КРЮЧКОВ. ЛЕГЕНДА.

Действительно, Крючкова знали все: и взрослые, и дети. Для детей выпускались конфеты «Геройские» кондитерской фабрики А.И. Колесникова с портретом героя. Для взрослых — папиросы «Козьма Крючков», 20 штук — 9 копеек, их выпуск освоили ростовские табачники.

Крючков был повсюду: кроме папирос и конфет с портретом, были напечатаны десятки плакатов с его изображением. В романе Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев» портрет казака украшал крышку сундука отца Федора.

В советское время о Крючкове никогда не вспоминали, да и к войне, которую поначалу называли и Великой Отечественной, и Второй Отечественной, после революции отношение изменилось. Война стала называться империалистической или просто германской.

Из истории России были вычеркнуты и война, и ее герои.

БОЙ У КАЛЬВАРИИ.

Петроградское небо мутилось дождем,

На войну уходил эшелон.

Без конца — взвод за взводом и штык за штыком

Наполнял за вагоном вагон.

В этом поезде тысячью жизней цвели

Боль разлуки, тревоги любви,

Сила, юность, надежда... В закатной дали

Были дымные тучи в крови.

И, садясь, запевали Варяга одни,

А другие — не в лад — Ермака,

И кричали ура, и шутили они,

И тихонько крестилась рука.

Так написал Александр Блок. 1 сентября 1914 года, спустя чуть больше месяца после начала войны. Козьма Крючков из 3-го Донского казачьего полка атамана Ермака Тимофеева уже был на слуху.

Казаки приняли самое активное участие в войне с ее первых дней как наиболее боеспособная часть армии. На фронт ушло 115 тысяч казаков (с войны не вернулись около 3 процентов, потери казаков были не столь уж велики по сравнению с другими родами войск).

«Мы идем в последний раз на войну. Мы должны сделать все, чтобы ни немцы, ни австрийцы не только не угрожали нам, но и не беспокоили наших детей и внуков!» — так писала о казаках газета «Приазовский край» в августе 14-го. Наивные.

И еще любопытная цитата из «Приазовского края» (22 августа): «Наконец-то до нас начинают доходить кое-какие вести с театра войны.

Прежде всего отмечается та таинственность, которою окружены передвижения и действия наших войск. Никто ни звука не проронит ни об уходе или прибытии, ни о расположении той или иной воинской части».

Первой информационной «бомбой», первой вестью с войны как раз и стал Козьма Крючков из 3-го Донского казачьего полка атамана Ермака Тимофеева.

12 августа вблизи польского города Кальвария (тогда территория России) казачий сторожевой дозор из 4 человек вступил в бой с 27 (по другой версии — с 24) немецкими драгунами. Козьма Крючков лично зарубил шашкой и заколол пикой, отнятой у немца, 11 врагов. Всего 4 казака положили 22 человека.

Вот как он сам в «Приазовском крае» описывает свой подвиг (письмо в газету прислал старший врач лазарета, где лечился герой, приложив собственноручно написанный Крючковым рассказ):

«Часов в десять утра направились мы от города Кальварии к имению Александрово. Нас было четверо — я и мои товарищи: Иван Щегольков, Василий Астахов и Михаил Иванков. Начали подыматься на горку и наткнулись на немецкий разъезд в 27 человек, в числе их офицер и унтер-офицер. Сперва немцы испугались, но потом полезли на нас. Однако мы их встретили стойко и уложили несколько человек. Увертываясь от нападения, нам пришлось разъединиться. Меня окружили одиннадцать человек. Не чая быть живым, я решил дорого продать свою жизнь. Лошадь у меня подвижная, послушная. Хотел было пустить в ход

винтовку, но второпях патрон заскочил, а в это время немец рубанул меня по пальцам руки, и я бросил винтовку. Схватился за шашку и начал работать. Получил несколько мелких ран. Чувствую, кровь течет, но сознаю, что раны неважные. За каждую рану отвечаю смертельным ударом, от которого немец ложится пластом навеки. Уложив несколько человек, я почувствовал, что с шашкой трудно работать, а потому схватил их же пику и ею по одиночке уложил остальных. В это время мои товарищи справились с другими. На земле лежали двадцать четыре трупа, да несколько не раненных лошадей носились в испуге. Товарищи мои получили легкие раны, я тоже получил шестнадцать ран, но все пустых, так — уколы в спину, в шею, в руки. Лошадка моя тоже получила одиннадцать ран, однако я на ней проехал потом назад шесть верст. Четырнадцатого августа в Белую Олиту прибыл командующий армией генерал Ренненкампф, который снял с себя георгиевскую ленточку, приколол мне на грудь и поздравил с первым георгиевским крестом».

КАЗАК-ГЕРОЙ.

Один из плакатов с Козьмой Крючковым украшают такие стихи:

«Храбрый наш казак Крючков

ловит на поле врагов.

Много ль, мало ль — не считает,

их повсюду подцепляет.

Как догонит — не милует,

сзади, спереди шпигует,

по возможности елику —

сколько влезет их на пику».

Но, между прочим, как написал сам Крючков, пика была трофейная — Козьма отобрал ее у немца. Оказывается, кайзер Вильгельм II лично распорядился о вооружении своих драгун пиками, узнав от своего военного атташе в Японии об эффективности применения казаками этого вида оружия в русско-японской войне. Но у самих казаков пик уже не было, считалось, что они устарели.

Информацию о подвиге опубликовали, наверное, все российские газеты.

Но их версии несколько отличаются от рассказа самого Крючкова.

Например, в статье иллюстрированного журнала «Искры Воскресенья» от 24 августа 1914 года геройства побольше: «Козьма Крючков на своей резвой лошади обогнал товарищей и первый врезался в неприятельский отряд... Два пруссака с пиками набросились на Крючкова, пытаясь выбить его из седла, но Крючков ухватился руками за неприятельские пики, рванул

их к себе и сбросил обоих немцев с коней. Затем, вооружившись прусской пикой, Крючков опять бросился в бой...»

В статье появилось и пулевое ранение Крючкова.

Между тем пропагандистская машина заработала на полную катушку, Крючков был именно тем человеком, который был нужен в тот момент: молодой (24 года) казак, бодрый, смелый. Второй кандидат — первый награжденный орденом Святого Георгия офицер — уроженец Раздорской, донской казак, хорунжий Сергей Болдырев. Выбор был сделан в пользу Крючкова как человека из рядового состава…

(И то слава богу. Если бы выбор пал на Болдырева, то о нем мы бы узнали еще меньше —

во время Второй мировой Болдырев воевал на стороне Вермахта).

Первый плакат был напечатан уже через месяц после подвига:

«Донской казак Крючков удалый! Едва над Русскою землей раздался гром войны кровавой, как ты достойно новой славой успел прославить Дон родной».

Сам Крючков с другого плаката отвечал патриотическим «рэпом»: «Эх, ребята, как руки чешутся, скорей бы с немчурой встретиться, такого им жару подпущу, что небу будет жарко, по паре на пику буду сажать, а разохочусь, так и по пятку не сорвутся!» Такой былинный герой. Имя Крючкова быстро стало нарицательным. Появились даже мошенники, представлявшиеся героем Крючковым и бравшие на его имя кредиты. Кто ж откажет герою.

Между тем журналисты начинают выяснять детали биографии Крючкова. Вот что выяснилось.

«Крючков родился в старообрядческой семье. Грамоте учился дома. Он не силен, но очень гибок, увертлив и настойчив. Всегда был первым во всех играх, требовавших ловкости. Отец Крючкова небогат, занимается земледелием. После женитьбы Крючков и его жена были главной опорой всей семьи. Среди хуторян Крючковы пользуются заслуженной репутацией домовитых и религиозных хозяев». Так пишет «Искра Воскресенья».

Или так:

«Козьма Фирсович Крючков родился в 1890 году в хуторе Нижне-Калмыкова Усть-Хоперской станицы Войска Донского (ныне город Серафимович Волгоградской области. — «Главный»). Учился в станичной школе. В 1911 году был призван на действительную службу в 3-й Донской казачий полк атамана Ермака Тимофеева. К началу войны он уже имел чин приказного (соответствовал ефрейтору в армии)».

Обращает внимание то, что пишущие подчеркивают грамотность Крючкова, чтобы никто не сомневался — он сам написал письмо.

Крючков действительно был грамотен. Самого письма с описанием подвига не сохранилось, зато есть записка в Донской музей, в котором герой предлагал приобрести его лошадь, чтобы потом сделать из нее чучело».

Надо сказать, что к моменту призыва Крючков уж 8 лет как был женат, с 13-летнего возраста. Его жена была «гораздо старше супруга» — на два года.

Вскоре после призыва у Крючковых появился мальчик, через год — девочка.

СЛАВА.

После лазарета, где Крючков пробыл пять суток, героя отправили в отпуск на Родину. «На вокзале герою казаку были устроены торжественные проводы, и публика качала его и товарищей на руках. Местное общество поднесло ему крупный денежный дар». За тот бой награду получил не только Крючков — его товарищам достались медали. Кроме креста у Крючкова появилась золотая сабля — от дирекции Русско-Азиатского банка и казачья шашка с гравировкой «От сотрудников газет «Новое Время» и «Вечернее Время».

Вернувшись с Дона, Крючков продолжил службу при штабе дивизии. Его стали возить по войскам.

В некоторых источниках пишут, что «три следующие Георгиевских креста Козьма Крючков получил за две недели. Каждый новый командующий армией, куда привозили казака, считал своим долгом навесить ему еще один «Георгий». И, наконец, Государь, приехавший к войскам, пожаловал тоже! Так и стал Крючков полным Георгиевским кавалером».

Люди, лично знавшие Крючкова, например Н.Н. Каледин (однофамилец знаменитого генерала), пишут, что «германскую войну Крючков закончил, имея два Георгиевских креста и две медали «За храбрость».

Штабной период Крючкова застала известная певица Надежда Плевицкая, тогда — «курский соловей» (с 1930 — сотрудник НКВД в Париже, в 1937 была арестована и осуждена французским судом на 20 лет каторги, умерла в тюрьме в оккупированной немцами Франции).

В январе 1915 года Плевицкая работала санитаркой в одном из госпиталей. Вот, что она написала в мемуарах:

«На дворе мы увидели, между прочим, чубатого, с тонким, красивым лицом казака, который учился ездить на велосипеде. Он не обращал на нас внимания, а упрямо одолевал стального коня. Впрочем, этот конь то и дело сбрасывал казака в снег… Так мы увидели Крючкова, портретами которого уже пестрили все журналы. Княгиня казака сфотографировала. Он позировал неохотно. Генерал Леонтович заметил, что Крючков «не очень дисциплинирован».

Когда Крючков хочет идти в разведку, а генерал не разрешает, он упрямо трясет чубом, повторяя: «А почему, а почему?»

Плевицкая хотела сфотографироваться с казаком, но он ответил отказом, мол, он человек женатый и не имеет права фотографироваться с другой женщиной.

Петр Аккерман (перед Первой мировой войной — прокурор Виленского окружного суда, на фронт ушел добровольцем, служил при штабе 3-й кавалерийской дивизии) пишет следующее: «Мне показалось, что ему или надоело, или, по скромности, неприятно распространяться о своем геройстве. Достаточно узнав его за время совместного пребывания в нашем штабе, я склонен думать, что причиной была его скромность».

Между тем пропагандистская машина набирала обороты: в цирках ставились конные представления «Подвиг Козьмы Крючкова», в музыкальные магазины поступили пластинки «Вальс Козьмы Крючкова».

О Крючкове много писали (как минимум двадцать брошюр), в том числе и на эстонском языке. Поэт Дэг сочинил поэму «Подвиг казака Крючкова».

По рассказам сослуживцев, они не успевали читать все письма, приходившие герою, и съедать все продукты, присланные поклонницами.

РЕВОЛЮЦИЯ.

При штабе Козьма прослужил недолго. По собственному желанию вернулся в полк. Козьма Крючков участвовал в ожесточенных сражениях, получил новые раны и новые награды.

Но интерес к герою стал падать.

В конце 16 — начале 17 года Козьма лечился в ростовском госпитале. Здесь у него украли и Георгии, и золотое оружие.

Об этом факте написали ростовские газеты. Так Крючков в последний раз попал на страницы прессы.

Но Крючков об этом и не жалел.

В начале 17-го, по словам Н.Н. Каледина, их полк отдыхал в районе Одессы. Директор местного театра предложил Крючкову за деньги выступить перед публикой. Козьма отказался: «Убирайтесь, иначе вам не поздоровится. Я не медведь, чтобы меня показывать в цирке». Германскую войну Крючков закончил в звании вахмистра, на должности взводного урядника. Ну а потом, как вы знаете, началась революция.

Крючков стал «белым». Он и его товарищ подъесаул Г.И. Алексеев создали партизанский отряд из 70 человек с шашками и 23 винтовками.

Несколько раз они пытались взять станицу Усть-Медведицкую, где стояли многочисленные отряды бывшего войскового старшины Миронова.

Однажды это удалось.

За этот бой Крючков был произведен в хорунжие.

В августе 1919 года он, Козьма Крючков, погиб. На сей счет существует много легенд. По одной из них, он погиб в рыцарском поединке один на один с командиром полка красных. По другой — сражаясь с расчетом пулеметчиков-китайцев. По третьей — Буденный, узнав, что в станице находится раненый Крючков, пошел искать его по хатам. Буденный был пьян и, ввалившись в горницу, где на кровати умирал Крючков, заорал:

— Встать, белая гнида!

Крючков улыбнулся и плюнул в лицо врагу.

Буденный зарубил героя. Ночью труп исчез и где похоронен — неизвестно.

Однако есть воспоминания очевидцев, которым можно доверять:

«Наш полк, утомленный ночным набегом, отдыхал в селе Лопуховки Саратовской губернии. Район, расположенный около нашей сотни, находился около речки, перегороженной плотиной, там же была и водяная мельница. Было 4–5 часов после полудня, когда из талов, с противоположного берега, раздалось несколько ружейных выстрелов. Возмущенный за нарушенный покой, хорунжий К. Крючков решил пойти по плотине на другой берег и узнать, кто там стреляет. На мое предостережение — не делать этого, пока наши пулеметчики не обстреляют талы, он только рассмеялся, добавив, что вся эта сволочь уже разбежалась... Не успел он дойти до конца плотины, как из талов раздался залп, Крючков упал... Он был еще живой, но рана его была ужасна. Речушка была узкая, и красные русские коммунисты стреляли чуть ли не в упор. Весь залп пришелся Крючкову немного выше пояса. Все внутренности начали вываливаться наружу. На попытки доктора сделать перевязку бинтами Крючков еще имел мужество заметить: «Доктор, не портите бинты, их так мало. Меня перевяжите какой-либо тряпкой, лишь бы из середины ничего не вываливалось, а я уже отвоевался!» Через полчаса хорунжий Козьма Крючков скончался. Наскоро сколотили казаки из подручных досок гроб, положили в него бездыханный труп Козьмы Фирсовича Крючкова и повезли в родимый хутор Калмыков станицы Усть-Хоперской Всевеликого Войска Донского. Мир праху твоему, дорогой станичник! Н. Каледин, Тренто, Н. Дж., США».

ЖИЗНЬ ПОСЛЕ СМЕРТИ.

Козьма Крючков отмечал в своем письме:

«Нас было четверо — я и мои товарищи: Иван Щегольков, Василий Астахов и Михаил Иванков».

Михаил Иванков (в 1914-м — первогодок), ставший красным казаком, встречался с Михаилом Шолоховым и рассказывал ему о бое у Кальварии.

Что именно рассказал Астахов писателю, нам неизвестно, но в «Тихом Доне» есть такие строки: «Крючков, любимец командира сотни, по его реляции получил Георгия. Товарищи его остались в тени. Героя отослали в штаб дивизии, где он слонялся до конца войны, получив остальные три креста за то, что из Петрограда и Москвы на него приезжали смотреть влиятельные дамы и господа офицеры. Дамы ахали, дамы угощали донского казака дорогими папиросами и сладостями, а он вначале порол их тысячным матом, а после, под благотворным влиянием штабных подхалимов в офицерских погонах, сделал из этого доходную профессию: рассказывал о «подвиге», сгущая краски до черноты, врал без зазрения

совести, и дамы восторгались, с восхищением смотрели на рябоватое разбойницкое лицо казака-героя...

А было так: столкнулись на поле смерти люди, еще не успевшие наломать рук на уничтожении себе подобных, в объявшем их животном ужасе натыкались, сшибались,

наносили слепые удары, уродовали себя и лошадей и разбежались, вспугнутые выстрелом, убившем человека, разъехались, нравственно искалеченные. Это назвали подвигом…»

Очевидно, что Шолохов здесь пишет неправду — по крайней мере не служил Крючков до конца войны в штабе.

Но не только Шолохов скептически относился к подвигу Крючкова.

Как отмечает доктор исторических наук, профессор ЮФУ Андрей Венков, «описывая начало Первой мировой войны, офицер 27-й пехотной дивизии К.М. Адариди сообщает, что дивизия их до перехода границы (3 августа 1914 года) стояла в местечке Симно.

Дивизии была придана полусотня донских казаков и сотня пограничников. Казаки были посланы командиром 105-го Оренбургского полка охранять границу.

С немецкой стороны к границе подходили разъезды 10-го конно-егерского полка, но были прогнаны казаками. Потери немцев — 1 убитый, потери казаков — 1 раненый. В результате появился первый Георгиевский кавалер войны».

Автор четырехтомной «Истории казаков» Андрей Гордеев, земляк и почти ровесник Крючкова, о Крючкове вообще не упоминает. Хотя всю Гражданскую войну Гордеев и Крючков прослужили в одном полку имени атамана Назарова.

Как пишет Андрей Венков, в 1914 году даже «донской официоз «Донские областные ведомости» о подвиге Крючкова сообщал скупо, видимо, потому, что в основном читали его люди, разбирающиеся в военном деле... Такое количество врагов можно убить, только преследуя бегущих, но никак не лицом к лицу...»

Что тут скажешь? Да, может быть, и догоняли. Но тогда это не так героически, не для статьи в газете...

В общем, массированная пропаганда сыграла с Козьмой дурную шутку. Историки, зная, как «все это делается», не воспринимали Крючкова всерьез. Тем более что никаких официальных донесений о подвиге героя не сохранилось.

Фигура Крючкова была столь мифологизирована, что за ней, по сути, потерялся реальный человек — как мне кажется, храбрый и очень своенравный.

В общем, кому верить, решайте сами. Думаю, что правда лежит где-то посередине. Понятно, что в советское время о герое проигранной империалистической войны Крючкове не вспоминали, никому и в голову не приходило разбираться, что же произошло 12 августа 1914 года.

В 90-е на волне возрождения казачества имя Крючкова присвоили одному из переулков в Железнодорожном районе Ростова. Переулок такой маленький, что на карте не обозначен.

Других улиц или переулков с именем Козьмы в России нет.

Затерялись и следы могилы Крючкова. Так что памятник поставить некуда.

Вот такая вот история.