В планах Михалкова записать альбом на стихи Туроверова. Альбом пока не записан, но им снят документальный фильм «Казаки: неразделенная любовь» — на основе стихов Туроверова.
Сегодня на родине «донского Есенина », в Старочеркасске, установлена мемориальная доска с его бронзовым портретом, а книги изданы, пусть и небольшими тиражами. Хотя литературоведы всерьез называют Туроверова лучшим поэтом первой волны эмиграции, широкая публика почти не знакома ни с его творчеством, ни с биографией.
Опоздавший вовремя родиться.
Родиться в канун ХХ века — значит обречь себя на бурную жизнь, что и сделал Коля Туроверов, появившись на свет 18 марта 1899 года в семье потомственных старочеркасских казаков.
Забавно, но все члены его семьи носили отчество «Николаевич». «Николаем в квадрате» был не только наш герой, но и его отец, судебный следователь. Мать, Анна Николаевна, добрая и сострадательная женщина, имела запорожские корни. В семье любили книгу и музыку, отец был страстным охотником.
Как все казачьи дети мужского пола, Коля в три года был посажен на коня, в пять ― уже свободно ездил верхом. Когда в эмиграции Туроверов будет вспоминать о доме и детстве, муза подскажет ему почти пасторальные картинки. Да так оно, наверное, и было, в особенности по контрасту с пришедшей на смену этой буколике гражданской смутой:
На солнце, в мартовских садах,
Еще сырых и обнаженных,
Сидят на постланных коврах
Принарядившиеся жены.
Весь город ждет и жены ждут,
Когда с раската грянет пушка,
Но в ожиданье там и тут
Гуляет пенистая кружка...
Семь классов своего гражданского образования Николай получил в каменском реальном училище. К этому времени выпускники таких училищ уже могли претендовать на поступление в университет. Однако до университета дело не дошло: в 1914 году грянула первая мировая война. Туроверову было всего 15, но на фронт ему страстно хотелось, как и многим его сверстникам, грезившим военной романтикой. Едва дождавшись семнадцати лет, Николай поступает вольноопределяющимся в Атаманский полк, в составе которого уходит на фронт.
Очень быстро его производят в урядники, а через месяц, в сентябре 1917-го, откомандировывают на Дон, чтобы в ускоренном порядке «выучить» на офицера. В качестве портупей-юнкера Туроверова зачисляют в Новочеркасское военное училище. И снова история срывает учебу. В стране произошел Октябрьский переворот, казачество гадало, чего ждать от большевиков. Нашлись те, кто быстро понял, что от «краснопузых» добра не будет. Среди них был легендарный есаул Чернецов — командир и организатор первого белого партизанского отряда на Дону, которого за удаль и бесстрашие прозвали «донским Иваном-царевичем».
Николай Туроверов с младшим братом Сашей решили, что это самое подходящее для них место. Отряд Чернецова, состоявший преимущественно из учащейся молодежи, стал прикрытием Новочеркасска от красных атак и чуть ли не единственной действующей силой атамана Каледина.
«Каледин взывал к казачеству, — напишет Туроверов много лет спустя в почти автобиографическом рассказе «Первая любовь». — Н о казаки, вернувшись с фронта, были глухи к призыву своего атамана, война им надоела, и мы, юнкера, кадеты, гимназисты, разоружив пехотную бригаду в Хотунке под Новочеркасском, пошли брать восставший Ростов. Вот эту зиму, очень снежную и метельную, эти дни великолепного переполоха, когда все летело к черту и не успевшим попасть на фронт было разрешено стрелять и совершать подвиги у себя дома, это неповторимое время атамана Каледина я запомнил твердо и навсегда».
Отряд Василия Чернецова кидало по всей Области Войска Донского: «Иван-царевич» то разгонял совет «товарищей» в Александрово-Грушевске, то усмирял Макеевский рудничный район. За неоднократное участие в боях юнкер Николай Туроверов был произведен в хорунжие.
После трагической гибели Чернецова и развала отряда Туроверов становится участником Степного похода, длившегося с февраля по март 1918 года.
Из Новочеркасска в Сальские степи под командованием походного атамана Попова двинулось около двух тысяч штыков. 75 процентов добровольцев снова составлял молодняк, почти дети: фронтовики предпочитали отсиживаться дома. Однако атаман надеялся на «радикальный переворот в душе казака», благодаря которому после весеннего сева станичники встрепенутся и с оружием в руках примкнут к его отряду. Этого не произошло. Спустя 15 лет, уже в парижской эмиграции, участник этих драматических событий Николай Туроверов напишет:
Запомним, запомним до гроба
Жестокую юность свою,
Дымящийся гребень сугроба,
Победу и гибель в бою,
Тоску безысходного гона,
Тревоги в морозных ночах,
Да блеск тускловатый погона
На хрупких, на детских плечах.
Увидев, что его план эмоционального воздействия на казачество потерпел крах, атаман Попов отдал приказ о распылении своего отряда. Однако гражданская война для Туроверова в апреле 18-го не закончилась. Будучи уже подъесаулом, он в составе Атаманского полка продолжал биться за ту Россию, которую не хотел потерять, на Дону, на Кубани, в Новороссийске и под командованием генерала Врангеля на берегах Сиваша.
За три года войны Туроверов заработал четыре ранения и орден Св. Владимира 4-й степени — боевую награду, которой фронтовики гордились.
Уходили мы из Крыма.
В Крыму Белая армия давала «последнюю гастроль». Сломив оборону отборных, но малочисленных офицерских сил, красные дивизии взяли Турецкий вал. Это был конец. А потом — врангелевская эвакуация.
В первых числах ноября 1920 года в числе 140 тысяч русских военных, в том числе 50 тысяч казаков, Туроверов навсегда покинул родину. Его, раненого, внесли на один из последних пароходов в Севастопольском порту. Следом по трапу поднялась жена — Юлия Грекова, красавица-казачка, медсестра крымского госпиталя.
Корабль взял курс на греческий остров Лемнос. Именно в это место Эгейского моря, если верить мифам, Зевс-громовержец выбросил своего новорожденного сына, разгневанный его хромоногим уродством. На острове бога-кузнеца предстояло ковать новую жизнь. В черно-голубую воду вслед за уплывающим пароходом бросались кони, не в силах расстаться с уплывающими в никуда казаками. И об этом душераздирающем расставании Туроверов не смог не написать.
Стихи, посвященные коню, в СССР тайно переписывали, даже не зная имени автора. Сейчас всем приходит на память финал советского фильма «Служили два товарища» — там белогвардеец Брусенцов в исполнении Высоцкого смотрит с борта эмигрантского корабля на своего белого Абрека, прыгнувшего в море с высокого причала. Офицер достает револьвер и стреляет — нет, не в коня, в висок. В реальности же кавалеристы стреляли в лошадей — «чтоб не мучились»:
Уходили мы из Крыма
Среди дыма и огня,
Я с кормы все время мимо
В своего стрелял коня.
А он плыл, изнемогая,
За высокою кормой,
Все не веря, все не зная,
Что прощается со мной.
Кем вы были в мирной жизни?
После изнурительного морского путешествия казаки оказались на Лемносе. Формально это был предоставленный французами пересылочный лагерь для врангелевцев, фактически — большая, окруженная водой тюрьма. «Союзники» установили для русских строгий режим интернирования и обеспечили весьма скудное снабжение.
Каждому казаку полагалось по 500 граммов хлеба, немного картошки и консервов.
Жили в бараках и насквозь продуваемых палатках, без кроватей, матрасов и одеял. Собирать бурьян для растопки печек не разрешалось: казакам запретили ходить по острову, за этим строго следила французская охрана. К ней с радостью и рвением присоединилась греческая полиция. Многими овладевало отчаяние: ни родины, ни дома, ни работы, ни свободы.
Резкое похолодание усугубило ситуацию — мужчины и женщины спали, не раздеваясь, в лагере начали зверствовать вши и чахотка. Самоубийства среди эвакуированных стали случаться все чаще. Одновременно люди искали противоядия от настигшего их ужаса. Построили церковь из ящиков и палаточной материи. Самодельный храм всегда был переполнен, а на службах пели казацкие хоры.
Николай Туроверов принимает вызов судьбы и начинает жить в предложенных обстоятельствах. Погоны пришлось снять и взвалить на плечи мешки с солью и мылом.
В следующем пункте своего эмигрантского маршрута в Сербии грузчик Туроверов обогатит свой послужной список профессиями лесоруба и мукомола. У них с Юлией рождается дочь Наталья, и молодому отцу некогда мучиться поиском смысла жизни. Между тем на горизонте начинает маячить голубая мечта всех русских изгнанников — Париж. Чтобы попасть туда, необходимо прежде заручиться контрактом о будущей работе. И друзья устраивают Николаю Николаевичу такой контракт — ему зарезервировано место грузчика на парижском вокзале. В 1922 году семья переезжает во французскую столицу на постоянное место жительства.
От таксиста до банковского служащего.
Разгрузку вагонов Туроверов ухитряется совмещать с посещением лекций в Сорбонне. А вскоре ему вообще неслыханно везет — он устраивается на работу шофером парижского такси.
Даже сейчас, спустя почти 90 лет, племянник Туроверова Николай Александрович готов предъявить любопытствующим старый «Рено», на котором ездил дядя Коля. Машина стоит в гараже потомка и заводится с первого раза.
Таких «счастливцев», как Туроверов, в Париже хватало. Работая шоферами, официантами или уборщиками, «среди своих» эмигранты по-прежнему считались адвокатами, артистами, чиновниками. Многих настигало своеобразное раздвоение личности и стремление жить вчерашним днем. Может, такая участь не миновала бы и Николая Туроверова, но его спасло от шизофрении писание стихов. Прекрасное средство, если, бог дал талант.
Осмысливать жизнь в стихотворных строчках стало его привычкой с 21-го года. В 28-м появился первый поэтический сборник «Путь». Последующие четыре носили одно и то же аскетическое название «Стихи» и увидели свет в 37-м, 39-м, 42-м и 65-м годах.
Уже первая книга показала миру — явился поэт, какого он раньше не знал. О дебютном сборнике одобрительно высказались литературные мэтры русской эмиграции.
За Туроверовым быстро закрепилась слава «Бояна казачества» из-за основной темы, к которой с неизменной верностью обращалась его муза. Не только публикации, но и устные выступления сделали его необычайно популярным среди соотечественников, живущих вдали от родины и исступленно мечтающих о возвращении. Еще один известный поэт русского Парижа Владимир Смоленский так описал поэтический концерт Николая Туроверова: «Николай Николаевич начал читать свои стихи... Окончено. Минутная тишина, тишина забытья и дружный взрыв аплодисментов. А потом совершенно незнакомые люди, видевшие впервые Туроверова, шли к нему, жали руку, со слезами на глазах целовали его». Поэтический талант удивительным образом сочетался в Николае Николаевиче с гибкостью и адаптивностью в жизни бытовой и социальной. В начале 30-х годов он поступил на службу в крупнейший парижский банк «Диас», в котором проработает почти сорок лет, получив в конце карьеры медаль «За долгую и безупречную службу». Подобно клерку Францу Кафке, он вел двойное существование службиста и творца. Интенсивность жизни Николая Николаевича была очень далека от среднестатистической. Ему не хотелось, чтобы зарубежное казачество, привычно поругивая Запад, ограничивалось распеванием фольклорных песен в многочисленных «русских ресторанах» с однотипным названием «Донские волны». Эмигрантской апатии он противопоставил деятельный патриотизм. Многие свои большие дела он предварял любимой присловкой «Стой и не боись!» Туроверов взял на себя заботу о чудом сохранившемся при исходе из России архиве Атаманского полка. Он разыскивал новые материалы и документы, сам покупал их на аукционах и в конце концов открыл в собственной квартире музей полка.
При музее атаманцев содержалась уникальная коллекция русской книги и старины, собранная генералом Дмитрием Ознобишиным и насчитывавшая свыше десяти тысяч томов и гравюр. Поэт Туроверов стал составителем сборников «Казачьи песни» и «Наполеон и казаки». Последний считается библиографической редкостью. В 1937 году инициировал создание парижского «Кружка казаков-литераторов», а после войны — «Казачьего союза», который помогал донцам устроиться на чужбине: обзавестись новыми документами, поступить на работу, переехать в другую страну. Почти 20 лет был редактором журнала «Родимый край».
Избалованный впечатлениями Париж ахал на организованных Туроверовым выставках «Казаки», «Суворов», «Пушкин и его эпоха» и даже «1812 год». Пожалуй, последняя была наивеличайшей дерзостью.
Однако толерантные французы проглотили и не поперхнулись.
Ни жалости, ни состраданья?
Вторая мировая война расколола русскую эмиграцию. Конечно, далеко не все примкнули к атаману Краснову, в 80 лет поступившему на службу вермахту из-за ненависти к большевизму. Однако нападение Гитлера на СССР во многих всколыхнуло непонятные надежды: казалось, что после вскрытия «герметической банки» Совдепии русские люди, да еще и взявшие в руки оружие, перестанут быть рабами.
Эмиграция с новой силой размечталась о скором возвращении на родину. Были и те, кто присягнул союзникам, чтобы в войне с фашизмом воевать на стороне России.
Участие Николая Туроверова в этой, уже третьей по счету в его жизни, войне представляется загадкой. Официальные биографы обтекаемо говорят, что он «сражался с немцами в Африке». Однако известно, что сфера деятельности Легиона в основном простиралась на защиту колониальных интересов Франции.
Белые офицеры вступали в Иностранный легион не только от отчаяния и безденежья, им важно было найти применение своим знаниям и опыту, снова ощутить свою востребованность. Кроме того, русских привлекала возможность оказаться в особо привлекательной для них атмосфере «боевого братства», поскольку отношения между солдатами и офицерами в Легионе не укладывались в рамки казенного формализма. Возможно, Туроверову действительно удалось повоевать с немцами на территории Северной Африки. Странно только, что в написанной «по свежим следам» поэме «Легион» об этом ни слова. В Иностранный легион набирали кого попало и со всего мира. Конечно, русское офицерство было его украшением. Воевали они, как правило, во французских колониях, размышляет ростовский историк Сергей Кисин. В 1940 году Франция была оккупирована, и Легион должен был перейти в подчинение правительству Виши, союзному немцам. Вообще об участии Иностранного легиона во второй мировой войне мало что известно. Легионеры могли отметиться на разных сторонах.
Однако американский специалист по истории Иностранного легиона Вилен Люлечник иного мнения: как известно, Франция вступила в войну с Германией 3 сентября 1939 года. Военные действия затронули затем и территорию Северной Африки. Кстати, бои здесь продолжались еще два месяца после капитуляции Франции, которая состоялась 22 июня 1940 года. Некоторые командиры Легиона отказались признать позорное для Франции перемирие. Они перешли на сторону Шарля де Голля и в этом качестве возвратились в Северную Африку. Иностранный легион вновь начал принимать участие в боевых действиях против германской армии на этот раз как составная часть формирований генерала де Голля. В самой поэме «Легион», датированной 1940–1945 годами, лирический герой наслаждается опасной африканской экзотикой, тоскует при мысли о душной Европе, загибается от желтой лихорадки и, чуть не умерев в пустыне от жажды, пьет перед своим неожиданным спасением мочу верблюда... А потом, произнеся красивую фразу: «Наш Иностранный легион — наследник римских легионов», делает жутковатое признание:
Нам все равно, в какой стране
Сметать народное восстанье.
И никакого намека на борьбу с фашизмом.
Поэт Евгений Евтушенко так попытался интерпретировать этот период жизни «иностранного легионера» Николая Туроверова: «По Туроверову, самое разрушительное для казака, привычного к седлу и свисту пуль и сабель, — это бездействие.
Размеренность жизни его удушала. На пятом десятке ему приснилось, что жизнь становится бессмысленной, но ведь бессмысленным может быть и самый отчаянный риск, если он не во имя спасения кого-то.
И Туроверов записался в Иностранный легион, то есть по собственной воле завербовался в усмирители».
Так ли? Возможно, будущие исследователи когда-нибудь докопаются до истины.
Неразделенная любовь.
В послевоенном Париже Туроверов возвращается к своим привычным делам: сочинительству, журналистике, общественной работе. Его литературный авторитет безусловен, имя известно во всех уголках Земли, где живут разбросанные по свету русские: в Аргентине и Алжире, США и Югославии. Он печатается в тиражных эмигрантских изданиях: «Перезвонах», «Возрождении», «России и славянстве», «Современнике», «Гранях», в альманахе «Орион», в «Новом журнале». Его стихи включены в послевоенные антологии «На Западе», «Муза диаспоры», «Содружество». Мысли о Доне и России не оставляют его так же, как и прежде, но возвращение все чаще предстает несбыточной химерой, а любовь к родине приобретает эпитет «неразделенная»:
...И скажет негромко и сухо,
Что здесь мне нельзя ночевать,
В лохмотьях босая старуха,
Меня не узнавшая мать.
Не признавшая сына мать-родина — вот навязчивый кошмар Туроверова. Что касается настоящих родителей поэта, то они бесследно сгинули после его отъезда то ли в лагере, то ли в ссылке. Следов их он так и не смог найти, хотя долго искал. В 50-м году умирает жена Юлия, поэт воспринимает ее уход как преддверие близкого свидания. Но жизнь продолжается.
Ему кажется, что наконец-то он нащупал секрет счастья:
Только жить, как верится и снится,
Только не считать года,
И в Париже, где чудесные больницы,
Не лечиться никогда.
Последовать только что выведенному правилу не удалось — последние годы жизни поэт часто болел. Сказалась трудная жизнь и укус тропической мухи це-це во время «африканской войны». После перенесенной ампутации ноги Туроверов умер во французском госпитале Ларибуазьер в 1972 году. Похоронен на знаменитом русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.
Жизнь оказалась нежней.
В Россию поэзия Николая Туроверова пришла благодаря самоотверженному труду архивиста Виктора Леонидова. В 1995 году был издан первый небольшой стихотворный сборник, в 99-м — второй, достаточно объемный, название которому дала туроверовская строка «Двадцатый год — прощай, Россия». Тиражи были небольшими: три и пять тысяч экземпляров. В основном отечество узнало о казачьем поэте Туроверове после телевизионного фильма Никиты Михалкова «Казаки: неразделенная любовь» из документального цикла «Русский выбор».
К «пиару» «донского Есенина» активно подключилось руководство Всевеликого Войска Донского. В Старочеркасске сначала появилась памятная плита, затем прошел посвященный Туроверову фестиваль «Я вернулся на Дон».
Сейчас Туроверовскому празднику поэзии хотят придать всероссийский масштаб и наладить в древней столице казачества подходящую инфраструктуру для привлечения туристов. Частью этого грандиозного плана является и перенос праха покойного с французского кладбища в родную землю. Правда, буквально исполнить завещание о подобающих похоронах все равно уже не получится: «Не с сложенными на груди, а с распростертыми руками, готовыми обнять весь мир, похороните вы меня. И не в гробу, не в тесной домовине, не в яме, вырытой среди чужих могил, а где-нибудь в степи поближе к Дону, к моей станице, к старому Черкасску, на уцелевшей целине, меня в походной форме положите родного Атаманского полка. Кушак на мне потуже затяните, чтоб грудь поднялась, будто бы для вздоха о том, что все на свете хорошо...»
Перейти в архив