КТО ТАКОЙ.
Валентин Гафт, советский и российский актер театра и кино, родился 2 сентября 1935 года в Москве. В школе участвовал в самодеятельности, играл в школьных спектаклях. Поступил в школу-студию МХАТ, которую окончил в 1957 году. В том же году дебютировал на сцене театра имени Моссовета. Позже было еще несколько театров, однако родным домом он называл театр «Современник», в котором работал с 1969 года. Дебютировал в кино в 1956 году в фильме «Убийство на улице Данте». Сотрудничество с режиссером Эльдаром Рязановым сделало Гафта по-настоящему популярным. С 1996 года женат на актрисе Ольге Остроумовой.
— Какова роль случайности в вашей жизни? Правда ли, что ваша актерская карьера началась случайно?
— Да, это правда. За два дня до экзаменов я встретил знаменитого актера Сергея Столярова и попросил прослушать меня. С этого все и начиналось... За день до начала войны мы с семьей должны были ехать на Украину, в район Чернигова. У меня все родители оттуда. Билеты перепутали, нам дали на 22. Если бы мы уехали 21, то никого бы уже не было в живых. Потом мы узнали, что именно этот поезд попал под бомбежку.
— Правда ли, что в фильм «Гараж» вы тоже попали случайно?
— Вы знаете, я нечасто об этом думаю, но надо благодарить судьбу. Она напоминает иногда о себе. Хотя... Может, случайностей не бывает, все закономерно... Я снимался в фильме «Гараж». Не могу сказать, что это какая-то великая работа, но все же попал я в этот фильм случайно. Вместо Ширвиндта. Он опаздывал на съемки, а времени ждать не было, и Рязанов пригласил сняться меня. А когда пришел Ширвиндт, было уже поздно — вакантное место занято. В фильме «Здравствуйте, я ваша тетя» тоже сначала должен был сниматься другой актер, но он не понравился в кадре и попросили меня сняться. Надо не суетиться, терпеть надо.
— А другие ваши занятия тоже пришли к вам в жизнь случайно? Например, сочинение эпиграмм?
— Лет 20 назад мне ранило руку на спектакле «Плаха», я лежал в больнице три месяца. Меня пришел навестить друг мой, Саша Орлов, режиссер. Я ему сказал: «Дай мне кусочек бумаги и карандаш. Я буду изображать поэта». И вот, до сих пор изображаю. Эпиграммы я начал писать с позволения Михаила Козакова. Он выступал на сцене и так прекрасно рассказывал о любви, что после спектакля мне захотелось ему что-то сказать, и я написал на бумажке: «Ты так сегодня о любви сказал, что забеременел весь зал». Потом дубленку украли у одного актера из театра и я написал: «Вот так умрешь, а кто-то сдуру в тебе оценит только шкуру». У нас были капустники потрясающие. Там собирались Юрий Любимов, Аркадий Райкин и многие другие. И я, значит, на этих капустниках стал себя как-то иначе про являть. Первой жертвой был Мишка Козаков. Интеллигентный человек из Питера, красавец, как и Вася Лановой, их часто путали. Первую эпиграмму на него я сочинил, когда он пришел с очередной женой из ЗАГСа — в сопровождении Ролана Быкова — и она была всеми принята в полной тишине. Я написал: «Все знают Мишку Козакова, всегда отца, всегда вдовца, начала много в нем мужского, но нет мужского в нем конца». Он потом мне говорил: «Ты сволочь, что ты наделал! Все стали интересоваться моим концом!» Еще был однажды случай. Сидели мы на одном званом ужине, я читал стихи, а Михаил Жванецкий демонстративно меня перебил. Я после ужина подошел к нему и сказал: «Вы вообще-то меня не дослушали. Я хочу вам все повторить». Повторил, он спокойно выслушал. Через две недели смотрю передачу со Жванецким по телевизору, он со сцены говорит: «Некоторые артисты думают, что они поэты — читают стихи за едой. Нужно терпеть и прощать, терпеть и прощать». Потом, выступая в зале Чайковского, он эти слова повторил. В ответ на его выпад я сочинил стихотворение, немножко злобное, которое до сих пор ему не зачитал. Друзья не советуют. Говорят, обидится. Тем более, он на днях пригласил меня на свой праздничный вечер. Так что, пока решил не показывать.
— А награды, которые вы получили, они для вас несут какой-то смысл?
— Вы знаете, я не имел наград до какого-то периода, а потом они посыпались. Но я никогда не добивался того, чтобы они были, но раз они существуют, почему бы им не быть. Но чтобы я этим упивался... Нет, конечно. Я как-то Олегу Табакову написал: «Сегодня в дни побед, часы признаний, когда тебя возносят до небес, отдай все ордена, забудь все звания, чтоб не пришлось платить за перевес». Я просто никогда не считал себя выдающимся артистом. Сейчас я смотрю на свои старые работы, и они мне нравятся, а тогда я стеснялся и считал эти роли неудавшимися. Я до сих пор уверен, что никогда не был героем советского кино. Мне там делать было нечего. Потому что лицо у меня нетипичное для тех времен. Потом так случилось, что меня Эльдар Рязанов отстоял, Петя Тодоровский. Некоторые роли давались мне мучительно. Некоторые казались слишком поверхностными. Я придумывал подтексты, которые помогали ролям стать сложнее. Например, посадили Сахарова, и когда я в кадре говорил о хорошем человеке, я представлял себе Сахарова. Поколение было другое, сейчас все вымерли, почти никого не осталось из моих ровесников и на меня уже все равняются. Я никогда не думал, что меня будут молодым ставить в пример. Для меня все равно остается авторитет тех старых МХАТовцев. Старый МХАТ — это мои учителя.
— Есть какая-то награда, которую вы считаете знаковой?
— Наверное, это премия Смоктуновского, которую я получил в 1995 году. Я был первый лауреат этой премии. Смоктуновский мне позвонил, когда я был выдвинут на «Нику» и предупредил: «Валя, тебе «Нику» не дадут, так как есть один человек — не буду называть кто — он к тебе неважно относится». Иннокентий Михайлович умер через три месяца после этого звонка, и я получил премию Смоктуновского. Это он мне с того света послал... Все остальное — это правительственные награды в связи с возрастом.
— В одном интервью вы сказали: «И никто, поверьте, так человека не накажет, как он себя сам». Что вы имели в виду?
— В этом я убедился на собственном примере. Но давайте обойдемся без конкретики.
Перейти в архив