— Вы подъезжайте в Таганрог к десяти. Если у него будет хорошее настроение, то он поговорит с вами, — так обрисовал ситуацию организатор кинопроизводства студии «Тритэ» Александр Уткин.
— Чтобы застать Никиту Сергеевича, надо подъехать к девяти утра, потому что он может уйти играть в теннис, — подсказали сотрудники гостиницы «Таганрог».
Итак, 12 сентября. 9 утра.
Окрестности гостиницы. На улице плюс 18, но ветер. Не так чтобы холодно, но и не жарко. Тем не менее, рядом с «Таганрогом» — скопление странных мужчин средних лет в шортах и кроссовках.
Лица у мужчин — багровые, обветренные. Смесь загара со смертельной усталостью и пылью. Волосы не слишком чистые — по крайней мере сегодня утром их точно не мыли. Если бы на мужчинах были трико, то они вполне сошли бы за местных злоупотребляющих алкоголем людей.
Но каким-то шестым чувством понимаю, что это или иностранцы, или съемочная группа. Во всяком случае, не местные. Тем более, что в руках у некоторых — огромные сумки, из которых высовываются ручки теннисных ракеток. Точно — съемочная группа. Будут играть в теннис с Михалковым.
В гостинице встречаем еще одну группу мужчин и несколько женщин. Наряды — в том же духе. Походном — назовем это так. Сидим, ждем, курим, пьем кофе.
Вскоре появляется Михалков. В отличие от окружения — сверкающий и ухоженный. Белоснежные брюки, белоснежная капитанская кепка. Улыбается. Значит, настроение хорошее. Однако выясняется, что хотя настроение действительно хорошее, он все равно пойдет играть в теннис. А с нами сможет поговорить только в паузах между съемками. Когда будут менять декорации. На барже. Баржа — в порту. Скоро уходит в море.
11.30. Порт.
То, что мы приехали в нужное нам место — очевидно: разрушенное здание рыбзавода, два грузовика конца тридцатых годов прошлого века. И огромные палатки. Такие показывают в документальных фильмах про беженцев. Но эти палатки не для беженцев — для съемочной группы.
***
«Главный»: — В Таганроге получилось сделать то, что задумывали?
Михалков: — Мне грех жаловаться. Я получаю все, что прошу. Здесь к нам замечательное отношение. Но нет времени афишировать себя в общественной жизни города. Мы с утра до ночи работаем.
«Главный»: — Вам даже дали завод на растерзание.
Михалков: — Кто вам сказал, что нам дали завод на растерзание?
«Главный»: — В газетах написано.
Михалков: — А на заборе что написано? А на самом деле там — дрова. Вы видели этот завод до моего приезда?
«Главный»: — Нет.
Михалков: — И я нет. Когда я приехал, он такой и стоял... Завод на растерзание... Я уже давно не читаю, что обо мне пишут. Хотя для пиара... Завод на растерзание. Хотя это можно воспринимать, как мощный пиаровский ход. Тем более, что бесплатный. Это ж каким надо быть всесильным, чтобы дали сломать завод!
***
— Тут недавно Рома Зверь приходил посмотреть, как кино снимают, — с гордостью говорит пожилой охранник и проводит нас к пирсу, у которого пришвартовалась баржа.
Самая обычная баржа, только с деревянным настилом на палубе. На барже полно народу. Люди в выцветшей военной форме. У некоторых на форме бурые пятна, имитирующие кровь: краску такого цвета в Ростове когда-то называли «комбайновой». В тот период, когда комбайны должны были быть красными, а не зелеными, как сейчас.
***
«Главный»: — Вы спорите со своими родными и близкими об искусстве?
Михалков: — Конечно.
«Главный»: — Было такое, чтобы вы говорили категорическое «нет», а они все равно поступали наоборот?
Михалков: — Бывало. И часто с высоты своего опыта я оказывался прав.
«Главный»: — А конкретные примеры могли бы назвать?
Михалков: — Нет. А зачем?
«Главный»: — А с братом Андроном о политике спорите?
Михалков: — Спорим. Мы уважаем друг друга. Хотя и остаемся при своем мнении.
«Главный»: — Вы чувствуете друг в друге конкурента?
Михалков: — Он старше меня на восемь лет и раньше начал работать. Поначалу я очень хотел, чтобы ему нравилось то, что я делаю. Потом каждый пошел своей дорогой, и мы редко пересекаемся.... Я очень люблю у него сниматься, я считаю его одним из лучших по работе с актерами.
***
Часть людей в бинтах — «раненые». Есть и человек с загипсованной рукой. Его особенно жалко. Попробуй походи весь день в гипсе. Но рука все же лучше, чем нога — не сядешь.
Спрашиваю: — Рука не затекает?
— Доктор рядом, — неопределенно отвечает мужчина.
Кто-то читает. Заметил «Архипелаг ГУЛАГ». Видимо, чтобы меньше улыбаться. Улыбка, как я понял к концу дня, враг массовки. Потому как эпизоды, которые снимаются в Таганроге, совсем не веселые. Первые дни войны, бомбежки, эвакуация отступающих войск и детей из пионерского лагеря. Веселых лиц быть не должно. Не должно быть и примет нашего времени.
— Смотрите, чтобы сланцы не попали в кадр, — командуют помощники режиссера «раненым бойцам». «Бойцы» — в грязной рваной форме — сидят с краю. Если специально не постараться, сланцы в кадр не попадут. Не должны.
В 11.45 баржа трогается с места.
Раздается команда:
— Все занимают свои места. Дети остаются в трюме. «Санитары» застегивают воротнички. Девушки («пионервожатые») завязывают косынки. «Солдаты» ложатся на носилки.
— Вся массовка — местные жители, есть актеры-эпизодники из таганрогского драмтеатра, — рассказывает помощница Михалкова по работе с массовкой. — Желающих было очень много...
Взяли примерно триста человек. Когда чуть больше снимается, когда чуть меньше. Детей отбирали только по бассейнам. Потому что на воде... Дети — с разрядами, очень хорошо плавают. Все они должны уметь прыгать в воду с пятиметровых вышек. Все очень серьезно. Но и МЧС нас опекает. Сейчас увидите их лодки.
Кроме МЧС, съемочную группу опекают водолазы (исследуют дно) и пожарные — рядом с баржей появляется судно под названием «Огнеборец». Есть на барже и специалисты по охране труда. Если что не так (дождь, шторм) — снимать не дадут.
— Действие в фильме происходит на Балтике. А у вас тут — натуральная Балтика.
У Азовского моря нет яркого голубого цвета, как у других южных морей. Оно непрозрачное. А вообще Бог нас любит, — радуется помощница режиссера. — Пасмурно, а дождя нет и вода теплая, выше 18 градусов.
Вчера Бог любил съемочную группу чуть меньше: была качка (на этот случай у медиков наготове противоукачивающие таблетки) и затонула лодка. Но никто не пострадал.
12.10. Берег почти скрылся из вида.
Кто-то невидимый кричит в мегафон:
— Дети из трюмов выходят на поверхность. Телефоны и музыку выключаем. Начинаем.
«Солдаты» и «пионервожатые» прячут телефоны под одежду. Телефонные сигналы дают помеху, а фотовспышки мобильников портят очень дорогую кинопленку.
— Бывали случаи, когда актеры массовки начинали фотографироваться непосредственно во время съемок, — объясняет помощница режиссера.
Из трюмов выходят дети. Типичные бепризорники, только в пионерских галстуках. Грязные и веселые. У всех семечки. Одна из девочек интересуется у подруги:
— Как ты думаешь, в сорок первом были семечки?
Подруга ответить не успевает.
— Настюха, что у тебя с косичкой? — спрашивает ее помощница режиссера.
За неделю съемок она уже знает детей по именам. Детей интересует, будут ли они сегодня прыгать в воду.
— Вот вы ради интереса задайте вопрос, кто хочет прыгать в воду? — говорит мне помощница режиссера. — Будет лес рук. И будут слезы и обиды тех, кого не возьмут прыгать...
Вчера прыгали, сегодня — не знаю. Как Никита Сергеевич решит. Сидящие рядом «солдаты» (лет двадцати) включаются в беседу:
— Мы тоже хотим прыгать. Сейчас бы чайку горяченького выпить, а там можно и прыгать.
— У вас южное море, ребята, теплая вода. В этом году мы снимали в Москве, в мае. Никита Сергеевич и другие актеры сидели по три-четыре часа в болоте. Под дождем со снегом.
В гидрокостюмы кипяток заливали. Главные герои фильма в Азовском море тонуть не будут. Их будут снимать в бассейне — требуется прозрачная вода. Чтобы было видно, как тонут. Во всех деталях.
...Откуда снимали нашу баржу, я так и не понял. Время от времени не занятая в съемках публика — человек двадцать — по команде перемещалась с одного борта на другой, присаживалась на корточки или усаживалась непосредственно на пол. Обратил внимание, что дым из трубы баржи — ненастоящий, его выделяла специальная машина. Потом минут пятнадцать массовка безмолвствовала и не шевелилась — записывали звук работающего двигателя.
Группа звукозаписи — из Чехии. Приехали в Россию на три месяца, а задержались на полтора года. Говорят почти без акцента. Щелкают семечки. Научились ругаться матом («Как вы думаете, кто лучший учитель языка?»). Намекают на Михалкова.
***
«Главный»: — Есть такое мнение среди современных критиков — народ отвергает художественность. Зритель делает выбор в пользу нарочито безыскусного кино. Примитивный сериал зрителю милее, чем сделанный профессионально.
Михалков: — Да, этот факт имеет место, но в этом виноваты те, кто эти сериалы производит. Сериалы отражают уровень тех, кто их делает.
«Главный»:— Но если бы не было потребности в таких сериалах, то их бы и не производили... Так же, как и «желтую» прессу. Но раз ее покупают, значит народ оплачивает производство таких газет. Так же, по сути, народ оплачивает и сериалы.
Михалков: — Чехов ответил на этот вопрос еще в начале прошлого века. На вопрос «Что происходит в государстве российском?» ответил одним словом: «Пошлость». Пошлость — это страшнейший бич сегодняшнего общества. Как флюс.
***
12.50. Наша баржа причаливает к понтону.
Понтон — это кухня, где никогда не заканчивается пища — несколько видов первого, разнообразные вторые блюда, салаты. Все в пластиковых контейнерах и целлофане. Вода, чай, кофе — в неограниченных количествах. Попробовал мясо по-французски. Очень даже ничего. Здесь же на понтоне — огромный кинокран белорусского производства, мешки для мусора, палатки с аппаратурой, генератор, биотуалеты...
Около 13.00 к понтону причалил катер с Михалковым.
Через десять минут Никита Сергеевич уже объясняет детям:
— Самолеты будут лететь оттуда. Туда смотрим. Вот они полетели, полетели, полетели... Вот они налетели на нас...Присели. А-а-а-а-а! — кричит Михалков, а за ним и дети.
— Вот они пролетели, тут же поворачиваем головы в ту сторону. Самолет разворачивается, вот так, вот так...
Смотрите на пионервожатых... Самолет разворачивается, разворачивается, идет назад, назад, назад... Надя (дочка Михалкова. — С. М.) держит мальчика, который будет «заряжен» (под рубашкой у него вшиты пиропатроны, имитирующие пулевые разрывы), Надя прижимает его к себе… Однако не все дети правильно следят за невидимым самолетом. Кстати, его потом нарисует компьютер. Практически единственная в фильме компьютерная графика.
— Туда будешь смотреть, на берегу будешь смотреть, понял? — объясняет Никита Сергеевич непонятливому мальчишке. — Самолет летит, это страшно... Не улыбайся, это страшно... И вот тут вот будет пулеметная очередь, — с интонацией Дедушки Мороза продолжает Михалков.
— И двоих из вас убьют. А это не смешно. Мальчики и девочки, вы поймите такую вещь — один смеющийся человек, и вся работа насмарку. Лучше скажите: я не могу работать серьезно. Может, это для вас шутка, но, к сожалению, всех, кто тогда был на барже, поубивали, все утонули, всех расстреляли. Ничего веселого в этом нет. У вас должен быть ужас в глазах. Готовы? Надя готова? Пошли!!!
...Незанятые в съемках «солдаты» тем временем играют в карты. Среди массовки бродит Сергей Гармаш: его роль в эпизоде — небольшая, надо лежать на носилках. На Гармаша все смотрят, но близко подойти никто не решается.
Вскоре выясняется, что часть взрослой массовки тоже попадает в кадр и, следовательно, должна как-то реагировать на приближающиеся самолеты.
— Что вы там спите, вы тоже должны смотреть на самолеты, — примерно так кричат «солдатам» ассистенты и помощники режиссера (недостающие слова можете домыслить).
Михалков продолжает:
— Выстрел из ракетницы в немца пробил в нем вот такую дыру, и его друг-пилот решает отомстить. Он уже ничего не соображает. Хотя приказа бомбить баржу не было. Но он уже ничего не соображает. Он в истерике. Он разворачивает самолет. И он идет в прямую атаку. И первое, что он делает — из пулемета косит всех на палубе... Тут будет «строчка». В ребят, которые рядом с Надей. В Тимура и Женю.
...Снять как надо получается не сразу. С баржи доносятся слова Михалкова:
— Это что, взрыв, что ли? Ну не было взрыва. Это взрыв?
— Что вас успокаивать, если вы уже мертвые.
— Мы похожи на «Титаник», окруженный чайками...
— Вы понимаете, что сейчас убьют одного или двух детей? Стоп! Снято.
***
«Главный»: — Вы занялись кино, когда «прогрессивная» молодежь именно в кинематограф и устремилась. В одном из интервью вы рассказали, что в юности увлекались театром и любили выступать. И вот однажды, в каком-то клубе, выступали, выступали. Зрители начали засыпать потихоньку. А в первом ряду сидел мальчик лет пяти... В конце концов вы спрашиваете: «Вопросы есть?» И мальчик спросил: «Скажите, товарищ, а кино скоро будет?» Тогда была эпоха кино. А что сейчас за эпоха? Куда, как вам кажется, идет эта самая «продвинутая» молодежь?
Михалков: — Опять в кино.
«Главный»: — И кто, на ваш взгляд, пришел?
Михалков: — Анна Меликян («Русалка». — С. М.) и тот же Балабанов. Хотиненко Володя...
«Главный»: — А Хлебников с Попогребским вам нравятся?
Михалков: — Да, и Хлебников с Попогребским.
«Главный»: — Но театром вы больше не увлекаетесь?
Михалков: — У меня есть трилогия по Чехову, «Раба любви»... Театральных проектов довольно много, но не хватает времени. К сожалению, я не слежу за тем, что сейчас происходит в театре. Я занят картиной, и она отнимает у меня довольно много времени. В поисках актеров я хожу в театр, но до «новой драмы» у меня не доходят руки..
***
15.00. На съемочной площадке объявляется перерыв до 16.00.
Ветер усиливается. Михалков уезжает на катере — обедать. Уставшая массовка перебирается на понтон, ей тоже хочется подкрепиться. Через десять минут слышу радостный крик ребенка:
— Дождик начался!
К 15.30 дождик превращается в бесконечный осенний дождь.
— Спустились все в трюм. На вас не должно быть дождевых капель, — командует мегафон. — Вдруг дождь закончится.
В трюме душно, и массовка пробует вырваться наружу...
Кажется, дай сейчас ассистентам в руки пулеметы, они, не задумываясь, откроют огонь по этим непокорным советским солдатам и пионерам.
А также по санитаркам и пионервожатым. Но загонят их в трюм. Между тем дождь не прекращается. МЧС передает штормовое предупреждение. Возвращаемся на берег. На берегу нас ждет невеселый Никита Сергеевич.
17.20.
Оказывается, что Бог все-таки любит съемочную группу Михалкова. Дождь внезапно прекращается. Ветер почти стихает.
— Идеальная погода для мое- го фильма. Как на Балтике. Возвращаемся, — командует Никита Сергеевич и занимает место на капитанском мостике.
Ветер развевал бы его волосы, если бы не кепка. Судя по всему, настроение у режиссера хорошее. Он готов говорить с прессой. Понимаю, что я ему сейчас на хрен не нужен со своими вопросами о свободе и творчестве. Но делать нечего. Другого случая, скорее всего, уже не будет.
Ветер относит в сторону мои вопросы и ответы Михалкова. Но кое-что я разбираю.
17.40.
На барже среди детей появляется актер Валерий Золотухин. Он в темно-синем морском кителе и соответствующей фуражке. В фильме он — капитан баржи. Сейчас он будет проклинать немецкого летчика, открывшего огонь по раненым бойцам и пионерам. Сегодня, если ничего не помешает, он должен «погибнуть».
— Чего ждем, за чей счет стоим? — интересуется Михалков у съемочной группы.
Как я понял по разговорам киношников, эта фраза уже вошла в фольклор «Утомленных солнцем». — Поехали! Корабль плывет!
Золотухин проклинает убедительно.
Никита Сергеевич доволен:
— Молодец, замечательно. Точно, идеально… Ребята, не хохотать, я из-за вас гоняю людей.
Дубль номер два. Золотухин импровизирует и в конце второго варианта проклятия добавляет нецензурное слово, рифмующееся со словом «конец».
Дети опять смеются. Съемочная группа аплодирует актеру. Еще два дубля. Стоп. Снято.
***
«Главный»: — Скажите, это правда, что вы подрались с Кайдановским на съемках «Свой среди чужих»?
Михалков: — Уж не помню.
«Главный»: — А со Стебловым дрались. Он написал об этом. Стеблов сказал: да что ты знаешь о России? И на этой почве вы поссорились, а потом помирились.
Михалков: — Да не помню я этого, и важно не то, что поссорились, а то, что помирились. Я вообще таких вещей стараюсь не запоминать, я человек не обидчивый.
***
18.20.
С каждой минутой ветер усиливается.
Михалков взбирается на крышу капитанской рубки. С ним операторы и звукорежиссеры.
Сейчас немецкие самолеты будут расстреливать солдат и пионеров. Но сначала — репетиция. «Солдаты» мечутся по палубе, потом падают. Кто-то при этом кувыркается через голову, кто-то просто падает на спину, у кого-то подкашиваются ноги — как в кино.
Как я понял, это зависит от спортивной подготовки человека, его фантазии и инициативы. Со съемочной площадки уводят девочку. Она плачет.
— Взрослые, не раздавите детей! — командует Михалков.
***
«Главный»: — Мои детские ощущения от фильма «Шагаю по Москве» — идет свободный человек... У вас тогда было такое ощущение или мне показалось?
Михалков: — Дело в том, что мы не знали несвободы. Это было ощущение людей более старшего поколения. А для нас свобода была естественной.
«Главный»: — Советское кино 60-х создавало атмосферу сказочного города под названием Москва, которого на самом деле не было... Может ли быть человек свободным среди несвободных людей?
Михалков: — Свобода — чувство индивидуальное.
***
Но достается и взрослым. На моих глазах получает по голове сапогом один из актеров массовки. Потирает рукой ушибленное место и встает — надо делать еще один дубль. Самолеты уже приближаются. Обычная пробка, имитирующая разрывы фашистских пуль, летит во все стороны.
«Кувыркаться» массовке еще не меньше часа. «Солдат» и «пионеров» искренне жаль. Смеха на съемочной площадке больше не слышно.
19.00.
Подбираю кусочек пробки на память и спускаюсь в трюм — на палубе очень холодно. В трюме — тепло, здесь спрятались от ветра все не занятые в процессе члены съемочной группы. Курят.
Из их разговоров узнаю, что младший техсостав получает от тысячи долларов в месяц, что «Утомленных» снимает сразу четыре камеры. Иногда шесть. Это большая редкость в мировом кино. Первую часть «Утомленных» снимала одна. Узнаю, что Дапкунайте заменили на Толстоганову, потому что у Ингеборги много телепроектов, а подстраиваться под нее не стали. Фильм выйдет на экраны в 2010 году, а то, что сегодня наснимали, займет в фильме минуты две. Но вообще члены съемочной группы не слишком разговорчивы.
— Люди устали. Девятый день без выходных, но это еще ничего, в Нижнем работали пять месяцев безвылазно, по четырнадцать часов в сутки, — объясняет мне ситуацию помреж Михалкова. — А еще у нас сегодня должен быть футбол. Операторская группа против режиссерской.
— Ночью будете играть в футбол?
— Ну, а что? Никита Сергеевич воспринимает футбол очень серьезно. От результата матча зависит его настроение утром.
20.00.
Никогда с такой радостью не вступал на берег. Наверное, подобные чувства испытывают моряки, возвратившиеся из долгого и трудного похода. Куда-нибудь в Арктику. Начинается дождь... По ночным улицам Таганрога бредут уставшие люди в форме бойцов Красной Армии. Утомленные, но довольные. Завтра им опять на съемки. Внешний вид съемочной группы мне уже не кажется странным. Понимаю, что кино я люблю. Но только смотреть.
Перейти в архив