Хамдамов: — У вас есть антикварный магазин? Давайте сходим? Я ж барахольщик. Про меня говорят, что я люблю в куклы играть.
«Главный»: — Это как? …Пойдемте в подвал Краеведческого музея.
Х: — А я собираю кукольные сервизы и когда хожу на базар в Москве, мне кричат: «Вот он, в куклы играет!». — «Да я не играю в куклы, я собираю сервизы». — «Ну это одно и то же». У меня столько чайников и чашек... только они вот такого (показывает дюйм) размера.
«Г»: — Это с детства еще началось?
Х: — Болезнь мозга. Конечно. Шарлатан из Вены мне бы сразу диагноз поставил... Какие улицы у вас большие! Этот город описан у Толстого в «Хождениях по мукам», по-моему... А вот это музей, да? Хороший. Сталинская архитектура. Ох, какие отличные бабы каменные! Смотрите, вот откуда авангардизм-то.
«Г»: — Отличные, да. Самые мои любимые здесь экспонаты.
Спускаемся в магазин
Х (показывает на чернильницу): — Из моего детства. Они носились в сетчатой такой сумочке, поверх портфеля болтались...
«Г»: — Как она… «невыливайка»?
Х: — Да, «невыливайка».
Дама рядом: — Дайте посмотреть, вспомнить, ой, и правда, «невыливайка»! Сколько она теперь-то стоит... 400 рублей... ну все равно, знаете, выливалась, выливалась.
Х: — Это (часы с маятником) деко, немецкие, 20-й год, до Гитлера. А если вот этот стол выкрасить золотом, а потом ободрать, будет очень красиво. А кукольной посуды, видите, нет. Это страшная редкость.
«Г»: — Может, спросим?
Х: — Нет, не будет, я вижу. Вот это не кукольный (на маленькие чашки). Он для девочки двух лет.
«Г»: — А много у вас кукольных сервизов?
Х: — Ну да. Целые шкафы.
«Г» (находит печатную машинку «Ундервуд» с помятым пробелом): — Интересно, она рабочая еще?
Х: — Для фильма, для спектакля — отличная вещь. И зонтик хороший. 50-е годы, Китай. Если что-то нужно изобразить, никогда для кадра не найдешь. На «Мосфильме» есть два-три: 100 долларов — прокат один день, дешевле купить, но когда ты утопаешь весь в барахле — это же безумие... Вот хорошая
деревенская икона, с золотом внутри, человеческая такая. Сколько стоит она? 700 рублей... (Задумчиво). А пустят с ней в самолет?
Фотограф: — Я как-то вез старинные бутылки пустые, меня досматривали очень долго. Продавец (ревниво подслушивая): — Ну не забрали же!
Идем по площади Советов
«Г»: — Мне бы хотелось вам показать так называемое «чрево Ростова», и там, кстати, еще есть барахолка.
Х: — Как скажете... (К организатору визита Максиму Березину). А вы балетом занимаетесь?
М (удивленно): — Нет.
Х: — А почему вы так ходите?.. Как Чаплин. «Вторая позиция» называется.
«Г» (тоном экскурсовода): — Мы с вами движемся по самой что ни на есть центральной улице, Большой Садовой. Хотя когда-то она называлась Загородняя, тут был пустырь, дальше овраг, свалка... Бойни городские, конный рынок.
Х (не слушая): — Слушайте, кто сегодня придет на премьеру, интересно? Молодые или старые?
«Г»: — Ну-у, вчера были молодые.
Х: — Да? И как отнеслись?
«Г»: — Сидели тихо, иногда смеялись.
Х: — Я понял. Осторожнее! (Дергает журналиста обратно на тротуар). Это дорога для самоубийства.
«Г»: — А мой редактор вообще-то хотел, чтобы мы пошли с вами в кино, на американский фильм.
Х: — А я в кино-то не хожу... Иногда по телевизору смотрю...
«Г»: — И за новостями тоже не следите?
Х: — За новостями кино — нет. Меня вот зовут на режиссерские курсы во ВГИК — это просто клоунские выступления, я ж ничего не знаю, что происходит, я про другое говорю.
«Г»: — А вы считаете массовое кино искусством?
Х: — Космический мусор. Это абсолютно никому не нужно будет... Вообще катастрофы в мире везде, но особенно в России такой кошмар. Тупик. Нет среднего класса. «Почему они не восстанут?» — спрашивает меня француз-коммунист. Я говорю: «Спят... русский проросший картофель, умершая раса». Он говорит: «Так не бывает. Лидер будет фашист и поведет их на Кремль. И когда вы снесете все, мы будем счастливы. Возродится Европа». Они ж тоже гниют. Театры такие ж поганые. Как у нас. Везде эти мюзиклы — дно культуры. Это дно культуры! Как на ВДНХ раньше приезжали посмотреть павильоны животноводства, так со всей Америки едут на Бродвей: 30 мюзиклов, один хуже другого.
«Г»: — Я тоже была немного разочарована театральным фестивалем в Авиньоне…
Х: — О-о, французы — это вообще мертвая раса. Это только вилка, ложка. И хороший дизайн. А в дизайне сейчас такой хаос, такое безумие — предтеча третьей мировой войны. 10 лет назад был определенный каблук, определенная вытачка, сейчас мода держится ровно секунду. Это есть декаданс. Упадок.
«Г»: — Но декаданс ведь тоже явление культуры.
Х: — Да, но в России сейчас как никогда много вульгарности, традиции все нарушены, настоящее едва живо, понимаете, едва живо! Уже в консерватории скоро будет петь Киркоров. Как стыдно!
«Г»: — А мы с вами, кстати, идем по «подушке» Александро-Невского. Огромный собор здесь стоял, на всю площадь.
Х (оглядывается): — Так это мы прошли по его фундаменту?! А теперь — лошади каменные... Годар, Жан-Люк Годар сказал: «Смотреть можно только спорт. Искусство сгнило». И он прав!
«Г»: — Это он когда сказал?
Х: — Сейчас. Он же ненавидит все эти канны-шманны, пестрые журналы, расфуфыренную публику. Поколение потребителей. Движемся от Ворошиловского по Садовой
Х: — А такая погода еще долго будет? Осень теплая? А снег бывает? Смотрите, че это такое? (На машину в виде ботинка).
«Г»: — А-а, это реклама. Тут вообще раньше сплошь стояли доходные дома. Здесь (показывая на «Эколас») до революции была мастерская по изготовлению корсетов, часовой магазин и похоронное бюро. А в том (кинотеатр «Победа») — и кондитерская, и продажа фальшивых бриллиантов.
Х: — Так положено, да. Город. Все ж на пустом месте росло. В одном доме и пирожные, и гробовая мастерская, и корсеты.
«Г»: — А это правда, что вы жили в Париже по гранту, который вам дал Жак Ширак?
Х: — Просто Ширак тогда был мэром города. Иоселиани тоже по гранту жил, и Лунгин. Они там уже и квартиры получили. Бесплатно. Они же хитрые очень.
Сворачиваем на Шаумяна
«Г»: — А условия были у гранта?
Х: — Нет, живи как хочешь. Только раз в полгода показывай картинку. Мы правильно идем? Смотрите (под ноги), не стало тротуара. Вот тебе провинция, вот такой Ленинград, идешь-идешь,бах — нет тротуара. Но тут юг. Очень похоже на Тбилиси.
«Г»: — А жить во Франции…
Х: — Очень трудно. Бешеные налоги. Люди еле-еле сводят концы с концами. Богатых нет. Живут за городом, а в Париже имеют маленькую студию. И везде — стиль Ikea, дешевенькое все... «Русский сувенир» — хороший магазин? Вдруг там какие-то умельцы... Как в Суздале.
Заходим в магазинчик
Х: — Это не гжель, это псевдо... (Продавщице). Это у вас местные умельцы делают?
Продавщица: — Нет, это из Подмосковья. Но у нас только авторские работы. Паровоз вот ...это бутылка.
Х: — У вас прохладно. Вы знаете, сейчас во Франции летом все идут в музеи и магазины.
Продавщица: — Скупать?
Х: — Прохлаждаться! Лувр весь уже растворился... Неплохой снеговик.
Продавщица: — Это тоже бутылочка, трехлитровая. Лучше всего у нас берут.
Х: — Он, как игрушка, — ничего. Он дорогой?
Продавщица: — Это не игрушка, это штоф. 1.600.
Выходим на Московскую
«Г»: — Ой, давайте посмотрим на этот дом (КвартирЫ).
Х: — ...на уровне Санкт-Петербурга и Одессы. Его еще можно реставрировать, есть у вас в мэрии люди, которые защищают архитектуру?.. (Отвлекается на прохожего). Смотрите, какая лакированная голова! Вот если посмотреть в лицо (смотрит)... неинтересно. А так просто невероятно! Может, намазана чем-то? Она лаковая!
«Г»: — Гм…простите за глупый вопрос, но я так понимаю, что в конце фильма все оперные певицы умирают? Одна сгорает, еще двух убивает яблоками Литвинова…
Х: — А они не нужны на этом свете. Там Илзе Лиепа бросала копье, помните? Это тоже смерть.
«Г»: — Слушайте, какие там прекраснейшие платья у Лиепы!
Х: — А это все мои платья, которые я сделал для «Чайки» Кончаловского. Понравились?
«Г»: — Очень. А как вам удалось Литвинову заставить говорить по-казахски?
Х: — А никак. Это девочка ее дублирует 15-летняя. Она пробовала, но не получилось ничего.
«Г»: — А Литвинова не капризничала? Все-таки звезда...
Х: — Ну со мной-то нет. Она меня боится. Правда и 10 лет назад (тогда был снят фильм. — «Главный») ее никто не знал.
«Г»: — А почему вы вообще ее выбрали? Она — как уходящая натура, эдакая Грета Гарбо?
Х: — Не-е-ет. Просто увидел, что она лезет. И очень хорошая. И стал ее делать... А хотел не ее, хотел Медведеву. Жену Лимонова. Ух, какая она была! Худая, хриплая, с кровавыми ногтями. И никому не известная. Я ее в Париже когда увидел, обалдел: вот это француженка! А мне: да с чего ты взял? Русская. Вот это да... Говорит грубо. Но она потрясающая, такой монстр.
Сворачиваем в ряды барахольщиков
Х (трогает старый фонарь): — Жалко стекло стоит новое, надо задрипанное. Неплохие ручки медные, у меня такие же дома. А дорогие ваши ручки медные?
Алкаш (больным голосом): — Светочка! Почем?
Светочка (немолодая грузная женщина): — 3.500 пара.
Х: — Как в Москве.
Прохожий к фотографу (надрывно): — Друг! Посмотри, работает или нет, только купил! Ну подскажи, ты ж фотограф!
Фотограф: — Извини, друг, занят я.
Х: — Ух, потрясающий двор (арка возле барахолки). В Ленинграде есть и похлеще, но там нет зелени. Я на вашем месте фотографию бы сделал этого двора, а вовсе не меня.
Заходим во двор
Х: — Тут уже не так интересно... Но можно просто фронтально снять одно окно. Вы его снимаете, чуть-чуть подмазываете, и вы — модный художник Купер!
«Г»: — Это хорошо продается?
Х: — Да еще как! Особенно русским. Потому что новым мещанам, им нужно, чтобы фактура грязная была не тут, а в картине, понимаете, да?.. А вот это (заколоченная перекрашенная дверь) можно снять с петель и выставить, готовая инсталляция. (Максиму). Почему вы такие выставки не делаете?
Макс: — Ммм, не скажу.
Х: — Сколько вам лет?
М: — 22.
Х: — Пора. Пора нахальничать. Весь авангард держится на нахальстве. И границу морали нужно обязательно перейти. Сама идея обычно тошнотворная. Пьеса, книга, фильм или скульптура. Это всегда гадость какая-нибудь. Но если сделано блестяще... вот «Лолита» Набокова. Там все персонажи омерзительны, кроме Гумберта. Сама Лолита — гадина какая, мерзавка. Но текст! (Фотографу). Смотрите, девочка на балконе — пригорюнилась. Здорово. Снимите ее. Здорово же. Вы успели? Коробка только плохая. Вот сказать: убери коробку и встань. Но никогда не согласится.
«Г»: — А из современных звезд кто вам подходит?
Х: — Нет никого. Ищу. Ищу мальчика и девочку. Если у меня сейчас будет фильм, я их сделаю звездами. Девочка у меня должна быть лет 30, и петь должна уметь, по-тому что она немецкая шпионка. А мальчик должен быть такой... как он (на Максима) по фактуре и по возрасту, ну он же не актер...
«Г»: — А Кира Муратова берет принципиально неизвестных.
Х: — Она делает совсем другое кино, она живет в авангарде и в маразме.
«Г»: — В маразме?
Х: — Ну, конечно, ее же фильмы вызывают отвращение, но они прекрасные, потому что она мастерица. Ну вот взять любого ее персонажа — вы ж такого в постель не положите. Поняли, да? Она, конечно, работает в том измерении, когда грань перешли.
«Г»: — Ой, осторожно, трамвай.
Х: — В моем детстве говорили: зарезал трамвай. Никогда не «попал». Зарезал.
Подходим к Базарной площади
«Г»: — Вот рынок, будем заходить?
Х: — Для кушания? Нет. Разве что базарные семечки... Я в Нью-Йорке купил на улице жареных семечек и грыз их.
«Г»: — А я думала, семечки на улице — только в России.
Х: — Прямо на улице сидят негры с семечками. Я купил самые крупные, 2 доллара— стакан. Иду по Нью-Йорку и боюсь грызть, неудобно. Смотрю, все грызут — в шубах прям. Город такой беспородный, хороший.
«Г»: — Семечки тоже в фунтиках продают?
Х: — Кулек бумажный... Фунтик? Я забыл это слово. А по дороге семечек не будет уже?.. (Глядя на трамвайную остановку). Всегда бомжи и подруги их — собаки. Такие же несчастные, кривые. В сущности, сколько собак бездомных спасается от невзгод благодаря этим людям... А мы прямо в смерть идем (переходим Буденновский).
«Г»: — Да нет. Тут хаотично, но никого не давят.
Х: — В Париже у арки Триумфальной никто не соблюдает правил движений, и чего там только не вытворяют машины! Ни в коем случае нельзя ходить по этим Елисейским полям. А мы где?
«Г»: — Проспект Буденновский. А раньше был Таганрогским, дорога прямо на Таганрог шла.
Х: — А я Буденного живым видел. В гастрономе встречал. Он рядом с моим домом жил. Глаза слепые-слепые. Лет, наверное, 80 ему было. Молотова видел... Ой, хорошая улица, еще и прохладная.
«Г»: — Это Шаумяна.
Х: — А это что? Это хмель? Вот это зеленое на всех заборах?
«Г»: — Дикий виноград.
Х: — Он и зимой зеленый?
«Г»: — Не-е-ет, зимой это просто сухие ветки.
Х: — В Лондоне тоже много дикого винограда, а в Москве почему-то не принято разводить.
«Г»: — В Лондоне, наверное, не так холодно.
Х: — В Лондоне розы цветут всю зиму! Никого нет в пальто, все в пиджачках. Дети с соплей, но едят мороженое. А индусов больше, чем самих англичан, как в средней Азии: у всех открыты окна-двери, парят круглые печи, и они греются в своих шелковых сари. Удивительный город. А в Париже все одеты одинаково — черные, модные... В Лондоне, когда была премьера фильма («Вокальные параллели». — «Главный»), пришли одни сумасшедшие, я столько сразу не видел никогда. Зеленые волосы, красные, голый индус в кожаных плавках с ящиком водки — на лбу у него была электрическая лампочка, и он эту водку всем разливал. Это был кинотеатр Warner Brothers, и когда открылся занавес, я обомлел: безумные старушки в шляпах и такая вот молодежь. Но это мне понра-вилось. И вопросы глупые — хорошие вопросы: «А это зачем, для чего? А это символ чего — разбитые яйца на рояле?». Я говорю: «Здрасьте. Яйца глотали, чтобы был хороший голос».
— «А-аа».
«Г» (шепотом): — Смотрите, бабушка какая (в платке, цветной юбке на парапете сидит аккуратная старушка и внимательно на нас смотрит).
Х: — Чудесный объект, аа... Она невероятная. Давайте денег ей дадим. Она бедная бабушка?
«Г»: — Ну она не просит…
Х: — Давайте дадим. Дадите? Я что-то стесняюсь очень.
Вытаскивает сторублевку. Отношу старушке, живо берет:
«Спасибо, ласточка. Здоровьичка на всю вашу жизнь!».
Х: — Ну что?
«Г»: — «Здоровьичка на всю вашу жизнь».
Х: — Ну и слава богу... (На «клоповник» с лестницами). Какой дом, просто Гавана! А тетя какая — это ж кубинский карнавал, как она одета (на прохожую в юбке с рюшами). Снимайте этот город, пока он есть. У него фактура грандиозная. И люди здесь безумные. Когда мы шли по рельсам, помните, голый молодой человек тащил тележку? Франция 50-х годов, сейчас такого нет. У вас очень много с голыми ногами мужчин, это только в Неаполе позволено, в Европе это нонсенс. Снимите его, это будет такой порок — дальше некуда.
Макс: — А Параджанов своего Ашик Кериба прямо на улице ведь нашел, соседа взял...
Х: — Да! Перфоманс, который делал Параджанов, равного ему не было нигде: Дали даже близко не стоял. «Вы зачем взяли курда?». — «А у него х...й, как стакан. Я Майе Плисецкой показал, она чуть не умерла». Когда он так говорил, вы понимаете?.. никакие Уильямы Берроузы, никакой русский авангард — все это говно. А при этом было так смачно, красиво снято — в этом он был гений. К сожалению, мы не видим даже одного процента его творчества. Грузины нена-
видели Параджанова. Его любили искусствоведки из Москвы и такие, как я, блаженные, и простые люди. А режиссеры к нему не ходили. (Цитирует «Вокальные параллели»): «Одно сопрано ненавидит другое сопрано. Одна балерина мечтает о смерти другой балерины». Про балерин я слышал из интервью Цискаридзе. «Отвернешься — постное масло нальют, чтобы упала» — это Плисецкая сказала. И добавила: «Я кручу фуэте лучше, если знаю, что в зале сидят враги». Вот Ренатка сейчас играет во МХАТе («Вишневый сад». — «Главный»), с ней никто не здоровается. И она тоже на всех положила. Но у нее эндорфины особые, она получает удовольствие, когда ненавидят.
«Г»: — А когда сюда приезжала, очень милой показалась…
Х: — Матом ругается так, если осветитель не то сделал! Я говорю: «Вы что, с ума сошли?». Она говорит: «Это школа Киры Муратовой». Ничего подобного. Кира матом не ругается. Она истеричка.
«Г»: — Вы знаете, что Муратова из людей, повлиявших на нее, называет Параджанова и Хамдамова?
Х: — Знаю. Я на нее много работал. Она из всех фильмов моих что-то берет, вентилятор с бумажками у нее в «Настройщике». 30 лет назад мы с ней делали картину, которую потом закрыли. «Княжна Мэри».
«Г»: — Какая все-таки странная судьба у ваших работ, я вот не могу понять, как это — смыли пленку «Нечаянных радостей»?
Х: — Она у меня есть. Я ее успел забрать... Гляньте, какие ворота, и над ними цифра 110 магическая.
«Г»: — Почему магическая?
Х: — Я учился в такой школе, у меня всегда были такие квартиры. Я стал бояться этой цифры... Ох, какие развороты (взломанный асфальт и перевернутые бордюры). Вот чего надо снимать. Но на контрасте. Обувь элегантную рядом. Или свадьбу, шагающую через этот кошмар. Это называется «монтаж аттрак-
ционов» — по Эйзенштейну. Вот наш фильм — это монтаж аттракционов. Пустого кадра нет, всегда что-то придумано. Феллини, Бунюэль — они тоже занимались монтажом аттракционов. Все остальные не могли — ни Висконти, ни Бергман, они были реалисты, внутри кадра никогда не было выдумки, никогда.
«Г»: — А зачем вы Висконти в Узбекистан возили?
Х: — Там было дешево снимать... Мы были в ауле, и вышли такие дремучие старики, аксакалы, с палками. Антониони их снял на поларойд, тогда это было в новинку, и подарил. А они сказали: «Зачем останавливать время?». И вернули фотографию. Страшно, да? Он был потрясен. И запомнил на всю жизнь....Потом однажды мы сидели в Киргизии, у Айтматова: сабантуй такой и много режиссеров — узбеки, таджики, туркмены, музыка играет, Антониони кушает... И он напился и спросил, хотя вообще злой, сухой и не разговорчивый: «Скажите мне все, по очереди, ваши самые любимые места в мире». Все стали свою родину восхвалять, ну вот из Ростова про Дон бы сказал. А он взял рюмку и говорит: «Вы все непрофессиональные люди. Вы должны говорить только о том месте, которое вы будете снимать в кино. Для меня это сейчас — пустыня».
«Г»: — А для вас сейчас какое лучшее место?
Х: — А для меня ...домик в Подмосковье, чтобы росли мальвы, и я бы изучал учебник ботаники. Заходим в «Эсквайр»
Х: — Ну вот, очень приятное место. (Фотографу). Есть такая фраза, сюрреалист ее выдал, Андре Бретон: «Вещь в состоянии упадка — это всегда искусство». Кукла фарфоровая — пошлая игрушка, но разбитая кукла в траве — это уже артфакт. Скамейка из Ikea — пустая вещь, но если она поросла травой и покрыта улитками — это артфакт. Здесь у вас столько развалин безумной красоты... Надо снимать, это просто бесценный будет товар.
Фотограф: — Да я снимал! Мне нужно было, когда во ВГИК поступал...
Х: — Поступили? Не надо было. Потеря времени, уверяю вас. Знаете, что такое учиться в Москве? Это значит войти в мафию. Вы сразу дружите с 20 людьми из хороших кинематографических семей, с Николиной горы или с Рублевского шоссе. Это тусовка. И вы этими людьми пользуетесь, а они— вами, и так создается этот кошмар, в котором искусства нет.
«Г»: — Да, теперь много снимают дочку Михалкова…
Х: — Она нормальная, когда не лезет в хорошенькие.
«Г»: — Только что у Дуни Смирновой снялась (фильм «Связь»).
Х: — А если бы Дуня нашла девочку на улице, открыла ее, как Муратова когда-то Нинку Русланову, все бы сказали: вот это да! А здесь — междусобойчик, свой круг. И когда я говорю, что Денев — красивая женщина, но плохая актриса, я — дурак. И когда вам скажут: снимайте дочку Михалкова.., то надо взвешивать компромиссы. А я вот не делал этого.
«Г»: — А кого вы хотели снимать в «Рабе любви»?
Х: — Ленку и хотел (Соловей. — «Главный»). Два года боролись за нее. Кого только мне не засовывали! Это был ужас. Вот я вам расскажу, что такое компромиссы и как это гадко. Вот режиссер Чухрай. Он скучный был, мы его не любили, про войну рассказывал, читал стихи «Гренада моя»... И вот он снимал
первый фильм в оттепель — «Сорок первый» со Стриженовым.
«Г»: — ...и Извицкой.
Х: — Только роль была написана не для Извицкой! Это должна была играть гениальная Екатерина Савинова, помните кино «Приходите завтра»? Фрося Бурлакова. Мужланка рядом с женоподобным нашим «Жераром Филиппом». Представляете, какой контраст! И ее убрали, потому что роль хотела любовница министра культуры. И Савинова сошла с ума, она покончила с собой, бросилась под поезд. Чухрай считал, что это его вина. Но Извицкую снял. Вот это меня потрясло. Жуткая история. В искусстве нет добрых отношений. (Усмехается). Илзе Лиепа мне привозила балерин, я им говорю: «Не надо прямых спин, будьте, как у Дега или Тулуз-Лотрека, такие рабочие лошадки». А Лиепа: «Можете им не говорить, они все от природы горбатые»... (Фотографу). А ВГИК — это ля-ля-ля, лясы точить. А о чем? О Спилберге? Что он снял? «Список Шиндлера» — это (показывает, как его рвет). Искусство — это Вайда, Мунк. Они были выдающиеся, причем все воровали у Довженко, он был гений. Вот есть высшие режиссерские курсы очень хорошие, там Занусси, Юсов...
Ф: — Юсов у меня творческий экзамен принимал.
Х: — Юсов очень хороший. Год поучитесь и бегите. Зачем время терять. Если есть мозги, идите в режиссеры. Быть оператором у режиссера-идиота — очень неприятно.
«Г»: — Кончаловский говорит, что относится к вам с обожанием, а вы кого обожаете?
Х: — Все, что я называю, плюс Виго, Жан Виго, предтеча Феллини, еврейский француз. «Аталанте», «Ноль за поведе-ние», «По поводу Ниццы» — всего три маленьких картины.
Потрясающих.
«Г»: — Это все, что он сделал?
Х: — Да, потом он умер. Вовремя. Ну еще «Гражданин Кейн» Орсона Уэллса, Эйзенштейн. Вот что такое коляска Эйзенштейна? Это шедевр и при том фашистское кино. Это к разговору об авангарде.
Официант: — Прошу прощения, может, минеральная вода, сок, кофе?
Х: — А у вас есть американский? Только мне с молоком. А лучше молоко горячее, а то холодное дают.
«Г»: — Я хотела о судьбе «Анны Карамазофф»...
Х: — В этом году, кажется, купят фильм. Я его закончу. Наконец.
«Г»: — Но он же был показан в Каннах? И даже номинирован на «Золотую ветвь».
Х: — Он не был смонтирован. Я тогда судился со своим продюсером.
«Г»: — А я видела «Анну Карамазофф».
Х: — Да ладно! Вы видели то, что нарезали студенты ВГИКа на «Мосфильме». Картина-то другая совсем.
«Г»: — И в чем вы не сошлись с продюсером?
Х: — А он монтировал все сам. Появился, когда фильм сняли, а озвучивать и монтировать денег не было.
«Г»: — А как вы Жанне Моро формулировали предложение? Ведь это было только второе ваше кино.
Х: — Ничего я не формулировал, она сама приехала с чемоданами и пленкой. Этот фильм был придуман для Шигулы (Ханна Шигула, любимая актриса Фасбиндера и Вайды. — «Главный»). А потом она не смогла сниматься, потому что была занята везде. И вместо нее приехала ее подружка, Жанна Моро: «У вас, я слышала, нет пленки? Я вам привезла целый чемодан». Я смотрю: пленка старая, испугался, но делать нечего. Стал снимать... А сейчас мы с Моро договорились, что я не буду ее озвучивать. Она просто за всех все скажет. Как будто это радиопостановка. Почему вдруг в русском фильме какая-то француженка за всех говорит, да еще и играет?! Но абракадабра возможна. Любую цитату важно правильно переварить. Если внимательно читать Бродского, то прямо видно, откуда он брал. Он читал те же книги, что и я. Это приятно. Надо обязательно учиться на старых. (Цитирует «Вокальные параллели»): «Все друг у друга учатся. Все друг на друга влияют. Главное — хорошо переварить. Лев весь состоит из хорошо переваренной баранины». Мы всегда живем прошлым. Если мы его не знаем, то мы — чудовища, истуканы, клипмейкеры.
«Г»: — Есть какие-то картины, которые вы пересматриваете?
Х: — Мне негде. У меня нет телевизора, и вот этот аппарат (мобильный) я теряю каждую секунду. Четвертый в этом году.
«Г»: — Не могу не спросить: вам понравилась «Раба любви», переснятая Михалковым?
Х: — Не видел.
Благодарим за помощь кинотеатр «Буревестник»
и Лабораторию NEрекламы BabyLab
Перейти в архив