Об аудитории.
Люди просят у писателя автограф, потому что, по их мнению, от этого книга становится ценнее. Но возможно, лет через двести к автографу будут относиться как к закорючке, которая просто загрязняет бумагу. Ведь книга, отпечатанная на бумаге, долговечна. Она сохранится и через пять веков. А что за этот срок станет с электронными носителями? Да они перегорят уже через десять лет! Для себя пишут только список покупок. Даже у заказа для прачечной есть читатели — прачки. Писателю нужна аудитория, но он сам создает своего идеального читателя, для которого пишет. Честно говоря, если бы мне сказали, что завтра мир исчезнет, я перестал бы писать. Литература сильнее реальности, ведь никто из нас не знает, как именно умер Наполеон, и что он при этом чувствовал. Но каждому читателю известно все о смерти и последних переживаниях Анны Карениной или Эммы Бовари.
Об источниках вдохновения.
Для меня книга — как младенец. После ее рождения два года приходится заботиться только о ней, вытирать ей попку, дожидаться, пока она начнет бегать и лопотать, и только потом думать о расширении семьи. Когда у тебя рождается замысел романа, ты расслабляешься и позволяешь тексту вести тебя за собой. Роман сам выбирает свой жанр и сам говорит тебе — работа подходит к концу. Я думал, что «Пражское кладбище» появится где-то в 2012 году, но книга сказала мне: «Баста!». Я никогда не выбираю жанр изначально. Обычно отталкиваюсь от визуального образа. В основе «Имени розы» было изображение отравленного монаха перед раскрытой книгой, для «Маятника Фуко» это был я сам — ребенок, играющий на трубе посреди кладбища. Идея «Баудолино» родилась из звукового образа — фонетического представления о только что родившемся вульгарном средневековом итальянском языке, на котором разговаривали простые люди.
О балеринах и их отсутствии.
Я начал писать «Имя розы» в возрасте 50 лет. Так что, можно сказать, что я еще молодой романист, но старый академик. Почему ж я начал так поздно? Я не люблю тех университетских мэтров, у которых есть романы, которыми они сами и восхищаются, но у них не хватает смелости напечатать их, или они опубликовали их лишь небольшим тиражом в 1 000 экземпляров. Вероятно, у меня всегда был дар рассказчика. Я рассказываю свои истории дважды. Сначала — моим детям... Приходит время, когда дети вырастают, их больше не заинтересуешь сказками, можно заинтересовать только рок-музыкой. Тогда-то я и был вынужден написать роман. ...Когда я опубликовал докторскую диссертацию, мой руководитель после защиты сказал мне: «Любопытно, обычно ученый излагает результаты своих исследований в академическом стиле, а в конце делает вывод. Ваша диссертация напоминает детектив». Позже я понял, что он был прав и отчасти неправ. Он обнаружил мою тягу к романистике. Однако подход к научной работе должен быть разным. По-настоящему хорошая научная работа — это повествование. У меня не было потребности писать романы до 50 лет. Почему? Я не знаю. Я был вполне удовлетворен жизнью, я всего достиг. У меня было свое место, свое кресло, множество опубликованных на разных языках книг. Обычно старый профессор в этот период своей жизни исчезает куда- нибудь с балериной. К примеру, едет в город Мехико. У меня нет балерины, к моему сожалению. Ведь я не был премьер-министром Италии. Поэтому я решил писать романы просто ради наслаждения от самого этого процесса, для своего удовольствия. И еще я отчетливо понимал, что нет никакой связи между моей научной деятельностью и моей романистикой. В романах вы ничего не должны доказывать. Читатель должен делать выводы сам.
О научном подходе к романам.
Практически все мои книги о людях, схожих со мной. Я пишу о книгах, библиотеках, интеллектуальной сфере. Так люди, плававшие по океану, обычно рассказывают об океане. Но я бы не хотел, чтобы читатели считали высказывания и взгляды моих героев моими собственными высказываниями и мироощущениями. Я могу ненавидеть своих героев. В романах я пытаюсь придерживаться исторической правды. Работая над моим последним романом, я долго изучал рецепты парижских ресторанов XIX века, потому что не хотел быть неправдивым. Это наследство, доставшееся мне от моей «учености». Я хочу всегда быть точным, даже если это может вызвать у кого-то истерику. Если я пишу, что поезд сделал остановку на несколько минут, а человек выбежал купить газету, то я обязан проверить, действительно ли он успеет это сделать. Без этого не могу продолжать историю. Это своего рода «научный» подход — контроль за правдивостью того, о чем я говорю. ...То, что мои романы похожи на произведения Томаса Манна, свидетельствует о том, что они были для меня моделью. Это интеллектуальные романы. Да, это моя слабость. Я абсолютно неспособен писать только о сексе, не потому, что я никогда этим не занимался, а потому что это не выше Бога.
Я написал всего два романа о Средневековье: «Имя розы» и «Баудолино». Это странно. По Средневековью я защитил докторскую диссертацию. Всю жизнь я буквально жил в Средневековье. Там я чувствовал себя как дома. Я уверен, что могу рассуждать, как средневековый человек. Некоторые критики говорят: «В «Имени розы» он вложил в уста героя весьма современные идеи о состоянии политического устройства». Неправда! Я использовал только идеи Марсилия (средневековый философ-богослов. — «Главный») и апостола Павла. То есть существуют люди, которые верят, что на некоторых страницах я изобразил нечто современное. Я должен сказать, это совсем не так. Приведу доказательство. На даче мы как-то разожгли костер. Жена тогда укоряла меня, что я не смотрю на искры — как они снопами взлетают к вершинам деревьев. Позже, прочитав в «Имени розы» описание большого пожара в библиотеке, она спросила: «Значит, ты все-таки смотрел на искры?» Я ответил: «Нет, но я знаю, как на них мог смотреть средневековый монах». Это моя позиция. Я должен немного поправить мое предыдущее утверждение. Очевидно, мы — сыны своего времени. Даже если мы приложим все усилия, чтобы передать психологию героя и времени, в котором он живет, мы всегда исходим из привычной нам точки зрения. Мы избирательны, выбирая только те аспекты, которые нам близки. Кто-то хорошо сказал, что любая страница истории — только временная страница. Об экранизациях. С самого начала было ясно, что от двухчасового фильма («Имя розы». — «Главный») нельзя ожидать слишком многого, что фильм будет совсем другим. Проблема в том, что он появился слишком рано, и многие прочли книгу уже после просмотра. Это меня обеспокоило, ведь у них уже было предвзятое отношение к тексту. Поэтому я попросил своего издателя никому не давать прав на экранизацию других моих книг. Отказали даже Стэнли Кубрику, о чем я впоследствии жалел.
О «Пражском кладбище».
Мне удалось доказать: знаменитый антисемитский «Протокол сионских мудрецов» был вдохновлен — в том числе — «Жозефом Бальзамо» Александра Дюма и «Парижскими тайнами» Эжена Сю. В романе главный герой Симонини — квинтэссенция всех секретных служб в мире. Поразительно, но логика спецслужб не меняется на протяжении столетий. У меня возникло ощущение, что я описал историю Wikileaks, хотя написал эту историю задолго до появления Wikileaks. В книге отражены многие исторические события, такие как дело Дрейфуса, Парижская коммуна, войны, революции, заговоры, интриги и покушения. Все герои «Пражского кладбища» существовали на самом деле, кроме главного героя. Я стремился сделать капитана Симонини самым отталкивающим циником мировой литературы. Так что когда закончил книгу, я сказал: «Как может роман с таким отвратительным персонажем понравиться читателям!» Я вложил в уста героя психологическое объяснение того, что он совершил, изобразив его истерзанным своими сомнениями. Те, кому нравится роман «Преступление и наказание» Достоевского, думаю, не идентифицируют себя с Раскольниковым. Разве им когда-либо доводилось убивать старуху? Разве Достоевский, когда писал свой роман, думал, что это подталкивает читателей убивать? Конечно, в мире много идиотов, которые принимают идеи героев на веру, начинают ими руководствоваться. Всегда были такие люди. Может быть, наивные люди, прочтя мой роман, заразятся опасными идеями. Мой ответ: эти же самые люди могут найти все это в Интернете или в книжных магазинах.
Об интерпретациях.
Однажды глупый человек спросил меня, почему я утверждаю, что счастье состоит в том, чтобы иметь то, что у вас уже есть. Я никогда не писал такого бреда. Он поискал это место в книге — «наивысшее благо — любить, что видишь, наивысшее счастье — иметь, что имеешь. Тогда будешь пить благодать из собственного источника, тогда прича- стишься истинной жизни, которую после этой бренной земной предстоит нам провождать рядом с ангелами, в вечном грядущем...». Оказалось, что во время сцены эротического экстаза Адсон говорит эти слова. Да, в тот момент герой говорит именно так, но это не подразумевает, что этим можно довольствоваться в течение всей жизни. Я был вынужден сказать своему читателю, что подразумевал совсем другое. Но у вас, моих читателей, есть право обращаться к тексту, он перед вами и порождает собственные смыслы. И вы можете это делать, потому что мой текст интеллигентнее, чем я. Автору следовало бы умереть, закончив книгу. Чтобы не становиться на пути текста.
P.S. На вопрос о том, что Эко желает ростовским читателям, писатель ответил: «Никогда не давайте весь день интервью, потому что в конце дня вы очень устанете».
Перейти в архив