Народный артист России, в 17 лет сыгравший в фильме «Я шагаю по Москве». Актер театра имени Моссовета. Выпустил три книги: «Возвращение к ненаписанному», «Не я» и «Против кого дружите».
Снялся в более чем 40 картинах, среди которых особенно помнятся «Раба любви», «Мне 20 лет» («Застава Ильича»), «По семейным обстоятельствам», «Несколько дней из жизни И. И. Обломова», «Собака Баскервилей». О себе в кино говорит так: «Я изобрел новое амплуа — «советский неврастеник».
Стоим, ждем. Толик — наш фотограф, начинает примеряться к фотографированию актера Евгения Стеблова, идущего к нам из гостиничного парадного.
Стеблов: — Trois quarts и справа.
Толик: — Что?
Стеблов: — Это по-французски. Значит «в три четверти» снимать. Профессиональный термин, надо бы знать.
«Главный»: — Да он же не кинооператор.
Стеблов: — Какая разница, камера есть камера.
Знакомимся.
«Главный»: — Может, к морю, раз мы в приморском городе? На чаек посмотрим.
Стеблов: — Давайте, конечно, только вы еще по свету решайте. Когда у вас тут темнеет?
«Главный»: — Часов в 9–10. Вы откуда летели, из Домодедово?
Стеблов: — Нет, из Внуково. Кстати, удобно очень ездить стало в аэропорты, садишься на экспресс, полчаса, и там. В Москве это лучше, чем на машине.
«Главный»: — А у вас самого есть машина? Водите?
Стеблов: — У нас в семье две машины, но я не вожу. Одну сын водит, а другую — жена. Но я их не эксплуатирую. Если они свободны, то едем вместе. Если же по делу, то меня и так возят. А так, я и не знаю, куда ехать. Живу я недалеко от театра. Туда пешком хожу.
«Главный»: — А в каком театре вы служите?
Стеблов: — В театре Моссовета. Могли бы и подготовиться.
Стеблов распекает меня за то, что я ничего не знаю про него и про театр в целом. Вообще, общение с журналистами для Стеблова — тяжелая повинность, как выясняется. Он говорит, с 17 лет живет публичной жизнью, и к его 63 годам интервью ему надоели донельзя. Не дожидаясь пока я задам «идиотский», на его взгляд, вопрос, начинает сам.
Стеблов: — Почему нам кажется интересным назвать фестиваль именем Фаины Георгиевны Раневской? Потому что Фаина Георгиевна была многогранной фигурой. Ее можно с крупным самородком сравнить. И настолько она была парадоксальна в своем творчестве, что это позволяет, как китайцы говорят, расцветать всем цветам. Это позволяет сделать фестиваль широким по жанровости. Если бог даст и все это укоренится, то хотелось бы, чтобы помимо спектаклей, которые будут идти на сцене замечательного исторического таганрогского театра, еще существовал так называемый off-фест — по модели французского фестиваля в Авиньоне. Там сами улицы города становятся площадками, где выступает множество самых разных артистов: цирковых, пантомимы, театра одного актера, всего, что в голову придет. Мне кажется, что Таганрог для этой цели удивительно подходит, он так удачно расположен на берегу моря. Красивое место.
Подъезжаем к памятнику основателю города — Петру I.
Стеблов (смотрит на памятник): — И потом, я глубоко убежден, что когда в каком-то месте рождаются выдающиеся люди, это не случайно. Не случайно здесь произошла история с Александром I. Не случайно здесь Чехов родился. И не случайно Фаина Георгиевна Раневская хранила в своем сердце вот этот Таганрог, хотя никогда сюда не возвращалась. И можно сказать, что в каком-то смысле наш сегодняшний фестиваль — это возвращение Фаины Георгиевны в свой родной город. При жизни у нее это не получилось, но можно сказать, что это вышло после ее ухода с нашей грешной земли.
«Главный»: — А почему не получилось, как вы думаете? Она, может, не хотела?
Стеблов: — Понимаете, много обстоятельств. Может, ей никто и не предлагал, тут не надо искать какой-то злонамеренности. Не случилось, есть такое слово. И при жизни не мог бы существовать фестиваль ее имени, она не согласилась бы. Поскольку была очень ироничным человеком. Она бы рассмеялась. Я думаю, что это больше нужно нам. Чтобы создать культурную среду в Таганроге, чтобы здесь рождались малыши, которые составят впоследствии еще большую славу этому городу.
«Главный»: — Но у нас как сейчас происходит: малыши вырастают и уезжают из великой провинции в Москву. Поскольку только Москва нынче предоставляет возможности, и в первую очередь — учиться.
Стеблов: — Дело ведь не в том, кто и где учится, а в том, что в душе своей хранит. И если у Раневской в душе здесь что-то родилось, то она пронесла это в Москве и в Петербурге, и во всех городах и весях, где ей довелось быть. Не побывав в Таганроге, невозможно понять до конца Фаину Георгиевну Раневскую.
На набережной к нам неожиданно подходит человек подшофе. Умоляющим голосом просит:
— Вызови мне такси!
Фотограф щелкает и его.
Человек подшофе (озадаченно): — А фотографию как получить?
Толик: — Здесь где-нибудь как-нибудь встретимся.
Человек подшофе: — Да ладно, я тебе заплачу сейчас, а чо?
Стеблов: — Я тебе сам сейчас заплачу, чтобы ты от нас отстал.
Человек подшофе: — А я не отстану!
Под дружный хохот все-таки отстает. Толик фотографирует Стеблова.
Стеблов: — Только не справа, не справа, я же говорил уже... Я могу кепку одеть. Я ее взял из тех соображений, что холодно будет, я ее всегда в кармане ношу.
«Главный»: — И почему, Евгений Юрьевич, по-вашему, Россия переживает театральный бум именно сейчас?
Стеблов: — Я думаю, это нормально на стыке времен, после перелома. В начале 90-х россияне были заняты элементарным выживанием. Как говорится, хлеба и зрелищ! Хлеб получили, теперь хочется зрелищ. И театры уже не пустуют. А ведь в начале 90-х люди просто боялись поздно ходить по улицам. Было дело, и стреляли в Москве, в 93-м.
«Главный»: — Да и я сам оказался в гуще этих событий третьего и четвертого октября 15 лет назад.
Стеблов: — Да, а сейчас потянулись в театр. Много, образно говоря, революционных матросов буржуазии. Сорокалетних, невежественных, но с очень чистым сердцем. Тех, которые ничего не знают, но очень хотят узнать. Которые очень искренне интересуются, хлопают, плачут... По-своему они — зрители благодарные. Хотя, конечно, их нельзя сравнить с тем культурным зрителем, на котором я формировался. Тогда в каждом театре был свой зритель. И зритель театра Вахтангова отличался, скажем, от зрителя Ленкома под руководством Анатолия Васильевича Эфроса, где я имел счастье работать. Зритель МХАТа кардинально отличался от зрителя театра Моссовета. Были зрители с разным эстетическим выбором.
«Главный»: — А зритель одного МХАТа от зрителя другого МХАТа отличался?
Стеблов: — МХАТ другой — это чисто административное понятие. Все-таки МХАТ был один. И Станиславский незадолго до своей кончины предвидел, что тот психологический русский театр, который он создал, погибнет. А то, что дело пришло к физическому распаду театрального организма, это уже не вопрос искусства. Это вопрос жизни в искусстве. МХАТ — уникальное явление. И театральное, и кинематографическое искусство живет в этом мире на остатках того, что сделали наши великие предшественники. Включая Голливуд, если его, конечно, можно называть искусством, а не продуктом.
«Главный»: — А когда и эти остатки кончатся, что будет с жанром?
Стеблов: — Тогда придется надеяться на тех людей, которые сейчас маленькие и которые живут в городе Таганроге. Которые захотят прийти на наш фестиваль «Великая провинция», и в их душе расцветет какой-то цветочек. И так же, как Фаина Георгиевна Раневская, даже уйдут из семьи и пойдут учиться театральному искусству. А ведь для ее семьи это тоже драма была. Нужно же понимать, что она была не мальчик, а девочка. И вдруг уходит из состоятельной семьи. До какой же степени надо любить это дело.
Толик: — Пойдемте же фотографироваться к морю.
Спускаемся по лестнице на песок.
«Главный»: — Евгений Юрьевич, а с чего для вас начался кинематограф?
Стеблов: — С небольшой роли в фильме «Первый троллейбус». Его снимали в Одессе. Мы там играли вместе с Савелием Крамаровым.
«Главный»: — Вы дружили с актерами, с которыми работали на площадке, с Крамаровым тем же?
Стеблов: — Да, с Крамаровым я был в дружеских отношениях.
«Главный»: — А с Раневской?
Стеблов: — Было бы нескромно сказать о дружбе. Я все-таки значительно моложе ее был. Мы вместе играли в спектакле по пьесе Островского «Правда — хорошо, а счастье — лучше». Но, в общем, партнерские отношения у нас сложились. Мне кажется, она ко мне с симпатией относилась. Но не сразу.
«Главный»: — Судя по тому, что мне приходилось читать о Раневской, она была довольно жесткой и к партнерам по сцене, и вообще к людям.
Стеблов: — Нет, она просто была очень требовательна к занятию искусством и принципиальна. Считала, что если ты ничего не знаешь о том, чем занят, то уходи отсюда, не лезь не в свое дело. А к людям она была очень добра и многим помогала. Этим, кстати, многие пользовались и присылали ей письма, где просили денег. Денег у нее особо не водилось, но те небольшие средства, которые были, она раскладывала по конвертам и отсылала людям, которые, может, эти деньги пропивали...
«Главный»: — В воспоминаниях о Раневской — всегда красной нитью ее слова об одиночестве и непонимании себя окружающими.
Стеблов: — Видите ли, Дима, большой художник всегда одинок. Потому что не может быть коллектива больших художников, это абсурд. Такие, как Фаина Георгиевна, потому и уникальны, что в единичном экземпляре. И, конечно, полное взаимопонимание такому человеку найти трудно. И чем масштабнее человек, тем трудней. Это драматическая истина, но, к сожалению, это так.
«Главный»: — А вы сами ощущаете это пресловутое чувство одиночества?
Стеблов: — Конечно, ощущаю. Но ничего здесь ужасного нет. Я человек верующий, стараюсь не гневить бога. Что он мне посылает, тем я и доволен.
Толик: — Здесь рядышком храм есть, заедем?
Стеблов: — Давайте заедем.
«Главный»: — А вы всегда были человеком верующим?
Стеблов: — Верующим я всегда был, от рождения, но я этого не знал. Открыл это я в себе только лет в тридцать. В это же время я покрестился и стал осознанно верующим.
«Главный»: — А Раневская?
Стеблов: — Ох, не знаю, я с ней на эти темы не говорил. К тому же я с ней работал в советское время. Тогда эта тема была закрытой, и если бы я с ней заговорил о таких вещах, она могла бы подумать, что я провокатор. Все-таки родственники у нее были за границей. Она жила в некоторой опаске, это можно понять.
Подходим к Свято-Никольскому храму. Слева от входа — скульптура богоматери, справа — металлическая плита с двумя казачьими шашками и надписью «Защитникам Таганрога».
Толик: — Давайте фотографироваться. Только вы рассказывайте что-то, меня попросили, чтобы побольше динамики было.
Стеблов: — Динамики... Надо же.
«Главный»: — А в Москве у вас есть любимый храм, куда вы ходите?
Стеблов: — Во дворе у нас есть храм. На даче, где я в основном и живу, тоже есть храм. В Барвихе.
«Главный»: — Знаю его. Я тоже в Барвихе какое-то время прожил. Хорошее место: санаторий, лес, озеро...
Стеблов: — Барвиху сейчас модным местом сделали. Наполовину выдуманное, в значительной мере разрекламированное место. Есть в Подмосковье более интересные области, незаселенные. Просто предприниматели вкладывают деньги в ее рекламу, строят там рестораны всякие. На самом деле главное преимущество Барвихи в том, что там нет промышленности. Но зато такое изобилие народу, как сейчас говорят, «понаехало», что тем, кто там постоянно живет, приходится как-то перебежками, перебежками... А вот у Фаины Георгиевны не было дачи.
«Главный»: — Она жила на Малой Бронной, в большом таком кирпичном доме, если не ошибаюсь.
Стеблов: — Да, там и жила. Сначала она жила в высотке на Котельнической набережной, потом на Малой Бронной, в действительно хорошем, как сейчас бы сказали, элитарном доме. Но дачи у нее не было. Когда мы приезжали куданибудь на гастроли, в ту же Одессу, например, ее селили в санаторий. И если была необходимость в репетиции, то партнеры приезжали к ней сами, чтобы лишний раз не тревожить. Ведь Раневская в зрелые годы была больным человеком. Кстати, очень много анекдотов и выражений от ее лица рассказывают те, кто не имел к ней никакого отношения. Много того ей приписывают, что на самом деле она не говорила. Возникла некая мифологема Раневской.
«Главный»: — Наверное, все люди такого уровня после того, как уходят, обрастают легендами.
Стеблов: — Это у кого как на роду написано. Не всегда известность человека связана с его дарованием. Дар божий — это одно, а известность — это фактор судьбы, что ли. Бывает, что бездари — очень известные люди, а талантливые никому не известны.
«Главный»: — А что Фаина Георгиевна говорила о своей работе в кино? Она ведь не так уж и часто снималась.
Стеблов: — Да, она снималась в кино крайне неохотно, очень избирательно и под воздействием каких-то обстоятельств. Уж не знаю, каких. Говорила, что сняться в плохом фильме — все равно, что плюнуть в вечность. Она в целом боялась, что называется, «вляпаться», поэтому всегда внимательно относилась к выбору работы. Не только в кино, но и в театре тоже. Я думаю, у нее не было примитивных стимулов, таких, как просто сняться, просто сыграть роль... В ее работе не было никакого самоутверждения. Ей хотелось выразить что-то ролью. Последний ее спектакль, в котором я имел счастье играть с ней, в постановке Сергея Юрского, ставился только ради нее. Роль там у нее была очень маленькая, тем не менее Фаина Георгиевна ее выбрала и вообще инициировала эту ситуацию, потому что ей было интересно решить определенную художественную задачу.
«Главный»: — Вам самому часто приходится отказываться от неинтересных вам ролей?
Стеблов: — Да, я тоже избирателен. Браться за неинтересные роли я не хочу и не берусь. Цели показать себя у меня тоже нет, даже если это выигрышная роль. Мне интересно попытаться ответить на какие-то важные вопросы, раскрыть тему...
«Главный»: — А что вы скажете о памятнике Фаине Раневской?
Стеблов: — Скажу, что Раневской бы это не понравилось. Сам замысел. Потому что все ее дразнили этим «Муля, не нервируй меня». Если б она увидела такой памятник себе, просто рассмеялась.
«Главный»: — Одно из знаменитых высказываний Раневской как раз касается памятника: «На моем могильном камне пусть напишут: «Умерла от отвращения».
Стеблов: — Вранье. Не говорила Раневская такого никогда. Стеблов начинает говорить о профессии журналиста и всем российским СМИ достается по полной программе. Говорит, что редчайший случай, когда встречается грамотный журналист. О том, что пора уже ввести культурную цензуру, чтобы хотя бы не коверкали русский язык и не врали.
Стеблов: — Я и сам занимался журналистикой одно время. Писал для журнала «Советский фильм», который выходил за рубежом до перестройки. У меня изданы две книги, одна из них три издания пережила. Корреспондентской работой мне заниматься не приходилось, но портреты своих коллег я делал.
«Главный»: — В качестве хобби?
Стеблов: — У меня несколько ипостасей. Я преподаватель ГИТИСа, актер театра и кино, театральный режиссер, писатель в какой-то степени, ну и общественный деятель. Вхожу в руководство Всероссийского театрального общества, созданное в конце 19-го века, это единственный из творческих союзов, который не пережил разрушающих процессов советской власти.
«Главный»: — А нынешняя власть прислушивается к голосу вашего союза?
Стеблов: — Прислушивается. Владимир Путин не раз принимал председателя нашего союза Александра Калягина.
«Главный»: — Путин — любитель театра?
Стеблов: — Путин очень яркий человек, очень реактивный, умеющий переключиться с одной темы на другую и мгновенно сконцентрироваться. Он просто уникальный человек.
«Главный»: — Вам приходилось с ним встречаться?
Стеблов: — Приходилось. Раза три нас с ним судьба сталкивала. На приемах, на официальных мероприятиях. Обменивались какими-то смешными случаями, анекдотами, как это бывает на приемах обычно.
Памятуя о том, что Евгений Стеблов работал с Никитой Михалковым еще в 1963 году, спрашиваю, приглашал ли тот его сниматься в «Утомленные солнцем-2».
Стеблов: — Нет, в этот фильм не приглашал. Хотя мы в свое время с Михалковым близко дружили. Еще во ВГИКе он снял свой первый фильм по моему сценарию. Я снимался у него в «Рабе любви», «Обломове» и в «Сибирском цирюльнике». Ну и вместе играли «Я шагаю по Москве», это была моя вторая роль в кино. Должен был я сниматься в роли доктора Трелецкого в его фильме «Неоконченная пьеса для механического пианино», но, к сожалению, в Праге попал в автоаварию, перенес много операций и не смог. Я ему тогда оттуда посоветовал сыграть Трелецкого самому, и в конце концов перепробовав других актеров, он так и сделал.
«Главный»: — Евгений Юрьевич, вы компьютером пользуетесь?
Стеблов: — Нет, сын пользуется. А я пишу обычной шариковой ручкой. Но довольно редко пишу. Если б писал чаще, бросил бы актерскую профессию. Я считаю, что нам нужно стараться чувствовать промысел божий. Господь знает лучше, что нам следует делать.
«Главный»: — А как вы почувствовали этот промысел божий, когда еще совсем юным решили стать актером?
Стеблов: — Я всегда играл во что-то. Сначала в кукольный театр, потом вышел из-за ширмы, стал заниматься человеческим театром. Как-то Господь сподобился указать мне дорогу. Этим я не особенно отличаюсь от других молодых людей, но из кого-то потом выходят профессионалы, а из кого-то нет. Как судьба сложится. Давайте я куплю бутылку воды, а потом вы меня отвезете, мне уже пора на ужин в гостиницу.
Держа в руке большую бутылку воды, Стеблов говорит, что ему этого на целую неделю хватит. Видя наше удивление, поясняет, что это ему — таблетки запивать.
«Главный»: — Евгений Юрьевич, а вы физкультурой занимаетесь?
Стеблов: — Я много лет занимался йогой. Но не в полной мере, а, как бы это объяснить... использовал некоторые асаны. И создал свой комплекс, не совсем обычный для традиционной йоги. Я и сейчас использую ее элементы для утренней зарядки. Только сегодня, зная, что лечу сюда, не сделал зарядку. Дело в том, что когда летишь, это и так достаточно сильная нагрузка на организм. Но даже когда и не летишь никуда, один день в неделе нельзя ничем таким заниматься, чтобы не перегружать себя, дать телу отдохнуть. Даже цирковые профессионалы говорят, что надо сбивать ритм. В какой-то незначительной степени я могу управлять своей психической энергией в результате занятий йогой.
Толик: — Вот солнечные часы у нас тут есть. Нужны нам?
Стеблов: — Нам нет. А вообще городу нужны. Поехали домой на ужин. Надо еще подняться в номер, поставить бутылку с водой...
«Главный»: — А после фестиваля что будете делать?
Стеблов: — После фестиваля, сразу на следующий день по приезде в Москву, у меня намечены некоторые акции как у секретаря ВТО. Потом в ГИТИСе сессия, экзамены у студентов по актерскому мастерству, надо закрыть 3-й курс. Потом должен сняться в одной картине.
«Главный»: — Какой?
Стеблов: — Да я даже и не знаю, в какой, так... А что это за табличка с именем лейтенанта Шмидта? Он что, жил здесь?
Толик: — Он руководил восстанием отсюда. Ну и жил какое-то время.
Стеблов: — Нарушил присягу Шмидт...
«Главный»: — Тухачевский тоже нарушил присягу...
Стеблов: — Все они, кто нарушает присягу, плохо кончают. Раз ты присягнул, будь верен присяге. А иначе будь штатским человеком!
Заходит разговор о рок-музыке.
Стеблов: — Меня не интересует рок-культура. Хотя к некоторым ее представителям я отношусь с уважением. К Шевчуку, Земфире. Я понимаю, что человек идет не близким мне путем, но одарен. А слушать я люблю диксиленд, например. Луи Армстронга, Эллу Фицджеральд. Классическую музыку я скорее воспринимаю эмоционально, нежели являюсь ее знатоком. Как-то я играл в пьесе, а потом и снимался в фильме, где играл Баха, а Михаил Козаков — Генделя. Он назывался «Возможные встречи». Эта немецкая пьеса о том, что бы было, если бы Бах и Гендель встретились.
Подходим к памятнику Александру I.
«Главный»: — Хорошо, что на постаменте только лаконичная надпись: «Александр I».
Стеблов: — Да, это умно сделали.
«Главный»: — Никаких тебе «От советского народа», как Гоголю на Гоголевском бульваре в Москве. А вот рядом там, на Никитском бульваре во дворе, есть другой памятник Гоголю, вот он мне нравится.
Стеблов: — Да, на бульваре неудачный памятник, а тот, андреевский, он хороший. Великолепный памятник Пушкину в Москве. Но самый гениальный — это «Медный всадник» Фальконе в Питере.
«Главный»: — А «Медный всадник», что напротив мэрии в Москве?
Стеблов: — Ну-у-у, это такой... комод! Именно так называл его наш учитель по изобразительному искусству, когда я еще учился в институте.
«Главный»: — Говорят, когда напротив Большого театра на площади Революции поставили гранитный памятник Карлу Марксу, Раневская сказала: «Холодильник с бородой».
Стеблов: — Этого не может быть. Это политическая тема, а на политические темы Фаина Георгиевна не стала бы высказываться. Она была нормальным трезвым человеком, тем более с родственниками за границей. Да, Таганрог — замечательный город... К дому на Фрунзе, 12, где жила Фаина Раневская, увидев телевизионщиков с камерами, Стеблов наотрез отказывается подходить: — Завтра будут открывать памятник, тогда и приедем, а сейчас давайте что-нибудь другое посмотрим.
«Главный»: — Поедемте к дому Чехова.
Домик Чехова в глубине двора закрыт для посетителей. Смотрим на него из-за ворот на пустынной улице Чехова.
«Главный»: — А в каких чеховских пьесах вы играли?
Стеблов: — Я играл Гаева в «Вишневом саде» до недавнего времени. Играл Дорна в «Чайке», очень люблю чеховскую драматургию. Очень успешно с «Чайкой» мы гастролировали в Италии. Постановщиком был Андрон Кончаловский. Оказалось, что итальянцы так любят театр, что даже с чужим языком великолепно нас принимали! Я был очень удивлен. Мы играли в многоярусных театрах, и все эти ярусы были заполнены до отказа. Кстати, про Раневскую ходит байка, в которую я, правда, не верю, что она так любила Чехова, что ее состоятельный папа подарил ей вот этот самый домик на день рожденья. Впрочем, кто его знает, может это и правда?
Перейти в архив