Раньше поэты дрались за микрофон и за зрителей.

Один из последних представителей «Заозерной школы» Игорь Бондаревский рассказал «Главному» о днях минувших.
Текст:
Никиты Жукова
Фото:
из архива героя публикации.
Источник:
«Кто Главный.» № 151
13/08/2019 17:41:00
0

Кто такой.
Российский поэт Игорь Борисович Бондаревский родился в 1956 году в Ростове-на-Дону. Психолог по образованию. Работал социологом на заводе, монтировщиком декораций в театре, плотником в ЖЭУ, жил на фестивальных и литературных гонорарах, торговал газетами на вокзалах, верстал газеты и многое другое. Выступил одним из основателей поэтической группы «Заозерная школа». В 80-е — 90-е были изданы его книги стихов: лирических — «...Словно непобежденные мельницы ветряные» и иронических — «Тряхенапуты» и «Секс во время застоя». В настоящее время продолжает заниматься литературной, художественной и фестивальной деятельностью. Некоторые стихи можно посмотреть на сайте «Стихи.ру».

Зачем я это все говорю — не знаю. Друзей разговорами не воскресишь. С другой стороны, когда был молодым, верил, что это кому-то нужно. Чтобы не предавать себя молодого, и пытаюсь что-то выцарапать из памяти. Если говорить о том, что было в начале...

В начале был Брунько.

Первый раз я увидел его в университетской библиотеке Ростовского государственного университета, где проводился некий поэтический вечер. Как сейчас помню, Александр Виленович учился на втором курсе филфака, который он в итоге так и не закончил. Я уже к тому времени писал стихи, на которые подвигали меня юношеские влюбленности. И вот я как поэт или будущий поэт, уж не помню, кем я себя тогда считал... будущим профессиональным литератором? Не знаю... Но поступил я почему-то не на филфак, а на психологию. Причуды молодости, одним словом. И вот я пошел в библиотеку на это мероприятие, послушать университетских поэтов. Брунько пользовался самой большой популярностью у публики. Слушали его все. Внимательно слушали и Юрия Пашурова. Грек по национальности, похожий на кого-то из апостолов, не иконописного, а картинного, с длинной, растрепанной бородой. Многие считали его сумасшедшим и были отчасти правы. Читал он очень энергично, и была у него какая-то аура гениальности. По содержанию это был чистой воды футуризм. Но это было шоу.

А Брунько писал стихи о жизни — не такие, как мы в андеграунде все тогда писали, подражая Блоку и символистам. Под «мы» я подразумеваю поэтов из бесчисленных в те годы самодеятельных литстудий. В начале 70-х символизм был очень популярен в этой среде. Литература Серебряного века переживала свое возрождение. Мы все философствовали на тему смерти. А Брунько, напротив, писал о жизни. Его кумиром был бард Александр Галич. После того выступления Александр Виленович растворился среди поклонников — я с ним так и не познакомился, но запомнил. Однажды наша университетская поэтесса Таня Журавлева пригласила меня к себе в гости. Это была худенькая, с изысканной внешностью, но слегка прихрамывающая девушка. У нее в квартире было нечто вроде клуба или салона. Заманила она меня в первую очередь тем, что у нее бывал Брунько.

В конце концов там, у Татьяны Журавлевой, я и познакомился с Александром Брунько. Начали мы общаться, в основном пьянствовать. Он уже тогда отлично освоил «алкогольные разводки»: когда тебя убеждают, что ты великий поэт, а ты из благодарности покупаешь бутылку. Но это ему прощалось. Мы все тогда были молоды, пить могли бог знает в каких количествах и не спать ночи напролет. Нас мало что отвлекало от стихов и литературных споров. Я вел вольную жизнь студента, а Саша вообще никогда не заботился о хлебе насущном. Тем не менее кто-нибудь всегда ему помогал.

Вероятно, Брунько познакомил меня с Ириной Колесниковой. С Сашей ее связывали какие-то романтические отношения, но они уже практически расстались. Она была красавицей — типичной, русской, эдакой купчихой с картины Кустодиева. Я в нее, конечно, сразу влюбился, и у меня начались проблемы: я подозревал Брунько во всех тяжких, но лишь до того мгновения, пока не появился Гена Жуков...

Вот захожу к Ирке и вижу: Гена просыпается, встает с дивана, начинает неторопливо одеваться... Мы друг другу улыбаемся, говорим какие-то комплименты, а знакомы были тогда еще шапочно, и я сразу возненавидел его. Я был очень влюбчивым, что замечательно для поэта, но еще не разучился быть ревнивым.

Потом Ирина вышла замуж и салон свой, естественно, прикрыла. А Гене я все простил, потому что он вскоре познакомил меня со столькими замечательными женщинами... Мы сидели с Геной ночи напролет, писали стихи, разговаривали. Заходили к нему какие-то люди, приносили вино, но это все было немножко позже, когда мы стали друзьями. В начале, как я уже сказал, был Брунько...

brunko_aleksandr.jpg

Александр Виленович Брунько

Друг другу мы прощали все.

Всякое было. На самом деле, мы никогда друг о друге плохо не отзывались. И даже о Брунько мы говорили с нежностью. Брунько, в конце концов, поселился в моем доме, у моей соседки. Он жил на девятом этаже, а я — на шестом. Жил он с учительницей музыки, которая влюбилась в него и пустила к себе жить. Мне очень не нравилось, как Брунько обращался со своей учительницей. И я его за это ругал. Доходило почти до драки, но он тогда был еще в форме, я не смог бы привести надлежащих аргументов. Но я все равно не переставал его шпынять: хватит пить за ее деньги, устраивайся на работу, для тебя это единственный выход, а то мать Наташи — так звали женщину, с которой он жил — отправит тебя в лечебно-трудовой профилакторий. В конечном счете, она туда его и отправила. Но это было через год. Я, предвидя это, сказал: «Давай попробуем жить как люди. Я тоже устроюсь куда-нибудь».

Однажды мы с Брунько, проходя по площади мимо Театра юного зрителя, увидели объявление: требуются монтировщики декораций. Говорю: «Все, Брунько, это наш шанс». Мы туда зашли и сразу же устроились. Тогда в ТЮЗе была напряженка с монтировщиками — как только не выкручивались, выпрашивали даже солдат из казармы. Поэтому нам были рады. Какое-то время мы проработали, и я заодно написал диплом на тему «Взаимодействие актеров на сцене».

Работа была интересная, один раз мы даже устроили неслыханную по тем временам вещь — забастовку, всей бригадой монтировщиков потребовав повышения зарплаты. Политических требований, конечно, не было — нам это вообще до лампочки было. Но зарплату мы требовали.

Между тем выяснилось, что устроились мы с Брунько на место, которое только что освободил Гена Жуков. Работал он там несколько месяцев, может, даже полгода. Помню, что не только монтировщики, но и актеры отзывались о нем восторженно. С Геной мы вскоре сдружились. У нас оказались общие знакомые, общие интересы, драйв и места обитания. Мы не просто посещали музеи и художественные мастерские — мы там жили, тогда с этим было как-то свободно. Несколько лет, например, нашим «офисом» и зачастую «домом» была мастерская скульптора-керамиста Валерия Каргаполова, чьи барельефы, кажется, до сих пор украшают Ростовский главный ж/д вокзал. То же можно сказать про Танаис... Что касается разных мероприятий, то нам с Геной было легко выступать как бы, что ли, дуэтом, общаясь на сцене не только с залом, но и друг с другом, и вскоре нас стали воспринимать как некий сценический коллектив. Мы решили: пусть так и будет, и включили в этот коллектив объявившегося в Ростове поэта из Армавира Виталия Калашникова. Думаю, что наша популярность росла большей частью за счет гитары Геннадия. Гена был сам по себе обаятельным и харизматичным человеком, а уж с гитарой... Там же, в ТЮЗе, мы познакомились и с Володей Ершовым. Увидев меня с Брунько, Володя сразу все понял и перед тем как знакомиться, сбегал за бутылкой.

Untitled-21.jpg

Игорь Бондаревский, Геннадий Жуков и Виталий Калашников.

Поэты подпольных литстудий.

Итак, наша андеграундная жизнь продолжалась. В принципе, у Тани Журавлевой собиралась интересная компания. Я там сдружился с поэтом Сашей Иванниковым, который был в Таню влюблен, и позже они поженились. Дружба у нас Иванниковым была странноватая: мы с ним все время спорили, критиковали друг друга, чуть ли не материли. И в то же время жить друг без друга не могли. Ну, бывает такая дружба. В его стихах символизма было гораздо больше, чем у меня. А я пытался в себе это изжить, ориентируясь на Брунько.

Гарик Бедовой вел литстудию, собиравшуюся под трибунами стадиона на Рабочей площади. Гарик — красавец высокого роста, остроумный, но, к сожалению, писавший посредственные стихи. Но парень он был неплохой. Познакомил он нас всех с очаровательными сестрицами — Майей и Миррой. Майя в то время страдала по какому-то парню, кажется, студенту экономического факультета, которого посадили по политической статье, она к нему даже ездила на место отсидки. По-моему, Юру Пашурова, которого я упоминал выше, тоже отчислили из университета за причастность к какой-то политической организации — якобы знал, но не донес. Разгильдяя Брунько в этой организации, как ни странно, не было. Как говорится, декабристы берегли Пушкина.

Как я уже сказал, политикой мы никогда не интересовались, на эти темы не говорили, что тогда, что всю жизнь напролет. У нас была чисто андеграундная тусовка — сначала литстудийная, а позднее — «Заозерная школа». Однако нас все время подозревали в диссидентстве.

Несколько позже Гарик Бедовой попал в ДТП под машину, а красавицы Майя и Мирра эмигрировали в Израиль. Вообще, там было немало занятных персонажей. Помню Леню Струкова, который мог написать 20 и даже больше стихотворений в день. Однажды он мне как-то похвастался тем, что написал сорок стихотворений за один день. Причем некоторые из них были явно небесталанные. То есть это не было пустой графоманией — время от времени он писал интересные стихи. А еще он любил тему фекалий. У него были тысячи стихов на эту тему. Некоторые смешные, некоторые — просто дурацкие.

Был еще Леня Эпштейн, позже эмигрировавший в Израиль, считался мэтром в литстудийных кругах. Жил он в Новочеркасске. Мы с Иванниковым ездили к нему в гости. У Виталия Калашникова есть стихотворение «В гостях у Мэтра» — оно очень хорошо походит под описание того визита. Я, конечно, не могу внятно описать всех упоминаемых мною персонажей, я не мемуарист. Но хотя бы назвать их по именам — это считаю правильным. Может быть, для нас с вами не важно, но для гуманоидной цивилизации в целом — важно.

Время литстудий для меня закончилось весьма эффектно. Саша Иванников, отчего-то невзлюбивший Гену Жукова, поставил мне ультиматум: «Либо мы с Таней, либо Жуков». Естественно, я выбрал Жукова, и на этом мы прекратили общение. Уж не знаю, как они дальше жили, но я уже в этом не участвовал. На самом деле мне это было и ненужным, потому что я очень тесно подружился с Геннадием, начал присматриваться к его жизни, к его интересам и неожиданно понял, что это и мои интересы тоже, и все это мне гораздо ближе, чем университетский андеграунд. Я проводил много времени у Гены дома, участвовал в мероприятиях, в которых участвовал он. С его легкой руки меня признали в клубе самодеятельной песни. Там меня сразу же зауважали и полюбили мои стихи. Мне, естественно, тоже там понравилось. Я понял, что попал в свою среду. Литстудии КСП — это немножко другие литстудии, чем литстудии «чистых» поэтов, там люди как-то подружелюбнее. Кстати, в литстудии под трибунами стадиона мы познакомились с Виталием Калашниковым. Он там прочитал какие-то свои стихи. Я слушал невнимательно. И тут вдруг Гена подводит Виталика и говорит: «Это наш парень. Давай его примем в нашу организацию». Гена понял, что это за человек, с первого взгляда.

IMG_4042.jpg

Как появилась «Заозерная школа».

Наша «Организация» тогда состояла из двух человек, появилась она совсем незадолго до нашей с Калашниковым встречи и по моему настоянию. Я убедил Гену, что у нас схожие эстетические и жизненные позиции, в чем он, в общем, не сомневался, и что нам нужно держаться вместе не только на тусовках, но и на сцене. Гена был изрядным индивидуалистом, но я сумел его убедить, потому что наша дружба окрепла, мы даже пробовали писать стихи в соавторстве (социальную тему, разумеется, или ироническую, не подумайте — романтическую). Два, однако, меньше трех. В общем, Гена убедил меня насчет Виталика.

Как я уже сказал, мы не вели никакой протестной политической деятельности, но эстетически мы были чужды официальной тотально-бюрократической писательской системе. И мы в принципе не могли примириться с процветающими в Союзе писателей подхалимажем и лицемерием. У меня было два пути в жизни. Я, как только закончил вуз, с энтузиазмом бросился работать по специальности. Но мне сказали, что нужно взяться за диссертацию и вступать в партию. Встал выбор между карьерой и книгой. Между официозным существованием и жизнью вольного художника. Естественно, я выбрал второе.

Помню, меня как-то опубликовали в газете «Комсомолец», предисловие к моим стихам написал Владимир Сидоров, член Союза писателей. А через неделю вышло опровержение за его же подписью. Газета, мол, поспешила опубликовать стихи молодого поэта Игоря Бондаревского, не чувствует он еще силу, исходящую от комбайнов, убирающих урожай. А было там символистическое стихотворение, вольно переведенное из Джеймса Джойса, не очень понятное, но что-то зацепило заместителя секретаря обкома партии по идеологии. Он заявил, что этим стихотворением поэт призывает всех эмигрировать за рубеж. Тогда это было сильное обвинение. Кстати, название «Заозерная школа» впервые прозвучало на партсобрании Ростовского Союза писателей, где нас в очередной раз критиковали. Они хотели сказать «озерная» (имея в виду англичан XIX века), а сказали как сказали. Народ подхватил, и нам тоже понравилось.

Мы тогда были участниками всех донбасских фестивалей, побывали, наверное, в каждом населенном пункте, причем неоднократно. Куда нас только не приглашали! Часто мы привлекали к своим концертам близких нам по творчеству и по духу людей: бардов Любовь Захарченко, Алексея Евтушенко, москвича Юрия Лореса, поэтов Владимира Ершова, Александра Брунько и Георгия Булатова. Не каждый выдерживал драйв фестивальной жизни, но многие причастились. Можно повспоминать и мероприятия, которые мы с Генкой и Виталиком устраивали по собственному почину, и мероприятия, совместные с братским по отношению к нам объединением художников «Искусство или Смерть».

Был момент, когда я издал в соавторстве с художниками два иронических сборника: «Тряхенапуты» — с Сержем Тимофеевым и «Секс во время застоя» — с Фимой Мусаиловым. Вообще, и Виталик, и Генка замечательно рисовали, да я и сам (позже, когда появились компьютеры) занимался компьютерной графикой.

Следует добавить, что недавно вышла антология поэтов «Заозерной школы» — «Эхо тысячи концертов». В нее вошли стихи мои, Жукова, Калашникова, Брунько, Булатова, Ершова, Евтушенко. Всех перечисленных на протяжении жизни связывала крепкая дружба. Вспоминая, я поражаюсь, насколько мы были близки... Но все уже в могиле, кроме меня и переехавшего в Москву Алексея Евтушенко. В настоящее время он пишет фантастические романы для подростков. Опубликовал десятка два таких книг. Еще рисует карикатуры для интернет-изданий. Ершов по жизни был скульптором-керамистом. Завоевал определенную популярность как автор курительных трубок, исполненных в казачьем стиле. Булатов — журналист. Всю жизнь работал для различных газет, даже издавал свои собственные. Калашников, как и Ершов, посвятил значительную часть жизни созданию безделушек из керамики.

Untitled-34.jpg

Поэзия уходит.

Недавно я полистал сайт «Стихи.ру», решил опубликовать там некоторые свои стихи. В основном, конечно, я смотрел рекомендуемых редакцией авторов. Вроде и не совсем они бесталанные, но нет у них силы голоса. Голос очень тихий, будто извиняющийся. В пору моей молодости у любого графомана, даже самого отстойного, был громовой голос.

Да, поэзия уходит. Всех поэтов, которых знаю, звал на фестивали, а они не идут.

Раньше поэты дрались за микрофон и за зрителей. Сейчас этого нет: поэты какие-то унылые, запуганные, микрофона боятся. Причем у некоторых страх перед выступлением начинает персонифицироваться в страх перед микрофоном: они просто боятся услышать свой голос. Но выступить — святая обязанность для поэта. Раньше поэты зрителей запугивали, а сейчас наоборот как-то. Фестиваль «Малахов Камень» (в Недвиговке), который я организовывал и вел много лет вместе с бардом Владимиром Ростопченко, в итоге превратился из поэтически-бардовского в рок-фестиваль. Хорошо хоть рокеры публики не боятся.

Сейчас я готовлю авторскую книжку, уже практически сверстал ее. Будет называться «Собрание стихотворений». Выпускаться она будет, наверное, по подписке.

В 1993 году я вообще прекратил писать стихи, и лишь сейчас, в связи с работой над составлением антологии «Заозерной школы», ко мне вдруг вернулось вдохновение. Я отредактировал и привел в порядок черновики и составил книгу, в которую войдет и сборник 1989 года, и все, что написано до и после. Сборник для меня, кроме определенного набора стихов, это некая поэтика. Будет называться просто«Собрание стихотворений». Первая часть — «Непобежденные мельницы». Вторая часть — «Во все золото Луны», и третья, ироническая, — «Очень странная страна». Честно говоря, без вдохновения я вообще не пишу. А тут оно ко мне вдруг пришло неожиданно, я бы даже сказал, мистически. Видно, вспомнили про меня друзья мои на том свете...

IMG_0706.jpg



Читайте также:


Текст:
Никиты Жукова
Фото:
из архива героя публикации.
Источник:
«Кто Главный.» № 151
13/08/2019 17:41:00
0
Перейти в архив