Наталья Варлей родилась 22 июня 1947 года. Отец Натальи Варлей, Владимир Викторович, воевал, был капитаном дальнего плавания, в течение двух лет —председателем горисполкома. Мать — Ариадна Сергеевна, внучка горного инженера Евгения Николаевича Барбота де Марни, потомка выходцев из Франции. В конце 50-х годов семья Варлей поселилась в Москве. Наталья была очень болезненным ребенком: у нее обнаружили ревмокардит и запретили заниматься в школе физкультурой. Тем не менее, ее приняли в детскую цирковую студию, а затем она окончила акробатическое отделение Государственного училища циркового и эстрадного искусства, в цирке на Цветном бульваре работала эквилибристкой. Одно время выступала в одном номере со знаменитым клоуном Леонидом Енгибаровым. Всесоюзную известность Варлей получила после своего второго фильма «Кавказская пленница». В 1967 году Наталья сыграла Панночку в фильме «Вий», с цирком было покончено. В 1971 году Наталья Варлей окончила Театральное училище имени Щукина. В том же году вышла замуж за Владимира Тихонова, сына актера Вячеслава Тихонова и актрисы Нонны Мордюковой. 26 января 1972 года родила первого сына Василия. Однако вскоре брак Натальи и Владимира распался. (В 1990 году Владимир умер от сердечной недостаточности, вызванной, по версии врачей, передозировкой наркотиков). В 80-х годах поступила в Литературный институт имени А. М. Горького. Учась на втором курсе, 13 сентября 1985 года родила второго сына Александра. В 1995 году старший сын Василий подарил актрисе внука.
— Я встречаюсь со зрителями, чтобы люди узнали меня немножко с другой стороны. Кто-то, может быть, видел спектакли с моим участием — 10 лет я была актрисой театра имени Станиславского, но как поэта меня знают немногие. Литературный институт, факультет поэзии, я окончила — с отличием — в 1992 году, уже будучи мамой двух сыновей. У меня вышла третья книга стихов, я член Союза писателей... Несмотря на то, что я проучилась пять лет в Литературном институте, думаю, что я не стала лучше писать. Я осталась той же Натальей Варлей, которая свои эмоции, свои радости и беды изливает на бумагу.
Когда я была маленькой — лет 9-11 — написала такие стихи: «Закричал петух соседский, закачались облака, через речку мостик в детство, это памяти река. Остуди мои ладони, быстротечная вода, пусть печаль моя утонет в этой речке навсегда. И, умытая прохладной освежающей водой, пусть останусь навсегда я озорной и молодой». Сейчас я начинаю думать: «А ведь я напророчила, я вынуждена всю жизнь быть Ниной из «Кавказской пленницы» — спортсменкой, комсомолкой, красавицей». Хотя даже когда я начала сниматься, я не была Ниной в жизни. Я была такой девочкой Ассоль, которая ждет чуда.
Но спустя какое-то время я написала стихи: «Проходит жизнь, как сон как боль. Мечты сдаются и стареют, и постаревшая Ассоль уходит, не дождавшись Грея...». Я написала эти стихи и поняла, что имел в виду Леня Куравлев...
Когда мы работали над картиной «Вий», мне было 18 лет, и Куравлев занимался моим воспитанием. Я сказала, что люблю Грина, а Леня ответил: «Я его ненавижу». Как это можно было сказать девочке-романтику, верящей в алые паруса? Леня Куравлев, такой одухотворенный, такой талантливый, вдруг говорит: «Я ненавижу». Он мне сказал: «Ты понимаешь, Наташа, он – обманщик». И спустя какое-то время я поняла, что он имел в виду.
— Я писала стихи в самых невероятных обстоятельствах. Один раз сидела и вдохновенно писала стихи в туалете самолета. Случилось это так. Я снималась в картине «Черные сухари» (фильм 1971 года, «очередной значительный вклад в кинолениниану. – «Главный»). Это была совместная работа «Ленфильма» и гэдээровской ДЕФА. А это был год моих дипломных спектаклей, и практически каждый день я играла вечером спектакль. И во всех — трех — спектаклях у меня были главные роли. Отыграв спектакль, я садилась в поезд и приезжала в Петербург. Утром я снималась, а в середине дня меня сажали в самолет, и я прилетала в Москву — на спектакль.
Режиссер «Черных сухарей» Герберт Раппапорт (голливудский режиссер, в 30-х годах перебравшийся в СССР . – «Главный») был очень заводным человеком, эмоциональным. Он увлекся: «Еще один дубль, еще один». Я говорю: «Опаздываю». «Ничего, машина уже ждет». Когда я приехала в Пулково, выяснилось, что посадка уже закончилась. Меня не пускают, говорят, что на моем месте уже сидят. Я говорю: «У меня спектакль». На женщину, которая стояла на контроле, это известие никак не подействовало. Тогда я вспомнила свое цирковое прошлое, отошла назад, разбежалась, протаранила контроль и понеслась на поле. Женщина — за мной. Я бегу быстрее, забегаю на лестницу, она хватает меня за руку и практически стаскивает. Вижу, стоят у самолета пилоты. Я прыгнула на шею одному пилоту, рыдая: «У меня спектакль, что будет?» Он отцепил меня от себя, засмеялся и рассказал, что этим рейсом летит французская делегация, и у одного из ее членов не было билета, его посадили на мое место. «В туалете полетишь?» — «Конечно!» Они мне сказали: «Запрись и не открывай». Я села на крышку унитаза и заперлась изнутри. И вдруг из меня поперли стихи. Я сидела и записывала их. За 50 минут полета я записала три или четыре стихотворения. О чем они были? О любви, конечно. «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда». Стихи или пишутся, или не пишутся. Иногда не пишутся по нескольку лет. Иногда это связано с влюбленностью, иногда ни с чем не связано.
Мои стихи печальны. Меня спрашивают, почему? Вы же такая лучезарная, оптимистичная, у вас глаза горят? Я отвечаю, что должно же быть дупло, в которое можно прокричать свою боль, рассказать о своей беде. Меня спрашивают: «Какой такой трагической любви посвящено это стихотворение?» А я говорю, что уже и не знаю. Самое смешное, что я даже и не помню, кому какое стихотворение посвящено. Когда я была совсем юной, я влюблялась чуть ли не каждый день. В четыре года я влюбилась в своего соседа по двору — Сашу Кукушкина. До сих пор помню — Саша Кукушкин, беленький мальчик. И я не спала ночами, фантазировала, как мы поженимся, у нас будет большая и дружная семья. А потом любовь ушла... Иногда я приходила в цирковое училище и видела, как летает под куполом мальчик-гимнаст. И — все! И цикл стихов. А через два дня прихожу и не понимаю, что я в нем нашла. Помните, как у Виктории Токаревой: «И этот сморчок чуть не испортил мне мою жизнь». Вот, примерно так.
— К счастью, мама ушла, когда ей было уже 86 лет. И только в последние годы мы вернулись с ней к «пуповинной связи». Хотя у мамы она не обрывалась. Я сама сейчас мама и бабушка и страдаю от того, что дети не всегда находят возможность мне позвонить. Я маме звонила по два раза в день. Но вот к пониманию мы пришли в самом конце маминой жизни. Мама ушла из жизни, и я стала совсем другим человеком...
Родители умудрились меня родить в Констанце, в Румынии — мама пошла с папой в рейс. Когда мне был месяц, меня вернули на историческую родину. Первое мое ощущение себя в этой жизни связано с Владивостоком. Я очень хорошо помню, как мама держит меня на руках. Огромный песчаный пляж, океан, светит солнце, я купаюсь в лучах этого солнца, и мне так все это нравится. Любящая мама — тоненькая-тоненькая с косой, как у Тимошенко, серые глаза. Она была очень красивой. От счастья я дрыгаю ножкой и сбиваю с маминой руки часики, которые папа подарил маме в честь рождения дочери. Это была, наверное, единственная золотая вещь в нашей семье. Мама, конечно, очень огорчилась, поставила меня в песок и начала искать в песке часики, ругала меня. И, видимо, то, что она меня ругала, так меня зацепило, что я запомнила этот день. Может быть, это и дало толчок к написанию стихов. Потому что стихи — это любовь, которую ты боишься потерять. Мне был год и два месяца. И я почувствовала этот переход от любви к нелюбви. Я стою, и мама меня ругает. Потом она нашла часики, подхватила меня на руки. Но осадочек, как говорится, остался.
— Примерно год назад на НТВ вышла передача «Наталья Варлей и другие звезды-отшельники». И в этой передаче говорилось, что после «Кавказской пленницы» я снялась в «Вие», и этот факт наложил на мою судьбу такой отпечаток, что я ушла из мира искусства, пишу стихи, вокруг меня кошки, я каждое утро иду в церковь... Люди с НТВ пришли ко мне с бумагой из патриархии, представившись молодежным православным каналом. Я начала было рассказывать о моем духовнике — отце Алексее Грачеве, который был врачом-педиатром и спас при родах моего младшего сына. Я им долго об этом рассказывала. Потом читала стихи. И вдруг из-за камеры выходит девушка: «Вы снимались в «Вие», а вот правда ли, что эти съемки наложили на вас отпечаток?» Еще они сказали, что видят у меня в доме черную кошку, и вообще я живу в доме номер тринадцать, и сын у меня тринадцатого родился». Я говорю им: «Быстро смотали свои шнурочки и ушли отсюда»... Смотрю, кто-то сматывает шнурочки, а оператор бегает за кошками. У меня было в доме четыре, предположим, кошки. Или пять. Был момент, когда у меня их было 12. Но сейчас их у меня пять. Он так их наснимал, что получилось, что у меня их чуть ли не сто. Уходя, они спрашивают: «А можно мы снимем, как вы идете в церковь?» Я им говорю: «Нет!» Злая, выхожу из дома, думаю, пойду в фитнес-клуб. Иду и чувствую, что кто-то «ведет» меня, оборачиваюсь — смотрю, они крадутся с камерой. И я так на них посмотрела. И вот, в этой передаче «Наталья Варлей и другие звезды-отшельники» Варлей со страшно злым лицом идет в направлении церкви. Представляете?!
— Я думаю, они были прекрасными родителями. Но они были и прекрасными актерами. Простой павловопосадский паренек Слава Тихонов стал одним их самых интеллигентных и интеллектуальных актеров нашего кино. Нонна Викторовна была актрисой другой природы — открытая, с совершенно неуправляемым темпераментом. Они расстались, когда Володе (мужу Натальи Варлей.– «Главный») было пятнадцать лет — самый сложный возраст. Я думаю, что развела их тоже профессия. По природе они были несовместимыми людьми, но они любили друг друга. Нонна Викторовна в конце жизни говорила, что она Славу всю жизнь любила. Хотя она была такая влюбчивая, и всякий раз целиком отдавалась любви... Да, они были любящими родителями, но они не могли уделять сыну столько внимания, чтобы не упустить его. Иногда и в семьях, где над детьми трясутся, происходят такие же несчастья... Нонна Викторовна не могла себе простить сына, говорила, что надо было все бросить, не ездить с гастролями, не работать с концертами. Дословно. получилось, что идет. Ну, а как? Были периоды, когда у нее не было картин, и она была вынуждена ездить. Чтобы было ощущение, что ты в обойме. Я не могу много об этом рассказывать, потому что, когда мы с Володей поженились, у Вячеслава Васильевича уже была другая семья, родилась дочка Анечка — с ней он уже был сумасшедшим отцом. Помню, что он привез кроватку для внука Васьки, посидел буквально полчаса и стал собираться, мол, ему надо Анечку купать. Он трясся над Анечкой. Она была для него светом в окошке... До самой смерти Тихонова мы с Аней не общались, только на похоронах Володи и на похоронах Вячеслава Васильевича. Но с тех пор мы постоянно общаемся, ходим в гости, перезваниваемся... С Нонной Викторовной мы стали общаться по большому счету только в последние годы, потому что, когда умер Володя, она вообще никого не хотела видеть, особенно тех, кто напоминал ей о сыне... Слава богу, мы успели сказать друг другу слова любви.
