Звезда французского и английского арт-хауса, снялся в 40 кинофильмах, самые известные: «Любовники Нового моста» и «Дурная кровь» с Жюльетт Бинош, «Долгая помолвка» с Одри Тоту и «Тувалу» с Чулпан Хаматовой. В России больше всего известен по знаменитому клипу U.N.K.L.E. «Rabbit in your headlights» и рекламе пива Stella Artois режиссера Джонатана Глейзера.
Представить, что в Ростов едет Дэни Лаван — как-то сложно. Все равно, как если бы Стэнли Кубрик приехал на Дон снимать натуру. Или Чарльз Буковски решил устроить литературный вечер и променад по местным барам. Впрочем, иных уже нет, а Дэни Лаван приехал. Мы ждем его на главном вокзале с директором ростовского Alliance Frances Николя Мобеком и актером нашего драмтеатра Юрием Добринским. — Такой вокзал не стыдно и иностранцу показать, — гордо говорит Юрий, шагая по блестящей плитке.
Но иностранец вокзал не увидел. Он вышел на Первомайской, в черт знает какой глуши Западного, за ГПЗ-10. Оказывается, Лаван едет без сопровождающих, один, в поезде. (Когда я рассказываю об этом Сэму Клебанову, который привез в Ростов свое кино о цунами в Шри-Ланке, у Сэма выражение человека, которого разыгрывают: «Дэни Лаван? В России? На поезде? Что он вообще тут делает!?»).
Идея такова: объехать пять русских городов — Тольятти, Тюмень, Самару, Екатеринбург, Ростов и в каждом дать спектакль-импровизацию с одним из местных актеров. Полтора часа стихов и театра, большей частью на французском. Читать на французском публике, которая перестала учить этот язык в позапрошлом веке, — затея странная и сумасшедшая. Как и сам Лаван.
В такси Николя успокаивает нас рассказом об актере Мельвиле Пупо, который, не зная по-русски ни слова, объехал таким макаром пол-России. И ничего. Даже водку пил с попутчиками. Дэни рассказывает, что из-за татарской тюбетейки российские милиционеры принимают его за chechen. Меня же не покидает странное чувство: я сижу — коленка к коленке — с великим актером, фильмы с которым делают честь полке любого киномана, и на поворотах мы слегка падаем друг на друга. Очень странное чувство. Оно есть даже у шофера такси. Грубый водила, сбивавший с нас деньги за скорость, делается вдруг тих, торжественен и строг: «Первый раз француза везу».
Непосредственность Лавана пугает всех, кто попадается нам на пути: видя людей, он радостно, как со знакомыми, здоровается, видя бутафорскую лошадь, ржет «И-гого!», видя пианино, играет что-то пронзительное и бравурное и тут же закатывается хриплым детским смехом. Сцена театра Горького ему нравится: «Супэр, супэр! Бон!». Ему вообще все нравится. Блюдце с окурками он просит оставить как декорацию на завтрашний спектакль.
Из гостиничного номера почти выпрыгивает: «Чист!». Отправляемся на набережную, ужинать. Николя заказывает овощи, шашлыки, пиво. Лаван еще по дороге объявляет, что не пьет: «Только вода. А что, это проблем?». — «В России — да».
Набережная дружелюбна: глушит караоке и пароходными зазывалами, слепит дискотечными прожекторами.
— На набережной Сены так же? — ору Лавану в ухо.
— В Париже? Ньет. Ньет ресторанов на берегу. Есть корабл с ресторан. И идет дожд. Наверное, сейчас там дожд. А здесь так всегда? Похоже на вокзал. В ресторанчике нас одаривают «живой» музыкой: «йоника» и вооруженная микрофоном девушка с амбициями Марии Каллас: «Три счастливых дня. Было у меня. Было у меня с тобою-ю-ю-юу». За столиками, кроме нас — ни души. Лаван морщится, он хочет говорить о поэзии, о том, что будет завтра. Подхожу к музыкантам: «Можно тише? Пожалуйста. У нас разговор с французом, вообще друг друга не слышим» — понимающее: «А-а-а. Конечно». Спустя минуту тишину взрывает «Салют! Се танкор ма! Салют! Коман ту ва!». Привет нашему гостю из солнечной Франции.
В перерыве Лаван успевает сам тихо спеть цветаевскую «Мне нравится, что вы больны не мной», он знает ее наизусть. И еще Высоцкого.
— Юрий, ты играешь под гитару? Я знаю несколько песен Висоцки. Ты можешь? Карашо! Юрий, я хочу тебе прочитать «Отказ». Это маленький текст Хлебников. Мне гораздо приятнее смотреть на звезды, чем подписывать смертный приговор. Мне гораздо приятнее слушать голоса цветов, шепчущих: «Это он!», Склоняя головку, когда я прохожу по саду, Чем видеть темные ружья стражи, убивающей тех, кто хочет меня убить.
Вот почему я никогда, нет, никогда не буду правителем! Это оригинал. В ростовской шашлычной Хлебников звучит на французском: «Вуаля пурква жамэ жамэ иль сарэ пудви гувернор!». Встреваю:
— Я когда была во Франции, немного удивилась, что французы считают русский язык некрасивым. Правда, потом оказалось, что они мата наслушались.
Лаван: — Кто? Что? О божэ, нет! Русски язык очен... поется, певучий, да. Я был совсем молодой, слышал русски и думал: какой красивый язык. И я сказал: o,кей, я буду его учить. Мне было 11 лет. Но потом я не говорил, я забыл, я только читал поэм Марина Цветаева и слушал Висоцки, Висоцкого.
«Г»: — А какие первые слова вы выучили?
Л.: — «Где папа? Вот он». «Где работает папа? На заводе». Потом была Анна Ахматова. Я почувствовал очен хорошо русски музык речи.
«Г»: — Но русский во Франции считается экзотикой? Как японский или туркменский.
Л.: — Да, это эксотик.
«Г»: — А у нас, кстати, любой из сидящих за столиками знает по-французски «бонжур», «мерси» и «селяви».
Л.: — Да, в Англетер тоже есть селяви. А русские слова у нас? Нет, никто не знает. Я иногда могу сказать своим ребенкам: «Довольно!», «Тише!». А так никто не говорит. Думают, что «бистро» — русское слово, это как бар, но это нерусское слово. Под пиво и шашлык завязывается тематическая беседа:
Добринский: — Вот русский глагол «напиться». Мы можем до утра тут сидеть и вспоминать синонимы. До утра. Да? Переведи товарищу. А во французском, наверное, нет столько синонимов.
Мобек: — Да, я думаю, не так много.
«Г»: — Меньше пьют?
М.: — Я не уверен. Но в 19 веке очень сильно пили французы. И тогда ввели сухой закон.
Д.: — А у нас самогоночку под него.
М.: — У нас тоже есть самогон, еще раньше пили абсент. Запретили. Но пить во Франции и в России — не то же самое. Здесь водку пьют так: дыщ! дыщ! дыщ! (Показывает, как быстро можно опрокидывать в себя рюмки). А у нас так: блинк (отпивает глоточек) и бла-бла-бла.
Д.: — Нет, выпивается много, но мы ведь трезвые сидим. Трезвые.
Лаван: — Не так хорошо воспринимают, когда ты пьян, во Франции, это позор.
«Г»: — Но каждый вечер — ужин и вино. Это нормально.
Л.: — Да, это нормально, если в меру. Мы умудряемся быть умеренными алкоголиками.
М.: — Понимаешь, мы пьем регулярно, но аперитив или вино. Вот мы вчетвером могли бы сейчас выпить шесть бутылок сухого вина. А в России это может быть пореже, но когда человек пьет, это до конца. Уже после спектакля, завтра вечером, Лаван все-таки пьет водку. По-русски. До утра. Когда от набережной мы поднимаемся по Семашко, я не удерживаюсь от вопроса:
«Г»: — Дэни, как вы умудрились попасть в рекламу Stella Artois?
Л.: — Да (качает головой). Делал рекламу Stella Artois. Одна. Как маленький фильм, но реклама. Ролик для показа только в Англетер, в Англии. После «Дурной крови» много было предложений. Первый раз я сказал: «Нет». И второй раз я сказал: «Нет». А потом у меня было пауза на съемка. И я согласился. Я сделал это как экспериенс. Очень хороший режиссер был Джонатан Глейзер. Он попросил. А потом мы с ним сделали клип в Лондоне, за два дня. Джонатан сказал: хочешь? Я прочитал сценарий и ответил: o,кей. Он переходит дорогу, не замечая машин. Становится ясно, что в клипе U.N.K.L.E., где его трижды сбивают, дублер не требовался.
«Г»: — Дэни, этот клип, возможно, самый культовый клип в России.
Л.: — А! Хорошо.
«Г»: — Скажите, что вы там бормочете все время?
Л. (понимающе улыбается): — Второй уже раз меня спрашивают это. Не знаю. Это как математические формулы. Я слушал кассет с музыкой, хорошая очень музыка, и это все.
«Г»: — Сначала кажется, что вы просто сумасшедший, а потом...
Л.: — Суп с котом?
«Г»: — Ха-ха-ха. Откуда вы это знаете? Нет. Потом вы... бог.
Л. (скромно): — Ви.
«Г»: — А с музыкантами вы встречались? С Томом Йорком из Radiohead?
Л.: — Да, он был там, в машине, где люди мне кричат «hey dude!». Очень симпатический человек. Но во Франции этот клип не пропустили. Слишком жесткий. И мешает развиваться автомобильной промышленности. Тысячи людей смотрят клип и ждут, когда машина взорвется. Нехорошо. Может быть. Я не знаю (сворачивает самокрутку, смеется).
За шесть часов до спектакля, на прессконференции, Лаван заявляет: «Думаю, во Франции вообще нет актерской школы. В России есть — преемственная. Но я не признаю никаких методик, ни Станиславского, ни Брехта. Метод хорош только для одного человека — того, кто его придумал. Образование актера — это его последовательный опыт. Да, месье. Моя отправная точка — это когда я ничего не знаю».
На спектакле невооруженным глазом видно, что к такой школе у нас не привыкли. Лаван качается на стремянке, летает по сцене, как балерина, танцует, бьет по клавишам, разбрасывает страницы с Есениным, играет на круглой гармошке «Если друг оказался вдруг» и падает на колени с метровой высоты. Абсолютно по-настоящему — театральные ветеранши с веерами в первом ряду вскрикивают от ужаса.
Воскресным утром третьего дня мы встречаемся на набережной. Адская майская жара вдруг обрывается тяжелым крупным дождем. Как в Париже. Лаван идет по набережной, закинув на плечо пиджак. Вид после вчерашнего ресторана на Левом берегу — слегка помятый. И печальный.
— Я сегодня последний день в России.
Я один. И мне очен, очен грустно. Сказать на это нечего, поэтому просто показываю на памятник:
«Г»: — Это — Максим Горький. Вы вчера играли в театре его имени.
Л.: — А, Горький, я не знаю Горький. Я видел пьес Горький, но мне очень нравится Леонид Андреев. Очень хорошо пишет. Я прочитал не многие пьесы Андреева, только повесть «Человек, кто...» (бьет себя по щеке).
«Г»: — «Тот, кто получает пощечины»?
Л.: — Да! Вы читали это, нет? Очень хороший. В каменном цирке однажды один человек пришел: пожалуйста, я хочу быть клоун. А что вы умеете? Ничего. Только я думаю, это очень смешно, если мне будут дать пощечины. Но... вы не знаете этот повесть.
Дэни идет, петляя между кнехтами и прочими препятствиями, как «пьяный самурай» или Чаплин: кажется, вот-вот упадет, но как бы не так. Хитрый трюк. Для него это, наверное, просто: он играл и пьяных, и двойника Чаплина.
«Г»: — А Любовь сложно сыграть? В фильме Married\Unmarried вы ведь играли Любовь.
Л.: — Я? Правда? Подождите. А, да, да. Это английский фильм. Режиссер Ноли.
«Г»: — Что такое вообще Любовь? Кес ке се Лямур?
Л.: — Лямур... это как у Рэмбо. Это очень трудная работа — Любовь. Между человеком и женщиной, если есть любовь, то это как река. И песок, и вода. Но все это разбивается на каждый маленький песок и каждая маленькая вода. Очень немножко трудно — любовь.
«Г»: — В фильме «Любовники Нового моста» у вас любовь с Жюльетт Бинош, а в жизни у нее была любовь с режиссером. Вам было сложно?
Л.: — Жюльетт это было очень трудно. Она была с Леосом как женщина. И когда мы снимали, иногда у них — хорошие отношения, иногда нет. Она нервничал, и несколько момент она хотела убежать из-за Леоса. Да, было такое. Трудно было. Всегда трудно с Леосом Караксом, потому что я не знаю, что он хочет. Листья...
«Г»: — Да, это тополь.
Л.: — Тополь (кладет листик в карман).
«Г»: — Дэни, почему все-таки именно Россия?
Л.: — Потому что я люблю Россию очен силно.
«Г»: — За что?!
Случается неожиданное: Лаван начинает плакать.
— Не знаю, — говорит он сквозь слезы. — Это дальше моего тела. Извините. Я очень сильно люблю этот край, не пойму почему. Франция — мой родной край, но я чувствую это место. Я не знаю, что я? Кто я? Конь в пальто.
«Г»: — А кто вам рассказал про эти фразы?
Л.: — Один человек в Тольятти. Мне очень нравится. «Потом — суп с котом». «Кто? Конь в пальто». И третье я не помню: «Где?».
«Г»: — Лучше не надо. Это неприлично.
Л.: — Надо. Пожалуйста. Что такое неприлично, не понимаю. Как по-русски звук похожий, игра слов?
«Г»: — Каламбур?
Л.: — Каламбур, да! Я вчера читал поэтов, которые каламбур писали. Вот Хлебников, он дал русскому языку, что слово — это не просто слово, это как вода. Может меняться. Открытое слово, открытое, как дверь, как река. (С сожалением смотрит на Дон). Я так и не плавал вчера. В Волга купался, а в Дон — нет. Водка.
«Г»: — Все-таки пили?
Л.: — Да. Это недоброе для меня — пить. Но познакомился с русской человекой, нужно пить немножко. Я встретил сейчас против гостиницы несколько художников. Они сказали: «Давай, пьем с нами!». Воскресенье, и они пили. Водка.
Фотограф: — Водку хорошо зимой, когда холодно.
Л.: — А? Да, но теперь же не так жарко, боже мой.
Проходим под Ворошиловским мостом.
Л.: — В Париже, в театр «Одеон», я встретил Жан-Пьер Тибода, это критик, и он сказал: если ты будешь в России, тебе надо написать что-то. Вот эта тетрадь, куда я пишу. Я чувствую Россия, как легенда. У меня была бабушка, она рассказывала о России. И у меня был сон о снеге.
«Г»: — А фильмы русские вы смотрите?
Л.: — На фестивале женских фильмов в Париж был очень хороший фильм «В той стране» Лидия Боброва. Видели? Еще очень нравится Эйзенштайн, «Иван ле Террибль». «Иван Грозный», да. Помните, маленький царевич, почти идиот, делал так (ловит воображаемую муху в кулак, прикладывает к уху) и слушал. И все. Это очень сильно. Еще высокий есть режиссер...
«Г»: — Тарковский?
Л.: — Да. Мой первый фильм, что я видел, «Андрей Рублев». Очень сильно помню этот фильм. А потом я прочитал стихи Тарковский, он большой поэт.
«Г»: — Это его отец. Арсений Тарковский.
Л.: — Да! Я буду купаться.
Лаван начинает методично раздеваться: снимает пиджак, олимпийку. Мы в ужасе:
— Ноу, месье Лаван. Ноу! Здесь нельзя!
Не обращая внимания, перелезает через ограду и — очередной бурлеск: очевидно прыгающий вниз человек в последнюю секунду цепляется за решетку рукой или ногой. Схватившись за сердце, судорожно вычисляю, как мы будем доставать француза из Дона. Но месье Лаван просто играет.
— Да, порт, хороший маленький корабл. Эй, кошки. Многие кошки здесь. Мне очень нравятся кошки. У меня три кошки. Здес нет господ для кошки и собаки?
«Г»: — Нет. Они свободны в России.
Л.: — Да? Очень странно для меня. Во Франции у всех люди иногда кошки, иногда собаки, но всегда дома. Здесь все кошки и собаки — свободные... Что хочет этот человек?
Пьяный человек, бич в рваной одежде и стертых ботинках, медленно скатывается по ступенькам лестницы.
«Г»: — Это клошар. Он ничего не хочет. Ему хорошо. Он свободен. Как кошка.
Л.: — Да? Он пил, сегодня воскресенье. Я этот человек уношу в своем сердце в Париж. Я чувствую очень сильно человек и женщины, у которых ничего нет. Всегда никакого предела. Это так и в моем сердце.
«Г»: — А у вас есть дом?
Л.: — Да, конечно, у меня есть дом и семья в Париж.
«Г»: — Значит, вы не свободны, если у вас есть дом и семья.
Л.: — А-а. Как объяснить. Если свободно — это невозможность? Дети, женщина, которую вы любите. Он был, он уезжал, он снова вернулся. Нужно иметь такое место.
«Г»: — А правда, что Пьер Ришар живет на Сене, на барже?
Л.: — Да, почему нет? Это неплохо. Я играл с Пьер Ришар в бельгийском фильме несколько лет назад. Очень симпатический человек. И очень пластичный. Как акробат.
«Г»: — Ришар — богатый человек?
Л.: — Я не знаю. Если во Франции вы работаете в кино, вы очень богатый, в театре — это много работы и немножко денег. Это так. Не знаю, как в России.
«Г»: — Абсолютно также. Но разве вас не приглашали сниматься в блокбастерах?
Л.: — Блокбастер?
«Г»: — Дорогое кино, как «Титаник».
Л.: — Ммм (морщится). Я был однажды в такой большой фильм «Un long dimanche de fianailles» («Долгая помолвка»). Это я не понимаю. Я был в этот фильм как турист: «О, wow, о,кey!» Жан-Пьер Жене — очень хороший директор, но этот фильм, в нем нет эмоциональности. Это так, эстетическая штука.
«Г»: — И вы решили больше не сниматься в таком кино?
Л.: — Нет, я не хочу сниматься всегда. Не хочу быть Депардью, Вансан Кассель. Это как prison, тюрма. Если я хочу быть актер, я хочу быть только свободным — в воздухе, в голосе, совсем свободным. Я не хочу, как Жюльетт Бинош в Холливуд, не хочу star system. Мне хочется, как просто человек — погулять, посмотреть. Я не захотел играть всегда. Вы понимаете? Бон. Поднимаемся от набережной по Газетному. Разглядываем старые дома.
«Г»: — Говорят, что Ростов — это маленький Париж.
Л.: — Париж? Нет. Не похож.
«Г»: — А русские в Париже есть? Какие они?
Л.: — Я видел несколько артистов русских и поэт. Интересно, да. Но очень быстро так: только был молодой и бодрый, и потом, как человеки, которые много едят и пьют, быстро меняется. Становится толстый. И женщины выглядят очень устало. Это странно для меня. Нет — молодой и немножко старик. Сразу старик.
Останавливаемся возле полуразрушенного домика Врангеля на Газетном.
«Г»: — Это особняк русского барона. Он был на стороне тех, кто проиграл. Генерал белой гвардии.
Л.: — А, женераль гуард дю бланш! Как книга Булгаков «Ля гуард дю бланш». Почему он выглядит так? (В особняке разбиты окна, вид вообще устрашающий).
«Г»: — Потому.
Л.: — Ага... Мне нужно записать все то, что я видел в России. Я очень люблю говорить по-русски, но это немножко тяжело, у меня нет слов. Что это за дом?
«Г»: — Дом Льва Волкенштейна (угол Семашко и Социалки), друга Чехова по гимназии. Чехов, когда приезжал в Ростов, всегда останавливался у него.
Л.: — Чеков? Здесь?!
«Г»: — Да. Они оба очень любили театр, часто о нем говорили, и Волкенштейн потом стал директором первого в городе Асмоловского театра.
Л.: — Я играл Чеков, «Чайка», Треплэв. И это очен важный роль для меня. Очен. И еще я играл Достоевски «Идиот». Первый раз я играл Гипполит. Потом я играл Мышкин.
«Г»: — А вы за кого голосовали — за Саркози или Руайяль?
Л.: — О, merde. Ха-ха.
Некоторое время Лаван шагает молча, засунув руки в карманы, затем останавливается:
— Все равно! Все равно! — говорит с отвращением. — Политик — это не мое дело.
Следующие пять минут вся улица слышит гневный монолог на французском: — Мне совершенно безразлично! Что вы хотите, чтобы я вам сказал? Я не политик, я играю в театре. Саркози... да мне плевать! Был Миттеран, был Ширак, теперь Саркози. Чихать я хотел на это все. Не говорите о политике, хорошо? Больше никогда не говорите о политике, пожалуйста. Власть — это говно, это ничего. Вот что я думаю о власти и одержимостью властью. Она портит людей. Это — не поэзия. Это — коммерция.
На этих словах Лаван со всего маху прыгает ногами в лужу. Дыщ! Мне вдруг становится ясно: Дэни Лаван — это французский Мамонов.
Л.: — Да, я хотел, может быть, играть с Мамонов. Мне дали кассет с фильм «Остров», я пока не видел, он в моем чемодане. Но в Москве одна женщина культурическая мне сказала, есть такой идей, что я и Мамонов — вместе. Может быть.
Он очень радуется подарку: книгам со стихами Арсения Тарковского и русских футуристов, символистов и обэриутов. Листает страницы, читает вслух:
«Послушайте, если звезды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно. Значит, кто-то считает эти плевочки жемчужиной». Это Маяковский, да!
И только потом, когда Дэни Лаван, сидя в такси, взмахивает рукой «Aurevoir!» и уезжает в аэропорт, я вспоминаю: «Где?»
— «На бороде».
Перейти в архив