ЧЕЛОВЕК ИЗ СТАРОДУБА.
В сентябре 1937 года в студенческом общежитии МГУ появился невысокий худенький молодой человек с большими грустными глазами.
Академик Никита Николаевич Моисеев вспоминал, что в глазах первокурсника запечатлелась вся мировая скорбь. «Но особенно запомнилось: большой чемодан или сак, перевязанный ремнями, под которые были засунуты бурки, в которых маленький Иосик должен был ходить в холодную московскую зиму».
Ворович тоже запомнил встречу с Моисеевым. По его словам, войдя в комнату, он увидел несколько полуголых парней, которые резались в карты. Парни сразу же отправили Иосифа за пивом. Иосиф Ворович приехал в Москву из удивительного города под названием Стародуб. Сегодня это районный центр в Брянской области, недалеко от границ с Украиной и Белоруссией. Считается, что город основан в 1080 году. Именно к этому времени относится первое упоминание о Стародубе в «Поучении» Владимира Мономаха.
Население — 18 тысяч. До 17-года — 14 тысяч. Наберите в интернете «родившиеся в Стародубе». Любопытная картина. Тут вам и актеры, и писатели, и ученые, и даже начальник Московской железной дороги.
Математику в Стародубской школе преподавал бывший офицер броненосца «Потемкин» Николай Фомич Карманов.
Карманов заметил необыкновенные математические способности мальчика Иосифа.
Ворович вспоминал, что «учителя считались самыми уважаемыми людьми в городе. Они были очень квалифицированными специалистами... И когда примерно с 7 класса я начал обнаруживать стремление к углубленному изучению математики, учителя сразу это поддержали, стали помогать мне, отдельно со мной занимались, сочиняли индивидуальные программы и задачи. Если бы такого не случилось, может быть, и жизнь моя сложилась бы иначе».
Когда преподаватель математики заболел, директор попросил Иосифа вести в течение месяца занятия в девятом и десятом классах.
Николай Фомич Карманов настоял, чтобы Ворович поступал именно в МГУ. Хотя талантливого мальчика приглашали в Смоленск — из тамошнего пединститута в Стародуб приехали представители, чтобы отобрать себе лучших учеников выпускных классов. Обещали неплохую по тем временам стипендию. Стипендия, конечно, была важна для Иосифа: его мама умерла, когда ему было десять лет, отец-бухгалтер после смерти жены переехал в Ленинград к дочери, мальчик остался у тети, которая работала санитаркой в госпитале.
Но Иосиф Ворович выбрал физмат МГУ.
УНИВЕРСИТЕТ.
Понятно, что смоленский пединститут не мог конкурировать с физматом Московского университета.
Ворович попал в Москву в переломный для факультета момент. Еще читал лекции академик Сергей Алексеевич Чаплыгин — один из учеников и соратников Н.Е. Жуковского. Но уже начинали преподавать молодые М.В. Келдыш, Л.И. Седов, Ю.Н. Работнов, С.В. Ильюшин, А.Ю. Ишлинский. Все они со временем стали академиками и, как говорится, внесли фундаментальный вклад в развитие мировой механики и математики.
Студентов интересовала не только наука.
Иосиф Израилевич вспоминал: «Учась в МГУ, я мечтал посмотреть спектакль Большого театра. Это было довольно сложно сделать. Вместе с друзьями мне представилась возможность подработать в Большом. Мы, участники массовки, двигались на заднем плане с копьями в руках, причем так, что нас самих из зала видно вообще не было, мелькали лишь копья и слышался топот. Как артистам, нам выдавали контрамарки на балкон. Видно было не все, но оперные партии запомнил на всю жизнь».
К этому времени относится еще одна история, характеризующая настроения нашего героя.
Профессор кафедры прикладной математики Московского университета путей сообщения Анатолий Дмитриевич Мышкис, учившийся вместе с Воровичем на мехмате МГУ, вспоминал: «Как-то на занятиях мужской части курса по физподготовке преподаватель пригласил нас на секцию плавания и в шутку сказал, что, посещая эту секцию, мы сможем сэкономить время, не ходя в баню. И тут раздался мрачный голос: "А мы и так не ходим...", что вызвало общее веселье. Я сразу запомнил невысокого широкоплечего юношу, произнесшего эти слова. Это был Ворович».
ВОЙНА.
21 июня 1941 года у Иосифа Воровича был двойной праздник. Во-первых, ему исполнился 21 год, во-вторых, его группа сдала последний экзамен за 4-й курс.
«В воскресенье 22 июня мы с товарищем по курсу с утра отправились в однодневный студенческий дом отдыха в Сокольниках, потом было выступление Молотова, стихийное собрание курса в старом здании мехмата на Моховой против Манежа и единогласное решение всего курса о добровольном вступлении в ряды Красной Армии».
Однако у руководства страны были другие планы на молодых математиков, физиков и химиков.
— Вышел приказ Сталина: студентов старших курсов университетов направить в военные академии. Ворович попал в Академию Жуковского, — рассказывает Любовь Семеновна Ворович, вдова Иосифа Израилевича.
А вот что написал сам Ворович: «В сентябре 1941 года почти вся мужская половина нашего университетского курса была призвана в советскую армию. И все мы были направлены в Военно-воздушную инженерную академию имени Жуковского. Так я стал слушателем, думаю, одного из лучших высших технических учебных заведений страны, а возможно и мира. Достаточно сказать, что из той казармы, где я жил, вышло 7 членов-корреспондентов и академиков академии наук».
Обучение в академии сочеталось с командировками в действующую армию.
В 1942 году Ворович попал на Волховский фронт — в полк истребителей на должность старшего техника эскадрильи по вооружению.
«Бывало, целыми сутками не удавалось ни на секунду сомкнуть глаз, так как каждую ночь напролет приходилось ремонтировать подбитую материальную часть, чтобы с наступлением светлого времени суток выпустить больше машин... В конце войны я был адъюнктом академии и благодаря этому счастливому обстоятельству стал участником парада Победы 24 июня 45 года. (Каждая военная академия выделяла для парада по одному батальону. — «Главный»).
Через несколько дней я получил приказ отправиться по новому месту службы — в Забайкальский округ в Читу, оттуда — в 10-й Гвардейский авиационный полк, который стоял в Монголии. Здесь вступил в должность техника звена по вооружению, а затем инженера авиаэскадрильи».
К 1950 году Ворович защитил закрытую кандидатскую диссертацию. О чем она, до сих пор не знает даже жена.
Рассказывает Любовь Ворович:
— Сохранились его записные книжки, он уже в то время интересовался оболочками. Потом многие годы, когда уже был создан Институт механики и прикладной математики, Ворович занимался подводными лодками, ракетами, самолетами. Это все начиналось в «Жуковке». Он не распространялся о тематике своих работ, это называлось хоздоговорами и было совершенно закрытой темой.
— Когда в мае этого года Воровичу закладывали звезду на ростовском Проспекте звезд, выступающие отмечали, что на дни рождения Иосифа Израилевича поздравления приходили от нескольких десятков военных предприятий.
— Да, так и было, у нас дома лежат часы, которые подарил авиационный институт. Есть специально сделанная для него чеканка.
В РОСТОВ! В РОСТОВ!
Рассказывает Любовь Ворович:
— Перевестись в Москву с Дальнего Востока было непросто, за Иосифа хлопотали многие коллеги.
— Но как Ворович оказался в Ростове, почему не остался в Москве?
— Это были годы, когда имели значение биография и пятый пункт. У Моисеева была похожая ситуация: у него лежала готовая диссертация, но была репрессирована мачеха. Им предложили на выбор два-три города. И это было не так плохо. В Министерстве образования, куда они вместе с Моисеевым пришли за помощью в трудоустройстве, Ворович и Моисеев встретились с Семеном Белозеровым, ректором РГУ (с 1938 по 1954. — «Главный»).
И Белозеров их сразу взял.
— Их имена о чем-то говорили Белозерову?
— Он их не знал, хотя и был математиком. Но все публикации Воровича и Моисеева были в закрытой печати, может, кроме студенческих.
Никита Моисеев в своей книге «Как далеко до завтрашнего дня. Свободные размышления» вспоминал: «Неожиданно оказалась очень приятной и деловой атмосфера на нашем физико-математическом факультете. Там собралась весьма квалифицированная компания доцентов, подобранная еще профессором Мордухай-Болтовским, приехавшим в 14-м году из Варшавы. Может быть, они и не были первоклассными учеными, но все были знающими, интеллигентными преподавателями вполне университетского уровня. Теперь я уже имею право сказать, что все доценты факультета были профессионалами высокого класса. Именно они определяли погоду на факультете, который тогда был заметным явлением на фоне других провинциальных университетов. И что было особенно приятно: преподаватели факультета были все какими-то очень беспартийными. Как это отличалось от того, с чем я сталкивался на моем родном механико-математическом факультете МГУ, где группа партийно-комсомольских деятелей присвоила себе право решать и судьбы отдельных людей, и факультета в целом!»
Рассказывает Любовь Ворович:
— Когда в Ростов приехали Ворович, Моисеев и Толоконников, я была на первом курсе. Моисеева назначили нам в «классные дамы», а я была в то время старостой. Помню, что все они ходили в военной форме.
— А где поселили молодых специалистов?
— На кафедре теоретической механики в университете многих посадили, поэтому свободные места были. Моисеев жил в общежитии, на улице Горького, он приглашал студентов к себе в гости, знакомился. Воровичу общежития не досталось, он жил на квартире. Иосиф преподавал у нас на вторых-третьих курсах.
— Математик — кандидат наук был в те годы обеспеченным человеком?
— У нас были невысокие требования, нам хватало. Моисеев в своих воспоминаниях оценивал свой уровень академика в 90-х как более низкий по сравнению с временами, когда он был кандидатом в Ростове.
Моисеев писал: «Мы жили раскованно и весело. После заседаний кафедры или ученого совета было принято ходить в "букинистический магазин". Мы так называли небольшую забегаловку, расположенную на улице Энгельса около букинистического магазина. Там продавали в разлив донские вина. Вина там были хорошие и дешевые, но не было закуски. Поэтому иногда мы шли куда-нибудь еще и поужинать. Обычно шли в ресторан "Дон" (в ресторан — при доцентском жаловании! Такое тогда бывало, времена были куда как более легкие — прошу верить!), расположенный на той же улице. Были распространены шутки и безобидные розыгрыши. Однажды из ресторана "Дон" ректору университета была прислана страница из жалобной книги с такой записью: "Когда я попросил третью пол-литру, мне в этом грубо отказали!" И подпись: "Доцент университета Ворович". Надо сказать, что будущий действительный член Российской академии наук И.И. Ворович, в особенности в те годы, практически ничего не пил спиртного. Письмо из ресторана демонстрировали на общем партийном собрании факультета, однако экспертизу почерка не проводили».
С появлением в Ростове молодых математиков на факультете началась совершенно другая жизнь.
Рассказывает Любовь Ворович:
— Стали проходить научные семинары. Было очень интересно. Обстановка была дружеская, непринужденная, все делалось весело, доброжелательно, с чувством юмора, при полном отсутствии занудства. Такой наукой хотелось заниматься. Ворович читал нам лекции и вел практические занятия на третьем курсе. Он никогда не опаздывал, не помню, чтобы он хоть когда-нибудь ошибся, запутался в выкладках. Он читал лекцию так, будто с этими знаниями родился... Ворович пользовался каждым удобным случаем, чтобы рассказать об истории развития науки, об ученых, о радости научного творчества и бескорыстии научного поиска... Он мог спросить, какой груз может выдержать балка, почему-то торчащая из стены в аудитории старого мехмата, при каких условиях сломается ножка у стула... Вечерами мы ходили в филармонию, где опять же встречали Моисеева, Воровича и Толоконникова — основной состав кафедры. Было непонятно, когда они занимаются наукой. Через несколько лет, когда я уже была женой Воровича, я это узнала. Его голова работала непрерывно.
Как я понимаю, Ворович производил на окружающих впечатление «человека не от мира сего». Окружающих удивляло, когда в буфете он говорил: «Мне, пожалуйста, 70–80 граммов колбаски». Во время завтрака или обеда он вдруг мог встать и уйти, спрятаться у себя в кабинете. Даже в новогоднюю ночь.
Дочка входила в отцовский кабинет только по его приглашению. Со слезами на глазах она стучала в дверь кабинета и требовала: «Папочка, впусти, я тебя только поцелую». Ворович время от времени распахивал дверь кабинета, раздавался его клич: «Стройся на поцелуй!»
Будущему зятю он заявил, что не может разрешить дочери брак неизвестно с кем, мол, он даже не знает фамилию претендента. Зять с обидой ответил, что уже два года ухаживает за его дочерью, можно было бы и поинтересоваться. Ворович с негодованием заметил, что если бы он интересовался фамилиями всех, кто тут ошивается, ему некогда было бы работать.
На рынок профессор Ворович ходил с рюкзаком. Он любил поговорить с продавщицами, поторговаться. Терпеть не мог промтоварные магазины. По словам Любови Семеновны, было большой проблемой уговорить его примерить костюм или пальто, даже если она сама приносила эти вещи домой.
— Как-то во двор нашего дома привезли машину живой рыбы — огромных судаков. И было это 1 мая. Я уходила на демонстрацию раньше Воровича, подумала, что неплохо бы купить, но мысль о том, что ее придется чистить, заставила меня забыть о рыбе. Возвращаюсь домой и застаю такую картину: в гостиной на ковре стоит большой таз с рыбой, уже почищенной. Тут же разбросаны внутренности, чешуя, слизь, и лежит Ворович в новом костюме, отдыхает. Он доволен, хорошо поработал... Ковер и костюм были испорчены...
Трогательно звучат сегодня рассуждения Воровича о необходимости наглядной агитации в студенческой аудитории: «Не всякий студент закурит в шапке и пальто под строгим, полным благородства взглядом А.М. Ляпунова или под мученическим ликом Белинского. Меньше будет и грубости, недисциплинированности в аудитории, сама обстановка будет располагать к более благородному поведению».
ИНСТИТУТ.
К началу 70-х ростовский мехмат вышел, как говорится, на передовые рубежи советской математики и механики. Здесь был организован (совместно с Воронежем) совет по защите диссертаций. Для многих ученых стало правилом: прежде чем защитить диссертацию или опубликовать серьезную работу, надо сначала проверить свои изыскания на семинаре у Воровича.
В 1970 году Иосиф Израилевич стал членом-корреспондентом Академии наук СССР (отделение проблем машиностроения, механики и процессов управления). А в 1971 году на заседании совета Северо-Кавказского научного центра Высшей Школы было принято решение о создании Научно-исследовательского института механики и прикладной математики при Ростовском университете. Директором института стал Ворович.
Рассказывает Любовь Семеновна:
— Институт очень быстро выдвинулся в лидеры. Институты механики были в Москве и Ростове. Институт гремел, сюда направляли выпускников математического факультета МГУ, из Москвы приехали Юрий Домбровский, Федор Сурков...
— А у Иосифа Израилевича не было мысли уехать из Ростова?
— После защиты докторской его непрерывно звали в Москву. Заманивали квартирой. Но у него здесь уже была школа. Ему говорили, что возьмут и всю школу, даже Юрию Жданову писали письма с просьбой отпустить. Речь шла о «закрытых» организациях. Но он не рвался...
— Он, наверное, был «невыездным»?
— У него была секретная форма допуска. Воровича приглашали на международные конференции, но его не выпускали. Года за два до смерти он побывал в Польше. Это была его единственная заграничная поездка.
ГОСПРЕМИИ.
Вспоминает профессор Яков Михайлович Иерусалимский:
«В далеком 1962 году я, будучи восьмиклассником, впервые пришел на мехмат РГУ в большую математическую аудиторию на улицу Горького, 88. Там проходили занятия воскресного математического лектория.
Лекторы выбирали темы в соответствии со своими научными интересами... Помню лекцию Воровича "Что такое теория упругости?" Иосиф Израилевич за время лекции построил на доске самолет. Он был похож на остроклювую птицу. Позже я ловил себя на мысли, что сверхзвуковой "Конкорд" и ТУ-144 имели своим прототипом самолет Воровича... Годы, о которых идет речь, принято теперь называть "Утро космической эры". Фамилии творцов практической космонавтики были засекречены. Вместо этого писали "Главный теоретик", "Главный конструктор". После лекции я долго раздумывал над тем, кто же он — И.И. Ворович? По прошествии лет стало ясно, что по отношению к нему вопрос был поставлен некорректно и поэтому не получил у меня разрешения. Иосиф Израилевич был "Главным конструктором-теоретиком"».
В 1983 году за создание имитационной модели Азовского моря коллектив ученых: Ю.А. Жданов, И.И. Ворович, Э.В. Макаров, С.П. Воловик, А.Б. Горстко, А.М. Брофман, Ю.А. Домбровский, Ф.А. Сурков, А.Я. Алдакимова — получил государственную премию. Если в двух словах, «модель позволяла выработать стратегию рационального водопользования в регионе».
Накопленный опыт позже был использован при решении природоохранных проблем Байкала, Севана, озер Швейцарии, Великих озер...
Занимался институт и чисто прикладными проблемами, например, элементами теплозащиты космического самолета «Буран» или диагностикой Царь-колокола в Московском Кремле.
В 1998 году Ворович получил Государственную премию Российской Федерации в области науки и техники — за цикл работ по фундаментальным проблемам тонкостенных конструкций.
ЦАДИК.
Юрий Домбровский (в 1985–1993 годах — профессор Ростовского государственного университета. — «Главный») в статье «Учителю» пишет так: «Выдающиеся люди бывают яркими, броскими, оставляющими взрывной след в памяти и в истории. А есть и незаурядные люди, олицетворяющие совесть, мудрость и страдания своего времени, по-своему не менее значительные. Порой они живут тихо и незаметно среди нас, подспудно заставляя окружающих относиться к себе с должным уважением. Рассказывают, что во время погромов в еврейских местечках изуверы обходили стороной дома цадиков, местных праведников, мудрецов. Бога побаивались? Знали, что грабить ничего? Ворович всегда напоминал мне цадика. Мудрость и доброта просто светились в его глазах... Этого человека невозможно было обмануть. По двум причинам — язык не поворачивался под этим грустным пронзительным взглядом, да и невозможно было провести эти мудрость и интуицию... Как и большинство из нас, он был конформистом. Советская среда порождала в самостоятельно мыслящих людях личностное раздвоение: думать и чувствовать одно, проявлять в действиях и словах иное, угодное системе, зачастую самоуничтожающее.
Не забыть долгого унизительного разбирательства перенаправленной из райкома анонимки, утверждавшей, что в его институте "засилье евреев".
Писали оправдание, подсчитывали проценты... Партком сурово сводил брови. Можно ли винить его в том, что не брал на работу в институт достойных людей с неподходящими анкетами, что увольняли из института тех, кого КГБ винил в диссидентстве...
Конечно же, он был человеком не от мира сего, жившим научными идеями, интеллектуальностью, духовностью. Он мало уделял внимания комфорту и выгоде, с иронией относился к спеси и чванству... И еще было у него от Бога проникновенное чувство юмора. Оно поднимало над суетой, абсурдностью ситуаций, согревало душу».
Вспоминает А.Б. Горстко (доктор физ.-мат. наук, ныне проживающий в США. — «Главный»):
«Руководители бывают разные. На одном полюсе — диктаторы с зычными голосами и ударами кулаком по столу. На другом — свои люди, дружные со всеми. Ворович не принадлежал ни к одной из этих категорий. Это был руководитель, который имел моральное право руководить. И он это знал. И, что самое главное, это знали, понимали, даже чувствовали все окружающие... С первого дня создания НИИМ и ПМ и до конца жизни в 2001 году он был директором, не получая за эту нелегкую работу ни копейки. На общественных началах! Такое трудно было представить себе даже в СССР, а уж в развитых капиталистических странах это просто невозможно».
Перейти в архив