Ростовчанка Тамара Ильинская глазами Юрия Фетинга

Тамару Ильиничну я вспоминаю всегда с улыбкой и благодарностью. Ее неистощимая энергия потрясала и часто переходила всякие границы. Помню первую встречу. В девятилетнем возрасте я пришел во Дворец пионеров на спектакль детской студии. На сцене играли две хорошенькие девочки и мальчик, а из-за кулис ими руководила смешная тетенька. Тетенька громовым шепотом что-то подсказывала неумелым артистам. Чтобы казаться незаметной, она обернулась в край кулисы и стала двигаться к середине сцены. Занавес натягивался, и зрители сначала увидели ее ноги, а затем и нижнюю часть до пояса. Так я впервые увидел «Тамарышну», как ее называли студийцы. После спектакля я побежал за кулисы записываться в артисты. Верхняя часть Ильинской мне тоже понравилась. Короткие рыжие волосы, лицо комической актрисы и глаза, пытающиеся изобразить строгость.
Среди студийцев оказались удивительно талантливые молодые люди. Я с восторгом наблюдал, как Женечка Глушенко (в дальнейшем актриса Московского Малого театра) репетирует мачеху в «Золушке». Уже тогда она была звездой. Короля играл Саша Марков (в дальнейшем актер Петербургского театра). Его рокочущий голос потрясал. А принцем был самый главный красавец Дворца пионеров — Витя Краславский (в дальнейшем актер театра им. Комиссаржевской). Ему тогда исполнилось около одиннадцати лет, все девочки Ростова в него влюблялись, а взрослые тетеньки сажали Витю на колени, гладили по голове и называли Кисой. Я страшно завидовал, хотя и понимал, что с моей внешностью могу рассчитывать только на роль придворного или солдата. Не стану перечислять всех студийцев — будущих профессиональных актеров театра и кино. Пионерский театр Ильинской был настоящим питомником талантов, ныне заполонивших всю Россию. Гремучая смесь из донских казаков, нахичеванских армян и местечковых евреев придавала спектаклям Ильинской неповторимый колорит.
Особо почетным считалось участие в так называемых «приветствиях». Ильинская отбирала для этих выступлений самых лучших. На всех сборах городских пионерских дружин, собраниях партийных и комсомольских активов появлялись юные энтузиасты с по-ильински задорной интонацией: «Приветствуем и рапортуем!!!» Еврейские мамы особо гордились такими выступлениями своих отпрысков и наряжали их, как кукол. У моей мамы тогда были материальные проблемы, и пионерский галстук я носил не шелковый, а хлопчатый. К тому же моя нескладная фигура, длинный нос, вечно торчащие в разные стороны волосы... Я, скорее, напоминал карикатуру на двоечника. Тем не менее в момент, когда все «пай мальчики» были заняты, Ильинская позвала на «приветствие» меня. Всю ночь я зубрил: «Мы — смена партии родной — идем за ней одной...» А на утро я подрался в школьном дворе и пришел во Дворец пионеров с синяком под глазом. Торжественное собрание комсомольского актива уже началось. Опустив голову, я быстро проскочил мимо Тамары Ильиничны и побежал за кулисы. С помощью белил я, как мог, затер синяк. Но он все равно выделялся на фоне остальной кожи. Тогда я загримировал белилами все лицо. И вот, когда я, вместе с остальными приветствующими, вышел под прожекторы сцены, зал замер. Оказалось, что рядом с румяными пионерами появился мальчик со смертельно белым лицом и опухлостями под глазами. «Мы — смена партии родной...».
Ильинская всегда была окружена друзьями. После репетиций она любила, чтобы ее проводили до дома. Меня она особо часто просила об этом. Как я теперь понимаю, таким образом Тамара Ильинична могла немного меня подкармливать. Жила она вместе со своей взрослой дочерью Верой на четвертом этаже в огромной коммунальной квартире. На пятьдесят жильцов приходился единственный туалет, расположенный на верхнем пролете парадной лестницы. Если мне не изменяет память, в туалете не было отопления, а унитаз заменяла дыра в полу. Это на четвертом этаже!
В двух небольших комнатках у Ильинских всегда шумели гости, проходили репетиции, обсуждались театральные события города. Обязательно накрывался стол. Все знали, что Ильинская сама не своя от черных оливок. «Оливки надо кушать целиком с косточкой!» — декларировала Тамара Ильинична. — «Косточка полностью растворяется в желудке и лечит от геморроя!» Изо всех городов ей привозили дефицитные оливки. Когда впоследствии я стал студентом Московского театрального института, я обязательно выискивал в столице любимое лакомство Ильинской и привозил в Ростов. Казалась, в доме Ильинских не прекращается праздник. При этом надо понимать, что зарплата руководителя театральной студии была мизерной. Дочка Вера вносила в атмосферу дома свою неповторимую ноту. Боже мой, как они ругались! И в этом проявлялась настоящая любовь ростовской мамы к ее «непутевой» дочке.
Однажды после репетиции я в очередной раз провожал Тамару Ильиничну домой. В трамвае, в который мы влезли, оказалась какая-то знакомая Ильинской. Эта тучная дама с задней площадки увидела Ильинскую и с воплями радости стала пробиваться к ней. «Что вы теперь ставите?» — спросила дама, добравшись до нас. Ильинская воровато оглянулась на пассажиров, которые, как водится в Ростове, тоже ждали ее ответа, и громовым шепотом ответила на ухо знакомой: «Коммунисты идут по земле!» Старичок, сидевший возле нас, покачал головой и резюмировал: «Значит, все-таки идут!» В вагоне воцарилось зловещее молчание.
С властями у Ильинской были какие-то свои отношения. Она старалась выглядеть и действовать, как требовала коммунистическая идеология, но в ее компании всегда ценился острый юмор и ироническое отношение к властям. Однажды ее все-таки чуть не арестовали. Ильинская из театрального реквизита во Дворце пионеров взяла деревянный пистолет, положила его в полупрозрачную сумку и отправилась домой. Несколько кварталов за ней шел какой-то «доброжелатель», а затем вызвал милиционера.
Юные актеры из театра Дворца пионеров вырастали и переходили в студию Дома учителя, которую вела все та же «Тамарышна». Здесь ставились серьезные спектакли для взрослых. Среди студийцев завязывались любовные отношения, создавались семьи. На сцене играли целые династии.
Самым радостным событием для студийцев были капустники. Безумные переодевания, пародии на спектакли и, конечно, цыгане. Какой же ростовский казак, армянин или еврей не любит побыть цыганом. Утверждали, что даже в московском театре «Ромэн» работают исключительно «наши люди», а настоящих цыган там только двое, и те служат в гардеробе. После капустников начинались застолья, на которых блистали юмором лучшие силы ростовской театральной общины. Со всего города притаскивались банки с соленьями, маринады, готовились пироги и салаты. Все кулинарное искусство Ростова выставлялось на столы Дома учителя.
Особенно напряженно работала Ильинская накануне Нового года. К празднику во Дворце пионеров ставилась новая сказка и интермедии вокруг елки. И вот тут моя внешняя несуразность помогала создать облик какой-нибудь сказочной нечисти.
К четырнадцати годам я сильно вытянулся, и Ильинская поставила меня на единственную «денежную роль». Я стал играть Деда Мороза. С большим удовольствием я приклеивал бороду и красил нос. До сих пор помню запах лака, который мы использовали для приклеивания усов и бород. Ильинская научила нас эксклюзивному способу использования лака. Вначале его поджигали и ждали, пока выгорит часть спирта, а затем теплый лак наносили на кожу. Это было похоже на священнодействие.
Дедов Морозов назначено было двое. Я «морозил» на спектаклях во Дворце пионеров, а на выездах в детских садах и школах подрабатывал зять Ильинской — профессиональный актер Володя Петухов. Но красная с опушкой шуба, борода и усы Деда Мороза были в одном комплекте. Однажды я пришел во Дворец пионеров на елочное представление и не обнаружил костюма Деда. Значит, Володя Петухов не принес его после выездного выступления. Через полчаса начиналась елка и мне было необходимо появиться в образе Деда Мороза, а костюма нет. Я прозвонил Ильинской и услышал приказ самому ехать в какой-то детский сад и забирать дедморозовский наряд. Я возмутился: «Почему Петухов не привез костюм на место?» На это Ильинская мне заявила, что я не должен рассуждать, поскольку она дает мне заработать. Мне — мальчику из бедной семьи...
По сути, она была права. Но никто не имел права называть мою семью бедной, и я никогда не стал бы принимать подаяния. Я повесил трубку и ушел. От Ильинской и из артистов. Как мне казалось, навсегда. В этот день Деда Мороза вынуждена была играть Надя — жена Анатолия Васильева (ныне знаменитого московского театрального режиссера). Представьте себе реакцию двенадцатилетних ростовских хулиганов-зрителей, когда перед ними под елкой появилась тетя с бородой.
Я не ходил в студию Ильинской семь месяцев. Конечно, от досады я изгрыз себе все локти, но не мог переступить через гордыню. А потом мой одноклассник принес мне записку от Тамары Ильиничны: «Будем ставить «Обыкновенное чудо». Приходи обязательно».
Это было чудесно! И спектакль в постановке Ильинской, и то, что я снова попал в зачарованный круг.
За лучшие спектакли студию Ильинской награждали особенной премией — туристическими поездками. Тамара Ильинична очень любила путешествия. В Ленинград мы отправились группой в десять человек. Конечно, все мы получили от родных и знакомых заказы на то, что мы должны купить в Ленинграде. Каждому из нас выдавались деньги на приобретение твердокопченых колбас, оливок, ликеров и даже сырого мяса и кур. В Ростове в это время на прилавках мясных магазинов было пусто. Недаром кто-то придумал загадку: «Синий с красной полосой и воняет колбасой». Ответ на загадку: «Поезд «Тихий Дон» возвращается из Москвы».
Тамара Ильинична собрала нас перед отъездом и объявила, что в Ленинграде полно жуликов и надо постоянно держаться за карманы (это она говорила детям, которые родились в «Ростове-папе»!) Поэтому единственный выход — потайной карман! Тут Ильинская задрала юбку и продемонстрировала карман на своих больших мужских трусах. Закалывать его следовало тремя английскими булавками. Тут помещаются и деньги, и аккредитивы, что особенно важно, поскольку ни один бандит не сможет воспользоваться аккредитивами без подписи владельца. «Все деньги сдавайте мне!» — приказала Ильинская...
У меня денег было немного, к тому же, как говорят, деньги не пахнут, но я все-таки отказался от карманчика Тамары Ильиничны. В Ленинграде стояла жара. Мы бегали от музея к музею, часто останавливаясь возле бочек с прекрасным ленинградским квасом. И тут Ильинская всех предостерегла — в Ленинграде летом свирепствует бытовой сифилис и прочие болезни. Ни в коем случае не пить из их стаканов и кружек! У Тамары Ильиничны для этой цели была заготовлена пластмассовая кружечка. У каждой бочки Ильинская доставала свою кружечку и поила всю нашу группу. Когда в очередной раз она достала свою тару, лысый пенсионер в белом халате — хозяин квасной бочки заглянул в кружечку и брезгливо сморщился: «Товарищ женщина, у вас там мухи!» «Это крошки!» — парировала Ильинская, но все же разрешила помыть кружечку. Хозяин предоставил это сделать самой Ильинской. Надо сказать, что, в отличие от Ростова, в Ленинграде напор воды раз в десять сильнее. Ильинская поставила свою кружечку на моечный фонтанчик и рванула и оторвала ручку. Трехметровый фонтан выбросил кружечку в небо и окатил всю очередь.
Вторая водная процедура случилась с Ильинской в городе Пушкине, где мы всей группой решили покататься на лодках. Расселись по двое. Для управления своей лодкой Тамара Ильинична выбрала самого надежного студийца — меня. Я и выглядел внушительно, и был физически силен, а к тому же хорошо плавал.
После прекрасной прогулки мы приплыли обратно. Пристань была высотой около метра. Чтобы подтащить лодку, Ильинская ухватилась руками за кольцо, которое висело на пристани... и оттолкнула ногами лодку. Я, как мог, налегал на весла, но уже никак не мог причалить. Ильинская прогнулась над водой, зацепившись ногами за лодку и вцепившись руками в кольцо причала. Когда ее живот коснулся воды, Тамара Ильинична завопила: «Тону! Спасите!» Сидевшие на причале лодочники, увидев висящую над водой женщину, покатились от хохота. Ильинская выругалась и, не выпуская из рук кольца, рухнула в воду...
Слава богу, что стояла жара и не надо было опасаться простуды. Мы шли по аллее Пушкинского парка. Впереди шествовала руководительница экспедиции. С ее платья стекали струи воды. Внезапно Ильинская остановилась, ойкнула и задрала юбку. Карманчик!!! На лавку парка она выложила мокрые деньги и аккредитивы с расплывшимися печатями... Целую неделю потом Тамара Ильинична бегала по сбербанкам Ленинграда и пыталась восстановить утраченные документы.
Самая ответственная работа у Тамары Ильиничны начиналась, когда ее птенцы готовились вылететь из гнезда. Многие собирались поступать в театральный институт. Даже те, кого Ильинская в пылу репетиций порой гнала из артистов в «сапожный и пиловочный» кружок (никто не знал, что это за кружок, но попасть туда считалось позором). С некоторыми кандидатами на поступление в театральный Ильинская занималась месяцами, выверяя каждую интонацию. Разумеется, она брала за это небольшие деньги. В десятом классе у меня была масса «хвостов» и двоек, поэтому мне было некогда ходить к Ильинской. К тому же денег на подготовку программы для поступления у нас не было. И тогда Ильинская потребовала, чтобы я пришел — она будет заниматься со мной бесплатно. Я явился и прочитал несколько выученных накануне стихотворений. Тамара Ильинична безнадежно покачала головой, а затем сказала: «Тут уже ничего не исправишь. Если они умные, то поймут и примут!» Слава богу, что так и случилось. В том году я поехал в Москву и стал студентом театрального училища имени Щукина.
На каникулах я всегда приезжал в Ростов и первым делом шел к Ильинской. Мне казалось обязательным явиться с букетом роз, с палкой твердокопченой колбасы и любимым лакомством Тамары Ильиничны — черными маслинами с косточкой.
В ее доме постоянно продолжался праздник. Непременно были гости. Бывшие студийцы — теперь актеры и режиссеры из всех городов России. Казалось, Тамара Ильинична не стареет и всегда полна творческих планов.
Затем я узнал, что Ильинской не стало.
Летом я приехал в Ростов и по привычке пошел покупать большой букет роз. Оливки и твердокопченую колбасу я принес ее дочери Вере. В квартире Ильинской было пустынно и не по-летнему холодно. С бутылкой водки мы с Верой приехали на кладбище и долго искали могилу. На ростовском Северном кладбище главный ориентир — мраморное изваяние какого-то армянина-завмага, сидящего на чем-то вроде бочки с капустой. Это гордое изваяние видно издалека. Памятник Ильинской оказался скромнее. Гранитная плита с ее портретом и надписью: «Томара Ильинична Ильинская». Почему «Томара»? Наверно, она жила неправильно, не как положено, хотя и старалась быть как все. А для меня она была и осталась «Тамарышной», моим первым театральным педагогом. Парадоксальной, противоречивой и любимой.