КТО ТАКОЙ.
Сергей Васильевич Маковецкий родился 13 июня 1958 года в Киеве. Носит фамилию матери, так как его отец ушел из семьи после его рождения. Мать работала на киевском заводе искусственных кож «Вулкан». По воспоминаниям актера, его детство прошло в рабочих общежитиях и бараках. В 1976 году Сергей поступил в Высшее театральное училище имени Щукина на актерский курс. По окончании училища в 1980 году актер был принят в труппу Государственного академического театра имени Е.Б. Вахтангова. На счету Маковецкого 75 ролей в кино и 25 — в театре.
В ДВИЖЕНИИ.
Я расскажу вам правду о себе. Или то, что посчитаю нужным. Потому что у мужчины нет лучшего настроения, чем когда он говорит о себе. Все мужчины это прекрасно знают. Итак. В моей жизни все происходило случайно. Или не случайно. Я даже запутался, решая этот вопрос. Знаете, как говорят в одной пьесе: чем больше думаю, тем глупее становлюсь. Но все же я прихожу к мнению, что все закономерно. Мы получаем то, что мы заслужили. Мы имеем то, что нам нужно. Если у нас чего-то нет, может быть, нам этого и не надо...
Как я родился, не помню. Знаю, что родился в движении. Мне моя мама рассказала, что я рождался прямо в машине скорой помощи. Видимо, тогда мне очень хотелось увидеть белый свет. Если бы я знал, чем это закончится! Шучу. Ей сказали: «Галочка, подождите». При том, что маму всю жизнь звали Анной. Но в Украине она превратилась в Галю. Анна, Ганна, Галя. Галя сказала: «Хорошо, я потерплю». И когда ее довезли до палаты, я выскочил, не доставив ей ни малейшего беспокойства. Так вот я и живу в дороге. Позавчера был в Петербурге, несколько дней назад вместе с театром были в Нью-Йорке, а сегодня я в замечательном Ростове-на-Дону. Несколько лет назад мы провели тут потрясающие дни, когда снимали «Тихий Дон». По-моему, очень хорошая картина. Итак, мы начали с рождения, а чем же мы закончим?
Поступление в институт — случайность. До 8 класса я не хотел быть актером. Я даже не представлял себе, что я когда-то выйду на сцену. Считал, что есть другие люди, которые прекрасно читают стихи. А я занимался спортом, очень любил химию, физику, математику. Особенно любил решать химические задачи. Мама спрашивала: «Кем ты хочешь быть, Сережа?» Я отвечал: «Закончу 8-й класс, пойду в медицинский техникум (а я учился на одни пятерки, зачем мне было идти в техникум?), буду фельдшером, потом стану детским врачом». Мама сказала: «Ой, как хорошо». Но буквально на другой же день я захожу в нашу школьную библиотеку, хотя мне там нечего было делать. Там вижу Татьяну Петровну Соловкину, преподавателя английского языка, руководителя 10 класса и театрального кружка — я видел их постановки, сидел в зале и аплодировал, но себя в этом кружке я не видел. Татьяна Петровна говорит: «Сережа, а вы не хотели бы к нам прийти? Мы готовим вечер памяти Александра Островского. Придите к нам в класс». Сережа не сказал ни да, ни нет. Но пришел на другой день. В 10А класс. Мне дают пьесу, я начинаю читать — заикаясь, с какой-то страшной дикцией — роль Аркашки Счасливцева из «Леса». Я читаю, класс хохочет. «Сережа, вы хотели бы принять участие в спектакле?» Я опять пожал плечами. Но на другой день я уже знал текст. И вдруг мне понравилось, что меня снимают с уроков на репетиции.
ПЕРВЫЕ ЦВЕТЫ.
На сцену я вышел и почему-то начал хромать. Мне говорят: «Сережа, не делай этого». Я слышу, но хромаю, потому что мне в пятку впивается гвоздь. Я взял очень старые ботинки, и мне больно. Я снимаю ботинок, начинаю забивать гвоздь деревянной палкой. Сегодня я понимаю, что это физическое действие меня освободило, я забыл, что вокруг сидит вся школа, что я на сцене. В зале хохот, аплодисменты, первые цветы в моей жизни — ветка распустившейся вишни, какая-то ученица подарила. У нас вокруг школы был прекрасный вишневый сад.
После спектакля я быстро убежал домой. Я не знал, что после премьер бывают банкеты, а они действительно собрались, а я побежал домой.
Но самое главное началось потом. Как я сейчас понимаю, это был обыкновенный постпремьерный синдром. Я не мог сомкнуть глаз. Я лежал в постели и говорил слова — за себя и за партнера, опять плакал. Если бы кто-то в этот момент заглянул в мою комнату, он бы вызвал скорую помощь. Но сегодня я понимаю, что эта бессонная ночь что то во мне перевернула, приоткрыла потаенное желание.
Я проснулся школьной знаменитостью. Учителя математики, физики, химии махнули на меня рукой. Татьяна Петровна Соловкина могла просто промолчать, но она сказала: «Сережа, зачем вам уходить из школы, вы учитесь на отлично, у вас будет хороший аттестат. Если вы захотите быть врачом, то сразу будете поступать в медицинский институт». И я остался, сыграл Чичикова, стал корифеем театра, потому что все остальные окончили школу, и театр набрал новую труппу. Постепенно театральная круговерть стала меня захватывать. После 10-го класса я сказал маме: «Пойду в театральный институт». Она могла сказать «нет», и я бы ее послушал, у меня же дверь в театр только приоткрылась. Но она сказала: «Ну хорошо, Сережа». В театральный институт имени Карпенко-Карого я не поступил. Потому что получил двойку по сочинению. Была тема «Исторические образы героев романа "Война и мир"». Ага, говорю я себе, за пазухой у меня восемь тетрадок, две из них — «Образ Наташи Ростовой» и «Образ Пьера Безухова». И Сережа, хотя он читал роман, начинает думать, кто же из них исторический образ: Пьер Безухов или Наташа Ростова? Я почему-то выбрал Наташу Ростову. И Сережа спокойно, каллиграфическим почерком списывает сочинение. В постскриптуме я написал: «Считаю сочинение очень хорошим, прошу быть снисходительным».
Профессор, который проверял сочинение, сказал мне: «Молодой человек, если бы вы вместо этого наглого постскриптума написали, что исторические образы в романе все-таки есть — Наполеон, Кутузов, я бы вам поставил тройку. А так — два».
АРТИСТ РОДИЛСЯ.
Я пошел работать в театр имени Леси Украинки. Я понял, что такое театр, уже из-за кулис. Дверь в этот мир открылась еще шире. Еще я понял, что если бы я даже получил тройку, этого было бы недостаточно. Я был абсолютно не подготовлен к поступлению. И — вот чудо! — меня привели в дом замечательной актрисы Любови Григорьевны Шах. Она мне потом призналась, что когда я пришел к ней, начал читать басню, она хотела сказать: «Не надо молодому человеку всем этим заниматься». Я поставил стул и стал пролезать из-под стула, изображая мышь.
И в очередной раз случилось чудо. Я стал читать ей Сэлинджера «Над пропастью во ржи». Дохожу до слов Холдена: «Я хочу стоять в поле и спасать детей». И вдруг я понимаю, что какая-то волна меня захлестнула, в горле — спазм, я не могу произнести слова, мне больно. Я смотрю на Любовь Георгиевну, у нее текут слезы. Актер не должен плакать, плакать должна публика, она должна быть благодарна актеру за то, что он в этой темноте позволил ей подумать о себе, любимой. Потому что, я уверен, мы сочувствуем не персонажам, а себе. Кто такой дядя Ваня для нас? Никто. Случай из деревенской жизни. Наверняка, Чехов где-нибудь в «Ведомостях» прочитал заметку о том, что один помещик стрелял в другого и промахнулся. Наша задача только намекнуть, прошептать фразу «пропала жизнь». Потому что каждый второй мог бы так сказать о себе. Один иностранный коллега меня спросил, как это «пропала жизнь», ведь у него же остался какой-то бизнес? А мы с вами понимаем, что такое пропала жизнь.
Я закончил монолог, Любовь Григорьевна поднялась: «Девчонки, накрывайте стол!» Девчонки накрыли стол, она достала наливочку, налила каждому и сказала: «Девочки, сегодня родился артист».
Конечно, она мне дала огромный аванс, но эту фразу я очень хорошо запомнил. «Сегодня родился артист». Какое это было число, убейте, не помню. Почему эта волна ко мне пришла? Но боль этого Холдена меня почему-то задела.
Я поехал в Москву. Меня часто спрашивают: «Вы растерялись, когда оказались в столице?» Что значит растерялся? Я приехал из Киева, Москвы я не видел, видел ГИТИС, МХАТ, Щепку и Щуку... Я поступил в Щукинское училище. Затем было приглашение в театр Вахтангова, в котором я до сих пор служу, 36-й сезон.
ТАНКИ В СТЕПЯХ УКРАИНЫ.
Я очень хотел сниматься в кино. Но меня не брали. Знаете, какие ощущения у молодого актера, когда он приходит на кастинг? Стоит ассистент режиссера, сегодня это называется кастинг-директор. Всегда это была женщина с хорошей грудью, брюки, свитер, ассистент режиссера, королева. У них всегда был вот такой талмуд, в котором были записаны все. Стоило какой-то актрисе появиться в каком-то кино, как она сразу же попадала в талмуд. Если режиссер говорил: «Эх, мне бы молодую Мордюкову», завтра перед ним стояли три молодых Мордюковых. Они прекрасно знали всех актеров и актрис. Сегодня кастинг-директора вообще не знают артистов. Как-то одна девочка за мной бежала, спрашивает: «Вы Владимир Машков?» Я ее пожалел, не сказал, что я Владимир Машков. Говорю: «Я — Сергей Маковецкий». Она: «Спасибо большое». Что это было, я не знаю...
И вот ассистент режиссера показывает на одного-двух-трех человек и говорит: «Все остальные свободны». Понимаете состояние, когда ты несколько раз попал в «остальные свободны?» Мои первые фильмы начинались в Одессе. Это были военные картины.
Я говорил всем, что не служил в армии, я ее прошел на экране. Я действительно не служил в армии, я слинял от нее. И сделал это очень профессионально. Мне сказали, что жаловаться нужно только на голову. Ее нельзя проверить. Нет такого врача или аппарата, которые скажут, что она у вас не болит...
В первом фильме я был разведчиком, играл подвиг советского человека. Вторая картина называлась «Экипаж машины боевой», играл заряжающего. Очень слабая картина. Снимали в степи под Николаевом, все действие проходило в танке. Если бы я знал, что будут снимать в танке, то спросил бы: «Зачем же вы снимаете в степи под Николаевом? Давайте поставим танк на пляже...» Перед началом фильма нам сказали: «Выберите себе медали». Я выбрал орден Славы, еще один орден Славы, Красную звезду, еще одну Красную звезду. Реквизитор подошел и говорит: «Рано, ордена надо заслужить». Он оставил только медаль «За отвагу». Мы были молодыми, нам нравилось стрелять, ходить в военной форме, казалось, весь мир смотрит на тебя.
АЛЕКСЕЙ БАЛАБАНОВ.
Но всему свое время. Если бы ко мне сразу пришли те самые роли, я бы с ними, наверное, не справился. Первым нормальным фильмом была «Патриотическая комедия» Володи Хотиненко, 91-й год. Потом был его же «Макаров».
А потом в моей жизни появился замечательный любимый друг Леша Балабанов. Мы с ним сделали пять с половиной фильмов. Мой самый любимый — «Про уродов и людей». Он сам говорил, что это его самый сильный фильм. А потом был «Брат-2». Я ему сказал, что мне там негде разгуляться. Но друзьям не отказывают. А потом были картины «Мне не больно», «Жмурки». «Груз-200» только озвучивал.
В «Грузе-200» я не согласился сниматься. Сейчас понимаю, что был не прав. Мне показалось, что вообще не надо делать этой картины. Я даже позвонил Балабанову и нагло сказал ему: «Леша, не надо этого делать». Это было наглое заявление. Режиссер может делать все, что хочет. Творчество — это эгоизм. Актер хочет это сыграть, режиссер имеет право это сделать. И никто не имеет права им командовать. Тем не менее я эту картину озвучивал. Он пригласил другого актера, но требовал моих реакций. А это была ошибка.
Может быть, он обиделся на меня за «Груз-200», может быть, нас кто-то рассорил, но мы не встретились с ним на «Морфии», перестали общаться. Он мне больше не звонил. Леша Балабанов — один из тех, кто сделал мне кинокарьеру.
КИРА МУРАТОВА.
Кира Муратова пригласила меня в картину «Три истории». Говорит: «Как-то странно, все отказываются». Я сразу прочитал сценарий и говорю: «Кира Георгиевна, я буду играть. Это замечательный черный юмор». Она: «Все отказываются, а вы будете?» «Конечно, буду». Она долго меня проверяла, боялась, что у меня будут актерские интонации, а мой партнер не был актером. Когда я снимался в «Трех историях», ждал жесткой режиссуры. Все говорили, что Муратова — очень жесткий человек. Но она была жесткой по отношению к съемочной группе, а не по отношению к актеру. Я говорил: «Кира Георгиевна, позвольте попробовать вот так?» «Пробуйте». «А можно, я буду все время расстегивать и застегивать рубашку?» «Попробуйте». Потом я понял, какой это уникальный режиссер.
Ни она, ни я не знали, как должен себя вести человек, совершивший преступление впервые в жизни. Мы фантазировали. А я всегда был уверен, что фантазия гораздо богаче точного знания. Фантазия может дать поразительные результаты.
На фестивале, на пресс-конференции, Муратова рассказала, что у нее первоначально было 6 новелл. Но после первой закончились деньги. И была еще одна новелла о маньяке. Муратова от нечего делать решила узнать, кто такие маньяки, стала изучать это явление. И как только она поняла, что это такое, ей не захотелось это снимать. Понимаете? Она поняла, что она это не снимет. Зачем снимать то, что знаешь? Что ты скажешь нового? Еще был фильм «Вечное возвращение». Там несколько пар актеров разыгрывают одну и ту же ситуацию. Она пригласила артистов музыкального театра, Табакова и Демидову, меня и Ренату Литвинову. Все играли одни те же сцены. Это было удовольствие. К сожалению, мы сняли только два фильма.
НИКИТА МИХАЛКОВ.
Он пришел ко мне на спектакль «Черный монах», который поставил Кама Гинкас. Спектакль ему очень понравился. Он сказал, что у него будет ко мне предложение. «Какое? Потом скажу». День-другой проходят, предложения все нет. Месяц прошел. А мир тесен. Я знаю, что актеры уже собрались, репетируют. Без меня. Мне говорят: «Позвони». Я: «Не буду звонить». Стало
обидно, и я поехал в Литву отдохнуть, потом вернулся в Москву, иду по Тверской, раздается телефонный звонок. И вдруг мне говорят: «Вы в Бога веруете?» Я говорю: «Да, а кто это?» В ответ: «Вас услышали».
Это Никита Сергеевич Михалков мне позвонил. Говорит: «Не волнуйся, это не розыгрыш». Мне принесли сценарий (речь идет о фильме «Двенадцать». — «Главный»). Он висит на трубке, я читаю сценарий. Наверное, я ему задавал очень правильные вопросы. Актерам и режиссерам очень важно найти точки соприкосновения, чтобы двигаться в правильном направлении. Если режиссер тебя не может переубедить, и ты остаешься при своем мнении, то совместная работа — это пытка.
На другой день Михалков мне говорит: «Я жду тебя на студии».…Вот такие мои краткие воспоминания о режиссерах, с которыми я работал. Еще надо назвать Александра Прошкина, Йоса Стеллинга, Леонида Филатова, Сергея Юрского, Ивана Дыховичного, Виктюка, Гинкаса, Римаса Туминаса. Какое счастье, что я встретил этих людей! Я себе говорю: «Господи, дай мне столько сил, чтобы оставались желания и чтобы еще себя чем-то удивить». И вас, мои дорогие! Сначала удивляешь себя, потом удивляешь зрителя.