Заслуженная артистка России Ирина Викторовна Апексимова родилась 13 января 1966 года в Волгограде в семье музыкантов, перебравшихся на Волгу из Одессы. В 1990 году Апексимова окончила Школу-студию МХАТ и была принята в МХТ имени Чехова, где проработала до 2000 года. На счету Ирины — около 60 фильмов и около 30 ролей в театре. С марта 2015 года Апексимова — директор Московского государственного театра драмы и комедии на Таганке.
От своего папы, который умудрился обмануть мою маму, сказав ей, что тоже окончил консерваторию, мне передался дух авантюризма. Даже мое рождение — авантюрная история. Я была поздним ребенком в семье, и меня никто уже не собирался рожать, но так случилось. Было очень непросто, мама была не слишком юна, и папе сказали: «Выбирай: или жена, или ребенок». Он сказал, что выбирает обоих. Так появилась я, а моя бедная мама получила искривление позвоночника, но, несмотря на это, я стала любимым, выстраданным ребенком, переношенным на две недели.
В Волгограде мама была главным хормейстером Волгоградского театра музыкальной комедии, папа был педагогом в Музыкальном училище и параллельно умудрился окончить Саратовскую консерваторию имени Л.В. Собинова, исправив отсутствие образования.
Каждое лето мы приезжали в Одессу, поэтому мне сложно сказать, откуда мои корни. Я и из Одессы, и из Волгограда, кому когда как надо. Сначала неделю я жила у одной бабушки, а потом неделю — у другой. Все за меня дрались, все меня целовали, все меня баловали. А на знаменитейшем одесском толчке мне покупались самые прекрасные вещи. Потом так случилось, что мои родители развелись. Папа поехал в Якутск. Мы остались с мамой вдвоем.
В школу я обожала ходить. Мне там было интересно, хотя учеба меня никогда не интересовала. Но этим меня никто и не мучил. Ни отметками, ни поведением, а оно, надо сказать, у меня всегда было неудовлетворительным. Мою бедную маму вызывали в школу каждый четверг. В третьем классе меня в первый раз выгнали из школы за то, что я села на батарею. Насколько же была старая эта батарея, если я, которая никогда не выделялась большими формами и в третьем классе была достаточно маленькой девочкой, сев на нее, спровоцировала прорыв.
Однако что-то в школе у меня все же получалось. По пению, физкультуре и английскому языку всегда были пятерки. А еще у меня всегда были интересные юбки, многие из которых мне сшила мама.
Однажды, когда мой старший брат решил уехать в Одессу, мы с мамой отправились вслед за ним. В волгоградской школе маме дали потрясающую характеристику на меня — благодарность за то, что она забрала дочь. Спустя много лет, когда я приехала в Волгоград на гастроли и заглянула в школу, то увидела надпись в фойе «Они ушли звездными дорогами». Рассмеялась и подумала, что будь у меня другая характеристика, быть может, и жизнь моя по-другому сложилась.
Мы переехали как раз к концу четвертой четверти восьмого класса, и снова не все пошло гладко. Когда я писала экзаменационное сочинение о социалистическом лагере, вместо того, чтобы написать, что Советский Союз помогает слабо развитым социалистическим странам, выдала: «помогает недоразвитым социалистическим странам». Естественно, мне поставили два, и из школы пришлось уходить. К тому моменту маме уже успели рассказать о специализированном театральном классе, и было принято решение отдать меня именно туда.
Меня чудом взяли в этот театральный класс. И началось мое счастье. Абсолютно никакой учебы, только интересная насыщенная жизнь, где вместо спецпредметов нас водили в театр, учили сценической речи и начальному сценическому движению.
В конце концов, я окончила одесскую школу и поехала поступать в Москву.
Мы приехали в ГИТИС, курс набирал Борис Покровский, который хорошо знал мою маму. Я вошла в экзаменационный класс, и мне сказали: «Нужно петь». И почему-то ничего, кроме песни Анюты из «Веселых ребят», мне в голову не пришло. Запела, очень нервно и очень высоко. Это была настоящая катастрофа. После Борис Александрович вышел на улицу, где, ожидая меня, стояла мама, и сказал: «Конечно, я возьму ее, это же наша девочка, но ты же понимаешь, что она не поет?» Гордость взяла свое, мы забрали документы, решив, что буду поступать туда, где не поют.
Было начало июля. Первые отборочные туры уже прошли, и все достойные театральные учебные заведения были для меня упущены. Вместе с «бандой» других поступающих я отправилась в Ярославль, где набирали позже. И я поступила. Но Ярославль тех лет произвел удручающее впечатление, и я там не осталась.
Еще позже набирали в Ленинграде, и мы поехали в ЛГИТМИК. И снова я поступила. Однако опять не осталась. Был август, но так холодно, весь день дул неприятный промозглый ветер, шел дождь, а мама и я с двумя большими подушками и банкой меда в руках, которые кто-то передавал через нас родственникам, никак не могли найти ночлег. В итоге в общежитие ЛГИТМИКа нас пустила уборщица. После этого твердо для себя решила: оставаться здесь не хочу и не буду. Мы вернулись в Одессу.
Куда в Одессе берут детей, которые не поступили? В хор. Так мы с мамой оказались в Одесском театре музыкальной комедии, но главный хормейстер, едва взглянув на меня, бросил: «Не возьму». Навстречу нам бежал балетмейстер, он просто отвел нас в зал, где попросил меня сделать пару батманов тандю, сесть на шпагат, стать на мостик. Он вынес вердикт: беру на три месяца к станку обучаться, и если все получится, выпущу ее на сцену в кордебалете.
В кордебалете меня невзлюбили, потому что девочку «без роду и племени» выпустили танцевать на одну сцену с профессионалами, окончившими хореографическое училище! В первой же постановке я вышла танцевать вальс в небольшом фрагменте и испытала невероятную боль. Оттанцевав, забежала за кулисы и увидела, что из розовых пуантов сочится кровь. Мелкие кусочки лезвий любовно были проложены в вате. Так закалялся мой характер. Отработав год в театре музкомедии, сделав себе кое-какую программу, я вновь отправилась в Москву.
Во МХАТе все шло хорошо, и даже мой одесский говор была готова исправить великая Ольга Юрьевна Фрид, но один из членов комиссии, Василий Петрович Марков, безапелляционно меня забраковал — для МХАТа не годится. В Щукинском училище я получила двойку по истории КПСС и была вынуждена вернуться в Одессу. Чтобы избавиться от чудовищного одесского говора, я была сослана в родной мне театр музыкальной комедии, в Волгоград.
А потом я отправилась в третий раз штурмовать Москву. Конкурс был назначен на 10 мая, и потому надо было выезжать 9 мая. Билетов не было. Мне повезло, один артист как раз направлялся на празднование юбилея альма-матер и согласился взять с собой. Поездка оказалась не из простых, несколько раз мы попадали в аварии, и потому во МХАТе я появилась с огромным, через все лицо, синяком, который невозможно было замазать. Дополнял внешний вид голос, невероятно простуженный и сиплый. Мой внешний вид, голос и эти невообразимые балетные па представляли чудовищное зрелище. По крайней мере, приемная комиссия гомерически хохотала. Безответственный ли подход к поступлению сработал или выступление было уж слишком запоминающимся, но каким-то чудом я поступила на курс к Олегу Табакову.
До сих пор помню этот трепет, когда 1-го сентября пришла во МХАТ. Это казалось просто невероятным! На курсе нас было семнадцать, из которых лишь трое — москвичи, остальные ребята подобрались со всей России! Мы собрались в аудитории, к нам вошел Олег Табаков, обвел всех взглядом, и первое, что он сказал, вместо напутственного слова: «Вы все г***о, и я вас всех буду отчислять». Так началось мое обучение в Школе-студии МХАТ.
Для Олега Павловича мы стали первым экспериментальным курсом. Он ломал всю систему обучения актерскому мастерству, изменял или убирал привычные упражнения. Например, Табаков абсолютно не верил в упражнения на память физических действий, и потому однажды загнал всех девочек в аудиторию и сказал: вышивайте! Естественно, мы не умели вышивать и просто посидели 15 минут. Он выставил всем четверки. Также он поступил и с мужской половиной курса — они забивали гвозди.
С первого дня он учил нас главному — играть в любовь. Это самое сложное и самое важное в актерском мастерстве. Мы работали по 20 часов в сутки, и в школе, и в общежитии бесконечно придумывали этюды, а затем показывали их. Это было что-то немыслимое. Я всегда работала в паре с Владимиром Машковым. И вдруг нас решили отчислить.
Единственное, что могло нас спасти, — самостоятельный отрывок. Студенты выбирали отрывок из произведения, сами его режиссировали и сами исполняли. Посчитав, что в дуэте с Машковым у нас работать не получается, мы решили ставить отрывки с другими однокурсниками.
В ночь перед выступлением мы поняли: это конец, завтра нас отчислят. Но на наше счастье во МХАТе учился, на тот момент четверокурсник, Сережа Векслер, который нас опекал. Пришли к нему понурые. Посмотрев на нас, Сережа сказал, что мы будем ставить отрывок из Ричарда III, сцену леди Анны и Ричарда III. Дал в руки текст, наказав выучить его и прийти через час. По истечении оговоренного срока мы получили полностью прописанный отрывок. Векслер расписал каждый поворот головы, каждое действие, напротив каждой строчки были пометки, что и как мы должны делать. Мы репетировали всю ночь, а утром не просто показали отрывок, мы сыграли, как последний раз в жизни. После исполнения этого отрывка у меня на руках были жуткие синяки до волдырей, а Володя оказался весь расцарапан. Так мы остались до второго курса.
Второй курс был полон приятных неожиданностей. Олег Павлович как раз открывал «Табакерку». Благодаря умению ходить на пуантах я заполучила роль секретарши Аллочки в пьесе «ЧП районного масштаба», которой открывалась театр-студия. Но, кажется, где-то мы с Машковым опять свернули не туда, потому что вновь услышали от Табакова: «Ребята, я вас отчисляю». Мы сразу пришли к Векслеру. Он вручил нам сцену Василия и Василисы из пьесы Горького «На дне», с такими же подробными комментариями. И снова это нас спасло.
Исчезновение «железного занавеса» подарило нам невероятные возможности. Благодаря Табакову мы поработали с шотландским актером Брайаном Коксом, познакомились с Питером Бруком, съездили в Лондон. Мы проводили дипломные спектакли в Париже и Эдинбурге, обучались в Нью-Йорке. Мы не заметили, как перешли на четвертый курс. Отчисление нам больше не грозило.
Мой первый опыт в труппе МХАТа — сплошной восторг: до слез смешная пьеса Михаила Рощина «Перламутровая Зинаида». В постановке была задействована вся труппа, а это больше 70 человек, и мне, молодой неизвестной актрисе, достается роль Патриции Томпсон, да еще и играть я должна была в паре с Вячеславом Невинным! Он играл грузчика Колю-Володю, и мизансцена нашего первого знакомства была выстроена Олегом Ефремовым так, что я запрыгиваю на Невинного, сцепляю ноги в замок, фиксируюсь на нем, а затем начинается наш текст.
На первой репетиции Вячеслав Михайлович объяснил, после каких его слов я должна прыгнуть, и закончил репетицию этого момента.
На премьере я прыгнула, но сразу поняла: Невинный был широк, и мне просто не хватило длины ног, чтобы сцепить их замком. И я просто крепко сжала ногами Невинного, стараясь удержаться. Я услышала хриплый сдавленный голос Вячеслава Михайловича: «Дочка, ты чего?!» И я поняла, что сделала ему больно. Совсем не помню, как доиграла тот спектакль, я была так напугана тем, что сделала больно Невинному, что просто ничего не осознавала. Это был провал.
В тот же период у меня была еще одна роль — Елены Андреевны из пьесы Чехова «Дядя Ваня». Партнерами у меня были совершенно потрясающие актеры, и я даже не думала о том, как бы мне хорошо сыграть. Нет! Все мои мысли были заняты одним: как не помешать этим великим артистам.
Там было множество запоминающихся сцен, но больше всего отпечатались в памяти две. Первая, когда Олег Мягков в роли дяди Вани признается мне в любви. Я стояла на сцене, он произносит свой монолог, шумит гроза. А на мне белый парик, колышется платье, и я думаю: «Боже мой! Какое счастье! Вот именно поэтому я стала артисткой! Ради того, чтобы стоять на сцене с этими великими артистами!» Мне до сих пор снится один и тот же кошмар: я играю Елену Андреевну, сейчас мне нужно идти на сцену, а моего белого парика нет, хоть провались. И я в ужасе стою за кулисами и кричу свой текст оттуда, так как брюнеткой я почему-то никак появиться не могу.
Еще один эпизод из этой постановки запомнился мне навсегда — прощание с Астровым. Его роль исполнял сам Олег Ефремов, мизансцена была выстроена до мелочей. Сначала я нахожусь на балконе, Астров прощается со мной, затем я быстро сбегаю по лестнице за кулисы, где на меня накидывают роскошное норковое манто, доставшееся от самой Аллы Тарасовой, затем я по диагонали бегу к Астрову, как бы на поцелуй, но вместо этого достаю из его кармана карандаш — на память. Олег Николаевич, понимая, что меня будет трясти, сказал: «Ирин, я зарядил карандаш в пальто, в сюртук и в жилет. Какой-нибудь из этих карандашей ты явно найдешь». А перед этим у него сцена, в которой Астров отнимает у дяди Вани яд и кладет его к себе в карман, но я-то об этом забыла. И вот премьера. Задирая высоко платье, слетаю по лестнице вниз, на меня накидывают манто, наступают на платье, я спотыкаюсь, с диким криком я падаю на сцену. Поднимаю глаза на Ефремова, а он даже бровью не шевельнул. Зрительный зал в шоке, ведь я заорала во весь голос, и никто ничего не понимает. Я поднимаюсь, подбегаю к Ефремову, роюсь во всех карманах, нахожу именно пузырек с ядом и говорю: «Вот это я возьму на память!»
В 90-е годы в Москву приехал Жан Люк Годар, который искал актрису на роль Анны Карениной. Когда Годар просматривал картотеку, ему на глаза попалась моя фотография, и он сказал, чтобы меня позвали на пробы, предложили прочитать какой-нибудь монолог. Я взяла в руки томик Толстого и не нашла у Карениной ни одного монолога, нашла монолог Вронского. Я совершенно не знала, что делать, и так как я еще очень хорошо помнила текст Елены Андреевны, решила всех обмануть: взяв реплики Карениной, присоединила их к монологу из «Дяди Вани».
Видимо, огонек в глазах, который вспыхивал от мысли, поймут или не поймут, что это обман, сделал свое дело. Через неделю мне позвонили и сказали, что я утверждена на роль. Поверить в это было невозможно.
Тогда в Москве, что уж там говорить о других городах, ничего, кроме спирта «Рояль», картошки от профсоюза и плавленого сыра, не было. И тут я прилетаю в Париж. Меня селят в какой-то роскошный отель напротив Лувра, я звоню из номера домой в Москву, где сидят мои мама и муж Валера, и спрашиваю: «Ребята, у меня здесь свежевыжатый апельсиновый сок, можно я его выпью?» Две недели в Париже оставили невероятные впечатления.
Очень быстро я поняла, что Годар снимает не «Анну Каренину», а фильм, который называется «Эти смешные русские». Это была компиляция из «Анны Карениной», «Трех сестер» и прочего. Его метод работы был необычайно интересен, движение не перекрывалось, кругом сновали обычные прохожие. В какой-то момент Годар останавливает съемку и говорит: «Тебе повезло, только что у тебя в массовке снялся Энтони Хопкинс».
Все сцены снимались в Париже, кроме финала, где Каренина бросается под поезд. Ее Годар задумывал делать в Москве. Вокзал не перекрывали. Я чувствовала себя сумасшедшей, когда в черном платье со шлейфом с задумчивым видом гордо шагала по вокзалу, за мной ехала камера, а вокруг сновали люди с баулами.
Как-то в Москву неожиданно приехали Paramount Pictures, набиравшие русских актеров на роли в фильме «Святой». Мы с Валерой попали на кинопробы и прошли.
Нас вывезли в Лондон вместе с нашими семьями, мы жили в каком-то уютном доме, где были всем обеспечены, даже мобильными телефонами. Я и Валера сидели на разных концах лужайки и звонили друг другу, совсем как дети.
Потом мне нужно было улететь в Москву во МХАТ на спектакль «Сон в летнюю ночь», но Paramount Pictures это было невыгодно, так как в тот день я должна была сниматься. Ко мне подошли представители компании с вопросом, могут ли они выкупить спектакль на один день, чтобы я не уезжала. Казалось, такое невозможно, но все же дала контакты театра, и они действительно выкупили спектакль за 1 000$. В 96-м году весь МХАТ стоил 1 000$. А для Paramount Pictures это было все равно, что воды купить на один день для всей съемочной группы. Позже, когда я вернулась, в театре мне говорили: «Ир, спасибо тебе большое, нам всем заплатили зарплату».
ПРОЩАНИЕ С МХАТОМ.
Я вернулась в Москву, и жизнь пошла своим чередом. Но на столетие МХАТа Ефремов вдруг заявил, что мы создаем профсоюз, и я в нем, по непонятной для меня причине, займу место председателя. Ефремов настоял, убедил в том, что мне всегда помогут, и я сдалась.
Чем занимается профсоюз? Правильно, отстаивает права. Этим мы, собственно, и занялись, поставив перед руководством вопрос, по какой причине у нас контракты всего лишь 3-х месячные. Вмиг мы стали опальными. Всем актерам МХАТа строго «посоветовали» выйти из профсоюза. И как вся труппа в него вошла в один момент, так же быстро она из него и вышла. А наша небольшая, но крепкая ячейка: я, Сергей Векслер, Михаил Ефремов, Андрей Панин, Вера Воронкова, Павел Белозеров и Владимир Пруткин, не пошла за всеми.
8-го января всей дружной компании не продлили контракты. Это был шок. На нас с Паниным держался практически весь репертуар МХАТа. Я смотрела, как рушится репертуар МХАТа, и чувствовала, что моя жизнь тоже рушится. Происходящее вокруг казалось мне чудовищным. Через полгода умер Олег Николаевич Ефремов, и я ощутила, что моя юность окончена.
Меня никуда не приглашали, и я создала антрепризную компанию «Бал Аст», чтобы делать спектакли для себя любимой, чтобы снова выходить на сцену, снова играть. Вскоре мы решили поставить мюзикл «Веселые ребята», 73 актера. Мюзикл ставился по старому фильму, при этом Максим Дунаевский дописал еще 7 музыкальных номеров. Главные роли исполняли Дмитрий Харатьян и Ирина Богушевская. Но не было спонсора. А так как механизм уже был запущен, я приняла решение взять кредит в банке, 350 000$. Денег хватило лишь на постановку, на раскрутку совсем ничего не осталось. Зритель не пошел, кредит отдавать было нечем. Три года практически все свои гонорары за съемки в кино я отдавала в счет погашения кредита.
Как только последняя сумма была отдана, я выдохнула и решила: теперь заживем. В октябре мы решили открыть театральный сезон в Нижнем Новгороде, уже была собрана труппа, как вдруг мне позвонили: спектакля не будет, вся аппаратура, декорации и костюмы, находившиеся на складе, «погибли». Август и сентябрь были дождливыми, а крыша на складе протекала, и все было уничтожено. Отменять спектакль было поздно, поэтому брали все, что более-менее сохранилось. Мы сыграли один спектакль, и я закрыла свой продюсерский центр.
В 2012 году мне неожиданно предложили стать директором Театра Романа Виктюка. Я, не раздумывая ни минуты, согласилась. Передо мной стояло очень много задач, и главная из них — вернуть Театр Виктюка в Москву. Они много гастролировали, много выступали, а в замечательном здании, отведенном для Виктюка, заседал ресторан «Бакинский дворик».
Энергии во мне было много, и я справилась. Выселила ресторан, отремонтировала здание и принялась продвигать театр.
Так я проработала три года, и в один момент мне предложили возглавить знаменитый Театр на Таганке. Я сдуру, абсолютно не думая, согласилась. А на Таганке до того я была лишь дважды: в 85-м году, в свой первый приезд в Москву, и затем уже в 2000-х. Спектакли не произвели на меня никакого впечатления, я твердо решила — больше в этот театр ни ногой.
Что же меня здесь ожидало? В первую очередь, скандальная репутация. Труппа вдруг взбунтовалась и выжила Юрия Петровича Любимова, своего главного режиссера. Как только они свергли своего Карабаса-Барабаса, то почувствовали силу и стали «пожирать» всех. Так, не выдержал этого бедный Валерий Золотухин. После него сожрали нового директора. А затем пришел и мой черед.
После знакомства с труппой я поняла, что ведут бои всего лишь 8 человек из 60, с остальными же можно и нужно работать. Однако режиссеры категорически отказывались к нам идти, а старый репертуар показывать уже было просто невозможно. Так зародился проект «Открытые репетиции», куда приглашаются молодые режиссеры. Им предоставляется возможность за неделю сделать «эскиз» спектакля, который потом выносится на суд зрителя. Первое время проект продвигался тяжко. Актеры настороженно относились ко всему происходящему, полагая, что идет проверка не режиссера, а их самих, но потихоньку, шаг за шагом, мы преодолели эти барьеры. За 2 года выпущено 10 премьер, 9 из которых сначала были предоставлены зрителю в формате «эскиза».
Перейти в архив