрополита... Господи, как его... вылетело из головы. За первую книгу я весь гонорар передал в Дом ветеранов кино, нашим пенсионерам, которые, к сожалению, ни копеечки не получили. Хотя книга переиздавалась раз шесть или пять.
— А о чем ваши стихи преимущественно?
— О России, о любви, об одиночестве, об отчаянии. О любимых женщинах. Грустные стихи. Они у меня все — трагические. Я по жизни человек невеселый. Вот праздника ищу, а найти не могу. Порадоваться очень хочется.
— У вас много наград: медали «За ратную доблесть», крест МВД РФ за особые заслуги, медаль Ивана Кожедуба, золотая звезда «Миротворец», ордена Петра Великого, Ломоносова и Кутузова... Какая из них самая важная?
— Медали за Афганистан и за Чечню. Да. И еще орден II степени «За заслуги перед Отечеством». Это все за благотворительность, я по госпиталям ездил с выступлениями. И сейчас езжу.
— Актерская судьба сводила вас с самыми разными знаменитостями — Пьером Ришаром, Жераром Депардье...
— Ну и что? И с Чаком Норрисом сводила, тоже великим человеком, семикратным чемпионом мира.
— У американцев про него, кстати, много анекдотов на тему того, что он непроходимый тупица.
— Самое интересное, что люди, утверждающие, что этот человек недалекий, сами являются очень близкими. К стене. Неотшлифованной. Понимаете? Потому что можно любого крестьянина в Сибири назвать недалеким, а это глубокой житейской мудрости люди. И интеллигентные, кстати, в отношении к себе подобным. Поэтому я, знаете, на слова никогда не обращаю внимания. Далекий-недалекий... Французский мы не изучали! Вон Чапаев ни одной битвы никогда не проигрывал, а его тоже выставили идиотом и дураком, анекдоты сочиняют. Сейчас уже пишут, что и Жуков был недальновидным. Главнокомандующий, знаете ли. Вообще, если о тебе ходят анекдоты — это говорит о том, что ты неординарная личность, и к тебе повышено внимание.
— Почему вы в детстве хотели стать клоуном?
— Потому что когда первый раз цирк увидел, клоуны очень понравились. Это был какой-то бродячий шапито. Цирк я очень люблю, дружил с Никулиным, с семьей Дуровых дружил, с Запашными.
— А в обыкновенной жизни, по-вашему, что самое смешное?
— Что я еще живу. Да, да. Когда я родился, думал, что это будут сплошные слезы, но Господь распорядился так, что мое появление стало приносить людям радость, улыбку. Хоть на что-то да сгодился. Дедушка всегда мне говорил, крутой казак был, вожжами воспитывал: «Санька, учись пахать, сеять, как мы, казаки! Тем более, что мы при большевиках живем. Поменьше мечтай, а уж стишки ты забудь — расстреляют».
— Это домыслы журналистов или вы и вправду прилюдно назвали Марка Захарова сукой?
— Знаете, я на этот вопрос даже отвечать не буду, потому что журналисты — это, б...дь, клеветники. Думаю, что и на вас эта тень падает, потому что вы тоже интересуетесь этими соплями и сплетнями. И с этим в голове вы идете на интервью к артисту. Это уже низко и подло. Обычно люди приходят получить какие-то знания, которые интересны читателям. С Марком Анатольевичем мы в очень хороших отношениях и дружим. А то, что журналисты подслушивают и занимаются грязью, — это их собачье дело. Так же, как ваши ростовские журналисты вынуждают артистов матом ругаться, и прочее. Это у вас, наверное, профессия такая. Паскудная.
— Ну...
— Не «ну», а точно. Я недавно награждал военных журналистов, которые проливают кровь, между прочим. Вот это настоящие — с честью и достоинством, а не та шушера, называющая себя журналистами. Да, да, моя милая.
— А вас, я читала, называют одним из самых желанных мужчин. Что в вас такого?
— Не знаю! Спросите у тех, кто меня так называет и кто желает.
— А вам усы сбрить никогда не приходило на ум?
— Ну почему! Я снимался и без усов. Сейчас бы Гитлера играл в одной драме, другие были бы усы. Только меня не взяли в картину, сказали, что немца должен играть немец.
Перейти в архив