ИНТЕРВЬЮ ЗАПИСАНО В РАМКАХ ЛИТЕРАТУРНОГО САЛОНА В РЕСТОРАНЕ PINOT NOIR
Владимир Валентинович Меньшов, актер театра и кино, режиссер, сценарист и продюсер. Родился 17 сентября 1939 года в Баку. В начале 50-х его семья переехала в Астрахань. После окончания школы Меньшов, вопреки желанию родителей, поехал поступать в Москву, мечтая об актерской карьере. Однако поступить с первого раза во ВГИК не получилось.
Вернувшись в Астрахань, он год проработал токарем, ожидая следующих вступительных экзаменов в театральный вуз. В 1961 году Меньшов стал студентом школы-студии МХАТ.
После ее окончания пришел к выводу, что хочет быть режиссером. В 1967 году поступил во ВГИК на курс Михаила Ромма. Известность принесли главные роли в фильмах «Счастливый Кукушкин» и «Человек на своем месте». Снялся примерно в ста кинокартинах. Среди режиссерских работ — популярные фильмы «Розыгрыш», «Москва слезам не верит», «Любовь и голуби», «Ширли-мырли», «Зависть богов». Заслуженный деятель искусств РСФСР, народный артист РСФСР, лауреат Государственной премии СССР и премии «Оскар» в номинации «Лучший фильм на иностранном языке» за картину «Москва слезам не верит».
Я люблю южные города. Мое отрочество прошло в Астрахани на Волге. Весна там начинается еще в марте, что как раз приходится на период, когда играют гормоны и влюбляешься каждый день... Волжское детство и юность — незабываемое время.
После окончания школы я решил, что хочу стать артистом. Приехал поступать во ВГИК, потому что больше ни о каком театральном вузе не знал. В Москву я отправился со своим товарищем из Астрахани, который был очень талантливым человеком. Мой товарищ подготовил репертуар: басню, стих, отрывок из прозы, а я ничего особо и не готовил. В общем, он провалился, вернулся в Астрахань и поступил в медицинский институт. Мне же дали временное место в общежитии. Я пожил там неделю. Покрутился среди будущих режиссеров, артистов, операторов и сценаристов — этот мир был настолько мне интересен! Тогда я впервые понял, что хочу работать в кино.
Когда я не прошел в следующий тур, то не стал поступать в «нормальный» вуз — медицинский, педагогический или технический. Пошел на завод и год проработал токарем. На следующий год я опять попытался поступить. Провалился. В Астрахань возвращаться было уже неловко. Еще и родители постоянно донимали: «Как же так? Ты с серебряной медалью школу окончил, неужели не понимаешь глупость своего решения? Какой же ты артист?» Но в моей голове работала какая-то другая машинерия, которая заставляла меня снова и снова возвращаться в столицу.
На этот раз я уехал в Воркуту. Это был очень романтический поступок. Я даже подбил поехать со мной одного знакомого — Кольку, красавца и видного парня.
Мы устроились работать на шахту. Дружок мой стал пропадать: шумные компании, выпивка и, возможно, наркотики. Я решил спасать его. В Воркуте показывал всего лишь один телеканал, причем городской.
Как-то я услышал о том, что начинается конкурс на место диктора новостей. Я долго уговаривал Колю попробовать и показаться им. Мы поехали. Его взяли, меня — нет. По вечерам, вернувшись с шахты, я наблюдал Колю по телевизору, читавшего последние известия.
В общем, спустя год, в 1961-м, я опять поехал поступать, но уже во МХАТ. У меня была какая-то молодежная вера в себя. Я не понимал, что буду делать, если не получится стать актером. Меня вдруг приняли. Тогда я позвонил своему другу (с которым ездил поступать еще в первый раз) и попросил его передать моим родителям, что я — студент школы-студии МХАТ. Он не без злости ответил: «Зараза! Я так и знал, что ты все равно добьешься своего!»
Мое обучение проходило совсем не радостно: во мне сомневались педагоги, я сам часто сомневался в себе. Но это были четыре года беспрерывного поглощения знаний. Все ново и безумно интересно!
Нас окружали знаменитые актеры, ставшие нашими педагогами. Мы рвались на каждую премьеру в «Современник». Ждали новинок кино. Была необыкновенно насыщенная жизнь, которая закончилась, правда, моим первым фиаско — меня не взяли ни в один театр. Но одна из моих главных побед этого времени — женитьба на Вере Алентовой.
Сниматься в кино как актер я начал поздно. После окончания МХАТа я грезил этим. Но, как говорится, бодливой корове Бог рога не дает: меня пригласили на пробы в «Мосфильм» и дали понять, что не заинтересованы во мне. Тогда я решил уйти в режиссуру. Я учился во ВГИКе в мастерской у замечательного педагога и режиссера Михаила Ромма. У него были такие выпуски, где одновременно могли сосуществовать «тарковские» и «шукшины». Сейчас, когда я преподаю сам, понимаю, что только человек с широкой мировоззренческой установкой может позволить себе такое. Обычно те, кто набирает к себе, условно говоря, «тарковских», не берет «шукшиных», и наоборот. Ромм — изумительный, выпустил сразу обоих.
Во ВГИКе я совершенно забыл о своих актерских попытках, настолько мне было интересно заниматься режиссурой. Вдруг на пятом курсе пришел ко мне мой однокурсник Шурик Павловский и говорит: «Не могу ничего придумать для дипломной картины». Я ему предложил экранизировать рассказ Валентина Катаева «Ножи». Мы с большим трудом уговорили самого Катаева дать согласие на съемки. Затем, когда наконец его официальное разрешение было получено, написали сценарий под названием «Счастливый Кукушкин». Съемки картины проходили на Одесской киностудии.
Я впервые приехал в Одессу. Все было безумно интересно! Киностудия для меня являлась все еще заповедным местом. У нас сложилась прекрасная команда. Павловский настоял на том, чтобы главную роль играла шестнадцатилетняя девочка, которую он случайно встретил на улице. Она ему ужасно понравилась. Девочку звали Лариса Удовиченко. Не было только главного героя. Пробовали и Леонида Куравлева, и Никиту Михалкова... Ничего с ними почему-то не вышло, и Шурик начал как-то плотоядно поглядывать в мою сторону. Я говорил, что не хочу сниматься: испорчу всю картину.
Сделали пробу, я увидел, какой это ужас! Я так себе не понравился, что уговаривал Шурика отказаться от этой идеи. Было безвыходное положение. Меня утвердили на роль.
Картина «Счастливый Кукушкин» имела большой успех сначала в среде студийной. Затем ее отправили на киевский фестиваль «Молодость-71», где она получила главный приз. Шурик сразу стал всеобщим любимцем, а я — малой знаменитостью, получив за роль скромное признание.
Я думаю, что на вопрос «Какие фильмы нужны сегодня?» никто никогда ответить не сможет. Совсем не безоблачно складывались судьбы самых успешных наших картин. Когда я заинтересовался сценарием «Москва слезам не верит», сразу понял, что это фильм, который надо делать. Я пошел к Юрию Дунскому и Валерию Фриду, профессионалам высокого класса и знаменитым людям в мире кино. Они сказали: «Ни в коем случае не снимай: это все уже было». Тем не менее почему-то я уперся и начал переписывать эту историю. Принес окончательный вариант Дунскому и Фриду, они помялись, но ответили, что все равно снимать не стоит.
Я делал картину в очень тревожном ожидании их окончательного суда. Было много, как говорил Ельцин, «закавык»: сценарий тематически немоден, актеры играть не соглашались. Всем казалось, что где-то они такое уже видели и слышали. В нашем кинематографе было задано другое направление, которое определялось прежде всего Тарковским и кругом его друзей. Они декларировали, что кинематограф — не для массового зрителя. Когда мы снимали, на нас смотрели, как на создателей третьесортной картины, и считали, что «в соседнем павильоне кто-то делает дурновкусную мелодраму».
Наконец, картина была закончена, и я показал ее Дунскому с Фридом до премьеры. Они отнеслись гораздо более благосклонно, но большого успеха фильму «Москва слезам не верит» не пророчили. Судьбу фильма определить было невозможно. Мы представили его в кинотеатре «Россия». Спустя пару дней после этого я попадаю на Пушкинскую площадь — на ней стояло около тысячи человек. Я подумал, что проходит какой-то митинг. Потом приглядываюсь и понимаю, что все эти люди стоят в очереди за билетами на картину «Москва слезам не верит». Причем не на сегодняшний день и не на завтрашний. Билеты покупали на неделю вперед.
Меня все это очень воспитало. Я понял, что все предсказания насчет будущего успеха или провала картины угадать сложно. Надо ориентироваться на свой вкус.
Про фильм «Москва слезам не верит» я говорил, что снял картину, которую сам хотел бы посмотреть. Я получил за нее по полной программе! Мне объяснили, что я нарушил правила игры, сняв зрительское кино.
Из газет я узнал, что ленту отправили на Берлинский кинофестиваль. Там она ничего не получила, но ее приметили американцы. Затем мне сообщили, что ее представили на «Оскар» в номинации «Лучший иностранный фильм года». Я плохо представлял себе, что такое «Оскар». У нас не придавали премии какого-то значения и не считали ее серьезной международной наградой.
Довольно равнодушно я следил за тем, что происходило. Когда стало известно, что фильм попал в пятерку финалистов, мне прислали приглашение на церемонию награждения в Лос-Анджелес. В этом письме меня огорчил только один пункт: «дорога за ваш счет». Я пошел к Филиппу Тимофеевичу Ермашу, председателю госкомитета по кинематографии. Он с большим юмором на меня взглянул и сказал: «Да ты знаешь, кто там еще претендует? Куросава, Трюффо, Арминьян, Сабо. Что тебе там делать? Тратить деньги на дорогу мы не будем». Аутсайдер в этой компании был совершенно понятен.
Церемония должна была состояться 30 марта. Я пытался поймать «Голос Америки», но ничего так и не понял. Как оказалось после, в этот день было покушение на Рональда Рейгана, поэтому награждение перенесли на следующий день. Соответственно, 31 марта в Америке — это 1 апреля в Москве. Мне позвонили и сообщили, что главный приз получила советская картина. Шутку я оценил. Затем последовал второй, третий, четвертый звонок... Все очень растерянно говорили о том, что «Москва слезам не верит» выиграла «Оскар». Приз получал атташе по культуре, который приехал в Лос-Анджелес из Вашингтона. Естественно, в газетах потом написали: «За премией вышел какой-то кгбист».
Надо сказать, этот приз помог кинематографу и способствовал развитию зрительского кино. А то мы совсем уже отошли от него: стали роскошествовать и за большие деньги снимать фильмы, которые не оправдывали и не окупали расходы. Все встрепенулись. Постепенно амплитуда колебаний уравновесилась — стало понятно, что зрительское кино необходимо и будет развиваться.
Многие сразу же бросились снимать зрительские фильмы, морщась: «Ну раз им нравится, давайте сделаем такое кино. Чего-чего, а это у меня получится!» Оказалось, что нет. Не всегда получалось. Было в этом смысле немало разочарований, постигших даже маститых кинематографистов.
Для меня, конечно, важна история с «Оскаром». Но куда более важно то, что уже тридцать пять лет фильм жив. Столько признаний в любви и к фильму, и к актерам, и ко всем составляющим компонентам картины — самое дорогое удовольствие, которое может получить художник от своего творения.
После выхода фильма «Москва слезам не верит» я встал перед очень серьезным выбором. Обычно все хотят, чтобы ты повторил успех. Если у тебя получилось, почему ты отказываешься сделать что-то подобное? Мне сразу стало понятно, что на эту дорогу вступать категорически нельзя. Нужно было придумывать нечто другое.
В это время я попал в театр «Современник» на премьерные показы спектакля «Любовь и голуби». Я поймал себя на мысли, что я то смеюсь, то плачу, а выйдя из зала, задумываюсь о том, как устроена жизнь. Для «Современника» это ужасно нетипичный спектакль. Он не прозвучал, не стал признанным. Я подумал: «А чего это я ищу? Я же хочу что-нибудь такое острое и важное сказать». Это редкостное явление, когда ты смеешься до слез, а потом плачешь до смеха. Героям «Любовь и голуби» действительно удалось ухватить суть национального характера.
Я решил, что буду снимать картину. Первым критиком выступила Вера. Она не понимала, зачем брать театральную пьесу и делать из нее кино. Но я все равно навел справки, узнал, что автор, Владимир Гуркин, живет и работает в Омске. Взял билет и прилетел туда. Двухкомнатная квартирка, жена, двое детей. Гуркин стал пробовать себя в драматургии. Историю, которая легла в основу спектакля «Любовь и голуби», он услышал в городке Черемхово. По-моему, Гуркин даже сохранил реальную фамилию прототипов. Он был совершенно изумительным и святым человеком — светлая душа, которая так хорошо чувствовала и знала эту жизнь. К сожалению, должен говорить о нем уже в прошедшем времени... Я вернулся в Москву и приступил к работе над картиной. «Оскар» давал мне право проводить рискованные эксперименты.
Для меня «Любовь и голуби» — это не только прекрасный материал. Фильм дал мне возможность уйти от штампа, который навязывался окружением. Кстати сказать, встретился я с Табаковым и говорю: «У вас в театре спектакль поставили «Любовь и голуби». Потрясающий». Он ответил: «Это наш позор». Но когда я сказал, что хотел предложить ему роль дяди Мити, он согласился. Правда, потом оказалось, что Табаков по времени никак не успевал у меня сняться. Тогда я вспомнил о Юрском, и мне кажется, что он идеально вписался в эту роль. Звезды сошлись: оказался свободен Саша Михайлов, согласилась сниматься Наташа Тенякова, которая от кино всегда отбрыкивалась. Собралась великолепная компания актеров. Единственное, мне не удалось избежать повтора с Ниной Дорошиной (она, кстати сказать, много лет играла Надежду на сцене). Кого бы я ни пробовал, все были слабее нее. Она рождена для этой роли. Редкий случай. Нина настолько изумительно играет, что замирает сердце.
Большие переживания были связаны с ролью Раисы Захаровны. Никак не могли никого найти. Я все время приставал к Володе с вопросами: что это за женщина и откуда она взялась? Авторы не все знают про людей, о которых пишут. В общем, не смог Гуркин мне объяснить, кто такая Раиса Захаровна, и я начал заниматься ее придумыванием. Тогда была мода на эзотерику, многие верили в какие-то космические лучи и проникновение высших сил в нашу жизнь. Я специально подобрался к жене моего друга. Она столько всего рассказывала, что у меня волосы дыбом встали! Все-то она знает: как посылаются сигналы, как их принимать и расшифровывать. Я посмотрел на нее с недоумением, вроде бы интеллигентная женщина с высшим образованием, но несет бред. Тогда стало понятно, на что Вася клюнул. Он от Раисы Захаровны за несколько дней столько всего нового услышал, сколько за всю жизнь не узнал.
Образ Раисы Захаровны обрел плоть и кровь. Осталось найти подходящую актрису. Съемки уже шли полным ходом. Мы уехали в Карелию, сняли всю натуру деревенскую... И тут мой редактор говорит: «А вы Люсю Гурченко не хотите попробовать?» Мне это в голову почему-то не приходило, но я согласился.
Гурченко приехала на пробы прямо в Карелию. Я точно помню, что сказал ей: «Вы столько уже в кино ролей переиграли. Надо придумать новый образ, которого еще не было». Потом в ее книге я прочитал, что она восприняла это как оскорбление и сказала себе: «Стоп! Люся, держись!»
Потом мы, конечно, очень с ней подружились. Люся — человек чрезвычайно сложный. Какие-то особые химические процессы происходили в ее мозгу. Тяжелые отношения у нее были практически со всеми, с кем она была знакома. Это талант, а он никогда не бывает простым. Талант приносит своему обладателю много приятных моментов, но и немало трудностей.
Нам с Люсей удалось найти общий язык. Я выписал ей линию соблазнения Васи, где она рассказывает ему про инопланетные чудеса и филиппинских врачей. Мы напридумывали ей фантастическую биографию: в ее квартире стояли кактусы, висели знамена и шашки, потому что по легенде ее отец служил у Буденного.
Люся играла эту роль с удовольствием! Она выделяла ее среди прочих. Уже после смерти Люси ее муж передал мне, что она считала роль Раисы Захаровны своей самой лучшей, а меня — режиссером номер один.
Я — редкородящее животное. Процесс вынашивания замыслов и проектов занимает у меня длительное время. К счастью, я не голодаю, потому что эта пауза занята съемками в кино. Страшно сказать, сколько времени прошло с момента появления моей последней картины «Зависть богов». Она вышла на экраны в 2000 году. Тогда был самый разгар перестройки. Все время рождались идеи, проекты и постоянно хотелось о чем-то сказать. Жизнь была очень интересной. Скажем прямо — интереснее, чем кино. Голова кружилась от изобилия тем! Я что-то придумывал, искал соавторов, но после оказывалось, что сама жизнь опережает эти сюжеты. Они уже через полгода становились банальностью.
Наконец, я успокоился и решил воплотить в жизнь один из своих старых замыслов «Большой вальс». Проблемой стали деньги. По тем временам мне хватило бы миллиона три долларов, чтобы полностью снять фильм. Мне выделили всего лишь миллион. Я подумал, что всех обхитрю: сниму картину частично, а потом покажу материал олигархам, и они дадут мне остававшиеся деньги.
Были придуманы потрясающие костюмы, написана изумительная музыка, найдены актеры. Я отснял роскошный эпизод. Денег мне не дал никто. Я ходил на телевидение и к олигархам, все рассказывал и показывал. В лучшем случае мне говорили: «Эх, где вы были вчера! Если бы вы вчера пришли, деньги бы были, но сейчас кончились». Этот замысел погиб. Кажется, как это? Это ж самые тучные годы экономической жизни России. Столько было дурных денег в стране, и столько богатеев в то время появилось. На меня это произвело тяжелое впечатление. Я перестал хотеть просить деньги.
Сейчас у меня есть рискованный и интересный замысел, но рассказывать о нем я не буду — дурная примета в нашем деле.
Перейти в архив