Работать Диной Рубиной

— Ваш первый рассказ был опубликован в журнале «Юность», когда вам исполнилось 16 лет. Сейчас у вас вышло более сорока романов. Как повлиял на вашу жизнь успех?
— Видите ли, вожделенный многими успех на деле в жизни оборачивается очень тяжелым грузом. Особенно для меня: я человек по характеру сугубо не публичный и, несмотря на видимую легкость общения, будь то на каких-то встречах, на радио или телевидении, испытываю серьезный стресс каждый раз, когда должна сделать над собой усилие и «выйти на публику». Я уж не говорю о такой ежедневной обязанности, как просмотр десятков писем, которые получаю на адрес своего сайта, о рукописях, которые меня просят прочитать, а затем написать предисловие-послесловие, порекомендовать их издательству, и так далее... Все это утомительно.
— Ваши книги переведены на двадцать языков, если подсчитать суммарный тираж ваших книг...
— Никогда не подсчитывала, не задавалась такой целью. Но недавно из издательства «Эксмо» мне сообщили, между прочим, что за 7 лет нашего сотрудничества с этим издательством вышло около двух с половиной миллионов моих книг. Я даже оторопела: да неужели, говорю?
— В России у вас раскрученный бренд. Ваш Израиль, где вы живете, тесно связан с Россией?
— Разве что вереницей гостей да местными русскими газетами, которые аккуратно перепечатывают каждое мое интервью в российской прессе. Я живу в довольно уединенном Израиле, сейчас очень редко выступаю, много работаю. Для меня это — разные пространства, разные люди, и воспринимаю я две эти страны очень разными сторонами души. В Израиле я расслаблена, я дома, я могу выйти в магазин в сандалиях, узких сатиновых бриджах и потрепанной спортивной майке. В России я начеку, я «собрана» в самых разных смыслах этого слова. Более мобилизовано все мое существо, я более ответственна за каждое слово и действие, и ежеминутно помню — зачем я приехала. Иными словами: в России я работаю Диной Рубиной.
— Вы пишете на русском. Что для вас пространство русского языка?
— Это моя жизнь. Сейчас пространство русского языка расширено, разбросано, но и уплотнено тоже — в публичном, политическом, общественном смысле. Это ежеминутная работа мозга, нескончаемая нить гигантского клубка, который я всю жизнь разматываю. Русскому языку подчинено все: зрение, слух, обоняние, все впечатления от внешнего мира — так как мозг фиксирует все наши ощущения на родном языке. Он — ключ к пониманию этого мира.
— Вы проницательный человек по характеру или это профессиональное качество?
— Думаю, одно пособляет другому. Природная наблюдательность обусловила стремление запечатлеть. А профессия огранила природные, врожденные качества. Подмечать детали, характеры, жесты, мимику знакомых и прохожих — это уже въевшаяся в жизнь привычка, своеобразная кабала, вериги, которые невозможно сбросить.
— Говорят, что вы исследовали свои корни. Что вам удалось выяснить?
— Ну, какие там «исследования»... Так, есть в семье некоторые примечательные истории, которые передаются из поколения в поколение, и все это, помноженное на мою «сюжетную» въедливость и чисто писательское стремление раскрутить клубок обстоятельств и недомолвок, дало возможность кое-что прояснить. Обо всем этом я писала. У меня есть повесть «Воскресная месса в Толедо», где я подробно рассказываю историю розыска и нахождения в Испании корней моих предков, а также есть рассказ «Цыганка», где уже идет разматывание другого, «цыганского» клубка моей семьи.
— Все с удовольствием смотрели фильм о вас по телеканалу «Культура» «Между земель, между времен», где вы были хорошим гидом по Иерусалиму и прекрасным собеседником. Экскурсовод — любимая вами профессия?
— Да, и думаю, что я была бы хорошим экскурсоводом, так как люблю нестандартные тропы и необычные факты. Люблю странные перекрестки тем, перекличку эпох, парадоксы и скрытый юмор Бога. Например, в Старом городе Иерусалима, неподалеку от Яффских ворот, есть такой столб, поставленный в начале новой эрына месте стоянки 10-го Римского легиона, после взятия римлянами Иерусалима. И на этом столбе выбито следующее: «Здесь стоит 10 римский легион. Евреев в этом городе нет, и никогда не будет». Я люблю такие достопримечательности.
— Невольно ловлю себя на мысли, что ищу ту самую арабскую лавочку, где вы на иврите торговались с арабом.
— Подобных лавочек в Старом городе много — в зависимости от того, какой сувенир вам хотелось бы приобрести. Но если вас интересует конкретно та лавочка, в которую я обычно затаскиваю съемочные группы, а также отдельных гостей, желающих посмотреть на этот мастер-класс моей виртуозной торговли, то, пожалуйста: это первая лавка слева перед самым входом в арабский рынок.
— При всем при том, это не ваш жанр, и вы сами говорили: «Я зарабатываю на жизнь одиночеством».
— А как вы себе представляете профессию прозаика? Это многочасовой уединенный труд, иначе невозможно ничего написать, тем более, крупную вещь страниц на 600. Ну, и сидишь, и молча пишешь — целыми днями, неделями, месяцами. Огрызаешься на близких, если кто заглянет робко спросить, не пойду ли я чай пить... Одиночество — это и есть квинтэссенция нашего унылого ремесла.
— Вы как-то написали: «Люди всегда искали личность, к которой можно было бы припасть и получить ответы на все вопросы. Священник, раввин, мулла... Всегда хотелось кому-то выговориться и получить отпущение грехов или хотя бы совет». А вы сами даете советы?
— Опасаюсь, открещиваюсь, понимаю всю меру подобной самонадеянности, и... постоянно лезу со своими советами к первому встречному. Бурлит во мне стремление, как мой муж говорит, «командовать парадом». Однажды мы с ним чинно и молча прогуливались по нашему городку. Это был февраль, теплый средиземноморский февраль, когда после дождей на улицах появляются грузовички со специальными лестницами, с которых садовники подрезают ветви деревьев. И я остановилась, наблюдая процесс, и уже через минуту стала давать им советы — как и где лучше подрезать ветвь. Мой муж поспешил ретироваться, чтобы как-то от меня дистанцироваться.
— Вы убеждены в том, что нас ведет по жизненному пути какая-то сила. Это судьба? Вы фаталистка?
— Я терпеть не могу давать определения всему тому, неназываемому, что безусловно влияет на нашу жизнь. Вот я задумываюсь о новом романе, где герой будет разводить русских канареек. И невзначай говорю вчера мужу: «Знаешь, у него должна быть дочь. Необычная. Совсем необычная. Возможно, глухая. От этого — канареечное пронзительное пение, которое наполняет дом...» Муж мне в ответ: «А как же твое отношение к подлинности деталей, чувств? Где ты найдешь глухого человека, который тебе рассказал бы, что он чувствует?» Я задумалась и пошла к компьютеру — получить ежедневную порцию писем, среди которых оказалось письмо от глухой женщины. Моя приятельница-астролог называет такие вещи «синхронизацией».
— Вы серьезно относитесь к гороскопам?
— Достаточно серьезно, как и римские императоры, как и персидские, и ассирийские, и египетские владыки. Они ведь были не глупее меня.
— Извечный вопрос — взаимоотношение мужчины и женщины в жизни и ваших романах...
— Ну-у... Вы еще меня о сотворении мира спросите. Взаимоотношения мужчины и женщины — это краеугольный камень искусства, уж литературы — точно. На этом все сюжеты стоят. Попробуйте отыскать хотя бы одно великое произведение литературы, где бы эти отношения не были одной из главных или просто самой главной темой. В моих романах — тоже. А я — писатель традиционных, то бишь бессмертных вопросов, которые вечно мучают человека; и никогда не устаю задавать их на страницах своих книг.
— Вы часто влюбляетесь в своих героев?
— Да, это — непременное условие написания стоящей вещи. Когда не затронуты личные струны авторской души, успеха в написании литературного произведения ждать не приходится. Однако и не понимайте совсем уж буквально это утверждение. В нашем ремесле задействованы многие слагаемые, в том числе и столь важное, как критическое отношение к тексту и героям.
— Как вы вживаетесь в образ? Что вас подпитывает?
— Сложный вопрос. Это всегда бывает по-разному. Иногда надо обязательно проехаться по местам, где происходит действие книги. Иногда даже и этого не нужно, а только некая мелодия — как вот «Минорный свинг» Джанго Рейнхардта из «Синдрома Петрушки» —звучит и звучит в твоей машине, и ты едешь под дождем, слушаешь ее бесконечно, и в сочетании с шорохом капель и шуршанием «дворников» эта мелодия подгоняет мысль, подсказывает новые повороты истории...
— О «сообществе» художников, о вашей второй половине...
— Это всегда прекрасно — присутствие рядом другого вида искусства, это мощная подпитка, повод сравнивать приемы стиля, сходство законов жанра. К тому же, мне повезло: мой муж, художник Борис Карафелов, — человек глубокий, проницательный и критичный. Это очень мне помогает.
— В жизни вы всегда доминантны? Часто ли вам приходится выступать в роли ментора?
— Есть такой грех. Но с возрастом понемногу смиряюсь. Понимаю уже, что мир не исправлю. Пытаюсь хотя бы с собой совладать, иногда получается...
— Проблема «отцов и детей» в вашей семье существует?
— Тема огромная и неохватная. Лучше бы отдельное интервью сделать. Причем уверена, что в любой семье будет что сказать на эту тему по обе стороны баррикад. Опять-таки, все зависит от конкретного случая, от характера, от настроений. У дочери всегда есть ключик к моему настроению. С сыном сложнее — между нами пролегает минное поле, и ошибка сапера стоит иногда больших жертв. Детей моих спасает от моего темперамента только одно — моя каторжная работа.
— В ваших книгах угадывается ваш темперамент, ваши эмоции, вы очень импульсивна. Было ли у вас желание скрыть их от читателя, быть беспристрастной?
— А это зависит от «нужд» каждого конкретного произведения. Существуют конкретные художественные задачи, которые я должна решить. И все идет на решение задачи. Никакого иного побочного «желания» что-то там скрыть или кем-то казаться...
— Как-то в одном из интервью вы сказали: «Искусство не обязано отражать жизнь, это нечто противоположное «жизни», параллельный мир, сказка, фантазия. И герой литературного произведения двигается в аутентичном художественном мире, созданном по своим художественным законам». О соотношении в вашем творчестве правдоподобного и кукольного мира... Это переплетается?
— Если я ставлю такую задачу. Врубель говорил: «Ты можешь написать абсолютно фантастическую картину, не имеющую ничего общего с действительностью. Но пуговица — хотя бы одна пуговица на костюме в картине — у тебя должна быть натуральной». Вы можете выстроить нереальный, фантастический мир. Но подлинность, осязаемость основных кирпичиков выстроенного «объекта» должны внушать уверенность в существовании этого мира.
— В своих интервью вы часто упоминаете произведение «Анна Каренина». Почему это так?
— Потому что для меня — это абсолютный и безоговорочный шедевр абсолютного гения. Там есть все, чего лично я жажду встретить в художественном произведении.
— Как вы относитесь к авантюризму?
— С почтением, иногда — с восхищением. Правда, надо еще и оговорить сорт авантюризма. Мы ведь не имеем в виду примитивное мошенничество? Авантюризм открыл Америку, изобрел кучу замечательных, совершенно необходимых вещей; авантюризму всегда сопутствует мужество и риск. Очень часто им руководит романтический запал. Ну, а уж для литературы подобные характеры — просто клад. У меня есть такой: Захар Кордовин в «Белой голубке Кордовы».
— Много ли в ваших романах личного? Или вымышленное все же превалирует?
— Никогда не пыталась разделить и взвесить на весах. И никто из писателей, уверяю вас, никогда не станет этого делать. Жизнь любого писателя почти целиком переходит на страницы его книг, но если это всего лишь и буквально его биография, то цена подобной литературе невелика.
— О ваших хобби и личных пристрастиях...
— Тоже весьма широкая тема. Если кратко, то путешествия, обаяние старины, истории в старинных вещах, ну и... еще небольшой список вполне телесных удовольствий. Я вообще очень ценю жизнь и все, что способна она подарить.
— Как вы относитесь ко всякого рода кризисам и подстерегающим современного человека на каждом шагу опасностям?
— Как солдат, причем как солдат боевых частей: всегда готова отразить, и всегда начеку. Ну и, не забывайте — в какой военнообязанной стране я живу. Она и сама по себе всегда начеку.
— О теме, которая волнует всех, — о терроризме...
— Террор будет преуспевать по мере возрастания успехов во всеобщей науке убивать и полного попустительства западного мира — не на уровне работы сил безопасности, а на уровне политических решений и спокойного отношения к деятельности так называемых правозащитных организаций, на деле поддерживающих и спонсирующих террор.
Сам по себе террор не нов, он просто усовершенствуется, приобретая вполне профессиональные навыки и в деле убивания целых толп, и в тонком искусстве демагогии и пропаганды. Противостоять ему можно, но для этого нужен высокий профессионализм, сплоченность всех западных стран, здравый смысл правительств, целенаправленность действий и ясное понимание того, что это — всего лишь часть борьбы в противостоянии Запада воинственному Исламу. И в этом деле нужна определенная последовательность: невозможно снабжать Сирию и Иран высокотехнологичным оружием и потом удивляться, когда грохнет у вас под самым носом.
— О вашей виртуальной жизни? Есть ли таковая?
— Не совсем понимаю вопрос. Вы имеете в виду интернет, общение в социальных сетях, какой-нибудь ЖЖ? Я не знаю туда дороги. Но явное благо электронной почты, доступность каких-то энциклопедий, справочников, архивных материалов, которыми можно пользоваться дома, у себя на экране, меня радуют.
— Планируются ли в ближайшее время экранизации ваших произведений?
— На днях, кажется, в марте выходит на экраны сериал по роману «На солнечной стороне улицы», ну и сейчас ведутся переговоры по приобретению прав на все три романа моей трилогии.