Однажды утром тумбы Ростова оказались оклеенными длинными афишными полосами, на которых крупными буквами было напечатано только одно слово: «Маяковский». Афиши были наклеены одна под другой: «Маяковский, Маяковский, Маяковский»...Редактором «Советского Юга» был хмурый, неприветливый человек. Литература не интересовала его, а о стихах он сам говорил, что «ни черта в них не понимает». Было время, когда многие недооценивали Маяковского; известно, что его недооценивало и тогдашнее руководство ГИЗа. «Маяковскому приходилось с большим трудом пробиваться на страницы центральной печати», — вспоминала «Литературная газета». «К сожалению, Маяковский думал больше о Госиздате, чем Госиздат о нем», — писала «Правда». Недооценивал Маяковского и наш редактор. Дать хотя бы маленькую заметку о Маяковском с его фото, как я предлагал накануне в связи с предстоявшим вечером поэта, редактор не нашел нужным. Просторный кабинет редактора с громадными окнами был залит ярким светом. Сидя в кресле у редакторского стола, Маяковский курил и негромко, неторопливо и, как видно, не очень охотно говорил о литературной жизни Москвы. Редактор угрюмо слушал, сопел и молчал. Разговор не вязался. Вошел бухгалтер с ворохом ведомостей и, безразлично взглянув на гостя, с важным видом стал делать доклад редактору. Погрузившись в ведомости, редактор как бы забыл о госте. Маяковский отошел в сторону, сел на подоконник и долго смотрел на улицу. На нем был серый, ладно сидящий костюм, сиреневый джемпер, свежий, идеально белый воротничок, галстук в полоску и гамаши. По могучей спине, крепкой, низко стриженой голове и угловатому квадратному лицу с сильной челюстью его можно было принять за боксера, инструктора физкультуры, и трудно было поверить, что этот человек — поэт.
...Ноябрь того же 1926 года. На углах ростовских улиц, на тумбах — опять афиши: «Маяковский» и затем объявления о его вечере. Названия доклада не помню, но это был доклад о советской поэзии... Вечером в Доме печати (быв. Ворошиловский пр., 16), в подвальном помещении, в небольшой комнате, отведенной ростовской литературной организации, шло обычное собрание. Незнаю, может быть, Маяковский чувствовал себя одиноко в незнакомом городе, в номере гостиницы, но каждый раз он приходил в редакции ростовских газет, и не по делу, а просто так, посидеть. Как видно, его тянуло к товарищам по родственной профессии, тем более, что многие ростовские писатели и поэты работали в редакциях. Теперь он пришел в ростовскую литературную организацию — спокойный, простой, благожелательный. Он был в короткой куртке с меховым воротником, на голове — кепи, на ногах — гамаши, в руках — палка. Дорожный, походный вид. Маяковский снял куртку и присел к столу. Читка продолжалась своим порядком. Это был как бы парад стихов ростовских поэтов перед Маяковским. Он слушал внимательно, серьезно и делал заметки карандашом на крышке папиросной коробки. Потом, когда подошла его очередь, он также высказал несколько своих замечаний о прочитанном. Говорил просто и непринужденно, как старший товарищ:
— Слабо, детская работа... Главный недостаток большинства прочитанных стихов — штамп, потертая словесная монета. Крупицы хорошего тонут в словесной ветхости… Какое у вас море? — Конечно, «синее».Какие глаза? — Конечно, «чудные», или «нежные», или, там, «грустные». Ну, и звезда, разумеется, «далекая». Что нового в этих определениях? Плохо все это. Но вот у одного из товарищей, в его стихах, мелькнуло местное название «Нахичевань». Очень хорошее слово, его нет в стихах московских поэтов. Довольно потертых слов и мыслей! Давайте новую упаковку! Через день или два мы с товарищами пошли в тогдашний городской академический театр имени Луначарского на вечер Маяковского. Несмотря на громкое название («академический»), это был маленький и тесный театрик, снаружи похожий на обыкновенный кирпичный амбар. После пожара бывшего Асмоловского театра это здание было лишь временно приспособлено под театр. Вечер начался. Маяковский приступил к докладу... Пора поставить вопрос об отборе поэтических произведений. Надо выяснить, почему люди в такой массе пишут и как это зло искоренить. Большую долю вины должны взять на себя авторы книжек, обучающих молодежь этому ремеслу. Одна из таких книжек была написана Гречем и издана еще в 1829 году, в наши дни имеет широкое хождение книжка Шенгели... Прочитал начинающий автор книжку Шенгели — и вот появляется стихотворение о Буденном:
Под небом юга полуденным
И в серебристом ковыле
Семен Михайлович Буденный
Скакал на сером кобыле...
...В зале взрыв смеха.
— Нельзя в слове «кобыле» делать ударение на последнем слоге и переделывать пол — хорошо, что кобыла книги не читала! — басил Маяковский и мрачно ухмылялся — Вот к чему приводят эти «руководства». Эти книжки — определенное бедствие в организации молодого сознания; в некоторых случаях я сказал бы родителям: «Если ваш сын пойдет хулиганить — виноват автор такого вот, с позволения сказать, литературного «самоучителя» и «руководства». ×
Перейти в архив