ИНТЕРВЬЮ ЗАПИСАНО В РАМКАХ ЛИТЕРАТУРНОГО САЛОНА В РЕСТОРАНЕ PINOT NOIR
Светлана Дружинина — советская и российская киноактриса, кинорежиссер, сценарист, заслуженный деятель искусств РСФСР, академик Петровской академии наук и искусств, народная артистка РФ. Светлана Дружинина известна по ролям в картинах «Дело было в Пенькове», «Девчата», а также как режиссер фильмов «Исполнение желаний», «Сватовство гусара», «Гардемарины, вперед!», «Тайны дворцовых переворотов».
Я родилась в Москве в 1935 году и во время войны была еще совсем ребенком. Нас с мамой эвакуировали в Арчеду — местечко неподалеку от Сталинграда. Этот небольшой поселок имел невероятно мощное военное значение, потому что именно по этой железной дороге к этой станции привозили еду, лекарства, снаряды и свежие силы. И отсюда же вывозили больных, раненых, детей и все, что можно было вывезти.
Мы жили в маленьком двухэтажном домике. Немцы всегда бомбили 3 места в поселке: железнодорожную станцию, элеватор и электростанцию. Мама тогда как раз работала на электростанции. Во время бомбежек, чтобы оставить меня в живых, мама мне привязывала такую рыжую резиночку, как из роддома, где были написаны имя, фамилия, дата рождения, и оставляла меня дома. А сама уходила на дежурство.
Начиналось безумие: сначала я слышала тихий далекий гул, который постепенно приближался, потом начинали дрожать земля и воздух, потом раздавались хлопки. Самолеты пролетали прямо над моей головой и уходили туда — в сторону железнодорожной станции. Пожалуй, ничего страшнее этого приближения, этого нарастающего гула я не знаю.
Самое ужасное в страхе — чувство одиночества. Уж лучше переживать страх рядом с кем-то, хотя бы с кошкой. Поэтому однажды во время обстрела я соскочила с кровати, вышла на улицу и побежала в сторону электростанции — к маме. Был гул, было страшно, наверху, рассыпая бомбы, летали самолеты. Было шумно, поэтому мама долго мне не открывала. Но когда она меня увидела — схватила, укутала в свой ватник и спрятала. Больше во время бомбежек мы ни разу не расставались.
Мама уходила на дежурство, я была самой счастливой, если находилась рядом с ней. Мы давали электричество элеватору и железнодорожной станции. И мама говорила: «Понимаешь, мы тоже с тобой воюем, мы помогаем нашей Родине, нашей стране и тем, кто за нас воюет. Мы даем им электричество».
И вот это чувство во мне живо до сих пор, хотя слово давно скомпрометировано. Это называется патриотизм. Когда я совсем недавно смотрела футбол в Ростове, я порадовалась, что ростовчане с таким ажиотажем встречали английскую команду. И я была очень рада, что господин Бухаров забил гол. Это была та самая радость, то самое поразительное счастье — чувство, что все-таки мы победили.
Случилось так, что меня, девочку из Марьиной Рощи, Господь взял за макушечку и перетащил на самый Олимп — в императорское хореографическое училище (ныне Академия хореографии. — «Главный»). Именно то самое место, где учили наши старые великолепные балерины, которые танцевали еще до революции. У многих из них в те времена были крестики, хотя это было запрещено, и они крестились, не боясь. Это было невероятно. В этом училище была и комсомольская организация, и значки, и галстуки, но все равно там была совершенно другая атмосфера.
Мне нужно было проделать большой путь, чтобы добраться из Марьиной Рощи до улицы Пушечной, где находилось училище. Я уходила из дома в половине седьмого утра и часто возвращалась только около полуночи.
Воспитание было жестокое: иногда у нас даже были ожоги от папирос, если мы вдруг неправильно держали локоточек. Наш педагог Мария Алексеевна Кожухова, худая женщина с тощими ногами, длинными руками и папиросой «Казбек», учила нас: «Чемодан приберите, живот подберите. Подавайте руку своему кавалеру так, чтобы это был самый дорогой подарок в его жизни».
Как правило, у всех балерин — большие мозоли от балетных туфель. Но как бы ни было больно, надо танцевать, надо подниматься, надо отталкиваться, надо работать. Силу мышц и связок мы развивали с помощью утюга. Нас учили: берите большой утюг, привязывайте его на ногу, поднимайте ногу и держите до смерти. Я знаю, что такое кровавый пот — это когда балерина делает шене по кругу и у нее лопаются сосуды. И очень часто у этих роскошных тоненьких девчонок течет кровавый пот, иногда даже и на сцене. Все это часть профессии. Так балет приучил меня к дисциплине, к труду, к ответственности, к невероятнейшему терпению, потому что это было безумно трудно. И до сих пор, когда я встречаю настоящую балерину, я просто снимаю перед ней шляпу.
Я в душе своей не актриса. Хотя у меня все получалось и, возможно, получилось бы еще больше, но я — не актриса. Меня всегда очень утомляла узнаваемость, все это я пережила и ужасно от этого устала. Я знала, что уйду в режиссуру. Точно так же, как в балете, потанцевав, я совершенно точно ушла бы в балетмейстерское ремесло.
У меня хватило ума понять, что режиссура — это все-таки профессия взрослых, очень ответственная работа. Я пошла на актерский факультет с совершенно точным прицелом: отучиться, отработать 3 года, как это было тогда, и уйти снимать. Об этом знали 2 человека: я и мой очаровательный милый суженый Толечка Мукасей.
Когда наступила пора поступать в институт, у меня уже был первый сын. Я снималась, зарабатывала деньги. Но если нужно было сдавать экзамены или сделать что-то для поступления на режиссерский, я, придумывая всевозможные причины, убегала, уезжала, улетала в Москву. Меня удержать было невозможно.
Когда я на 2-м курсе снялась в «Дело было в Пенькове», меня выгнали из института, потому что сниматься нам не разрешалось, надо было сначала освоить профессию. Но потом меня все-таки восстановили, потому что картина умела успех. Если бы получился плохой фильм, меня, наверное, не взяли бы обратно.
Я стала отказываться от ролей в кино, потому что после Анфиски в «Дело было в Пенькове» мне стали предлагать похожие роли вот таких же Анфисок. Потом я сыграла, казалось бы, совершенно перпендикулярную роль Ларисы в «Девчатах». И мне стали предлагать играть всех таких Анфисок или Ларисок, но я тоже отказывалась. Я должна была сниматься у Никиты Михалкова, совсем недавно в «Притяжение» меня приглашал Федя Бондарчук, но я не согласилась. У меня есть другая профессия, другая жизнь. Если не получится, и я уже не буду снимать, значит, как говорится, так Богу будет угодно.
Когда я собралась снимать свою первую картину «Исполнение желаний» по Каверину, Вениамин Александрович очень хотел, чтобы я сыграла Варвару. Он говорил: «Никуда не денетесь, моя дорогая, вам придется все-таки сыграть Варвару». Но я все равно настояла на своем и отказалась.
Сценарий к фильму мы с ним писали потрясающе интересно. Мы ссорились невероятно, разбегались, ели яичницу, запивали водочкой и писали весь этот невероятный сценарий на даче в Переделкино. И когда вышел фильм, Каверин сказал: «Я всегда был уверен в том, что литература кардинально и принципиально влияет на кинематограф. Но бывают редкие прекрасные исключения, когда кинематограф влияет на литературу».
Я очень люблю картину «Офицеры», и с ней у меня связан один любопытный эпизод из жизни.
Предыстория такая: когда мы снимали «Дело было в Пенькове», у нас были очень хорошие шустрые администраторы. Один из них — красивый такой еврей, с классическим еврейским лицом — Володя Роговой.
Когда я сняла свою первую картину «Исполнение желаний» — она считалась удачным дебютом, меня неожиданно вызвали «наверх». Было очень странно, страшно и непонятно. Там же был и Володя Роговой. Нас завели к страшному человеку по фамилии Баскаков (в 1973-м — первый заместитель председателя Государственного комитета СМ СССР по кинематографии. — «Главный»).
Неожиданно мы оба получили предложение снять фильм, который называется «Офицеры». Отказаться было невозможно, неудобно, для нас это было что-то невероятное. Но когда мы вышли, закурили, то сразу решили, что вместе снимать фильм мы не будем никогда, потому что мы оба — самостоятельные единицы. Я сказала: «Снимай ты, Володя. Ты — мужик, ты воевал, а я буду снимать свое музыкальное кино». Вот так мы разошлись и остались до конца дней хорошими друзьями. И я очень рада тому, что случилось. Он снял хорошую картину. Очень сложно было администратору получить постановку, надо было иметь режиссерское образование. Но ему поверили, и под опекой серьезных режиссеров он снял дивный, прекрасный, очень хороший фильм. Картину не сразу, как и многие наши хорошие картины, смогли по достоинству оценить. Но время расставило все по своим местам. «Офицеры» — это удивительное, теплое, настоящее кино, и все, кто там снимался, действительно настоящие герои.
У меня самая лучшая профессия. Если бы не было режиссуры, мне было бы очень скучно жить. Меня считают актерским режиссером. Зачастую так получается, что актеры у меня предстают в другой ипостаси. Просто я знаю, как себя чувствует актер по ту сторону черты. Мое кресло, где написано «режиссер-постановщик», всегда пустует. Я очень стараюсь сблизить, подружить и повлюблять актеров друг в друга, если это нужно. Я немножечко сваха, немножечко говоруха, а может быть, даже и колдунья. Я всегда слышу, о чем «шелестят» артисты.
Когда вы берете новичка, его обязательно нужно окружить очень профессиональными артистами, которых вы любите, которым вы доверяете. Таких, с которыми можно спровоцировать необходимую эмоцию и ситуацию.
Кино — это не театр. Это немножко другое дело. Есть очень хорошие театральные артисты, которым трудно сниматься в кино. А есть прекрасные киноактеры, которым очень трудно работать в театре: они не могут говорить громко, давать посыл в зрительный зал, держать паузы. Иногда актер умеет совмещать и кино, и театр. И таким был, например, Смоктуновский — гений, которого я обожаю.
Актеров иногда нужно заставлять. Методы бывают разные. Я принципиально не матерюсь на съемочной площадке. Конечно, на съемках бывает все, в том числе и мат, но только когда необходимо.
И тогда я приглашаю настоящего полковника.
В 90-е были ликвидированы многие гарнизоны, военные оставались без работы, и к нам администратором пришел работать бывший военный Володя Ярошенко, который все мог достать и всех подчинить.
Однажды надо было снять за один день фрагмент, потому что на следующий день на место съемки попасть было невозможно. И выясняется, что центральный актер пьян, а остальные разбрелись по цветущей Москве. Когда мы их все-таки пригнали в съемочный зал, я сказала Володе: «Вот теперь расскажи им все, что ты знаешь». Раздался такой монолог настоящего полковника, что мне только и оставалось сказать: «Внимание, мотор, начали!» Зато мы успели быстро все снять.
У нас очень хорошие актеры. Когда появился на экране Брэд Питт, я сказала: «Господи, да пройдите по нашим пляжам, у нас там Брэд Питт за Брэдом Питтом гоняется». Если говорить о ныне живущих артистах, то я бы выделила Алису Фрейндлих, особенно в театре, и Чулпан Хаматову. Если говорить об ушедших от нас, то Смоктуновский — это, конечно, вершина вершин.
Однажды, когда я еще была актрисой, мне удалось попасть на дебют Смоктуновского в БДТ. Он играл Мышкина в «Идиоте». Хотите — верьте, хотите — нет, это был премьерный спектакль, а попасть на него было практически невозможно. То, что делал Смоктуновский, было невероятно. На этом спектакле присутствовала Анна Ахматова, и за кулисами она сказала: «Сегодня я увидела Бога». Это была оценка маститого художника.
Я не вижу сейчас аналога. Есть очень хорошие артисты у нас, но такого, чтобы можно было сказать, что это великий артист, к сожалению, нет. Эта проблема сейчас не только в России. Наверное, время такое. А может быть, просто я таких не видела, я ведь тоже не все смотрю.
Самый тяжкий грех и самое тяжкое испытание — это предательство. У меня были друзья, которые меня предавали, но потом они приходили ко мне через какое-то время. Когда человек просит прощения и объясняет, почему он это сделал, я прощаю, хотя это бывает очень тяжело.
Есть люди, которых я не прощаю и просто вычеркиваю из своей жизни. Есть такое в актерской практике, когда ко мне приходят и спрашивают: «Вы знаете такого-то человека?» — и называют фамилию. А я отвечаю: «Нет, человека такого я не знаю, я знаю вот этого персонажа». Человек остается за пределами моей жизни.
У оптинских старцев есть такие слова: «Боже, руководи моей волей и научи меня верить, молиться, надеяться, прощать, каяться, благодарить и любить всех». Нужно уметь прощать, если человек перед вами искренне покаялся.
Я ни на кого не хотела быть похожей, только на саму себя. Только «аз есмь», и я всем этого желаю. Не надо ни на кого походить. Будьте собой.