— Мы, ростовчане, о вас ни слухом, ни духом. Что у вас сейчас в жизни важного происходит? Вы в телевизор вернетесь?
— Жизнь — это земледелие, урожай приходит осенью, а главная работа делается тогда, когда никаких результатов еще не видно... Занимаюсь я, как обычно, телевидением, очень занят, у меня три проекта, один другого страшнее. А в телевидение не вернусь, потому что никогда из него не уходил. Я же до того, как стать ведущим, режиссировал программы. Как-то придумал, чтобы в прямоэфирной студии какой-нибудь ведущий, уважаемый, ну, скажем, мною, «обвязывал» все то, что выходит в эфир. Все, кого я любил, а именно: Окуджава, Вознесенский, Евтушенко — отказались, сославшись на то, что писательская дисциплина отличается от телевизионной. И тогда мне пригрозили, что заберут прямоэфирную студию, а это 600 квадратных метров и последняя техника по тем временам. Пришлось сесть самому. Ох! Меня три месяца по моему же прямому телефону зрители гнобили за ростовский акцент. Откуда вы такой взялись, понаехали тут, понимаешь, да вы за жизнь не прочли ни одной книжки (это я-то, сын декана филологического факультета!). До пяти лет не читал, это правда. А вот с пяти-то как раз... Ну вот. А потом почему-то вдруг полюбили. Надо сказать, что ведущий я, в общем-то, никакой, потому что сижу скрюченный в кадре, если меня по-настоящему интересует собеседник или музыкант, немедленно забываю о камере, начинаю дергать руками и ногами, почесываться. Кроме того, я тюкаю. У меня на родине в момент наивысшего эмоционального состояния тюкают все, но они же живут в Ростове, а не сидят в Москве в Останкино. Поэтому, наверное, тюкать в Останкино не надо было, но я, к сожалению, этого немножко не понимал и не понимаю по сей день: на мой взгляд, лучше со вкусом тюкнуть, чем вести эту имитацию «буйства глаз и половодья чувств». Но, честно сказать, у меня до сих пор нет домашнего архива, потому что совсем не нравится смотреть на себя. Это психологические фокусы любого человека: нам кажется, что мы двухметровые шварценеггеры, а на поверку — мы те, кто есть.
— Вы же в телевизоре сидите не для того, чтобы себе нравиться?
— Что заставляет меня 15 лет сидеть на этом месте? Когда на улице ко мне подходят молодые люди и говорят: «Знаете, спасибо вам за то, что вы сделали. Я вот в Челябинске прожил всю жизнь, а когда увидел у вас джазмена, стал интересоваться джазом. Теперь я играю на саксофоне». Или, например, говорят спасибо за дудук, человек не знал, что есть такая штука. И я понимаю, что действительно 15 лет не для того, чтобы нравиться, а для того, чтоб что-то важное делать. Чтоб нравиться — это у нас Ургант умеет. Вот он должен нравиться, а я нет.
— Какие шаги должен каждодневно предпринимать житель столицы, чтобы оставаться на виду, в тусовке? Речь необязательно о вас, дайте совет другим, покоряющим Москву.
— Быть в тусовке и покорить Москву — не синонимы. Для того чтобы постоянно в ней крутиться, лучше всего купить книжку Робски «Как завоевать миллионера», там достаточно хорошо все описано. Есть и в самом деле в Москве люди, которые все силы тратят, чтобы оказаться на виду, непонятно на каких основаниях. Такая же дрянь, как и в Ростове. У нас на Дону есть слово «кугут»...
— Мы недавно москвичей как раз опрашивали, что оно означает.
— Ну и правильно! Есть у нас вот такое еще слово «кизяк». Ха-ха! Я теперь понимаю прекрасно, что кугутня — это совсем не географическое понятие, на Дону есть интеллектуалы, которые ничуть не уступают нью-йоркским, а уж я и с теми, и с теми имел честь говорить. А есть кугутня, которая родом из самого центра столицы. Это понятие ментальное. Будет ли кугутня одета в стразы от Сваровски, или будет она в том, в чем ей положено быть, от этого ничего не изменится... Видите ли, Москва — это религия. И если человек воспринимает ее именно так, рано или поздно, этот город будет его. При этом крутится он в тусовке или нет — я не думаю, что это важно. Послужить Москве можно только одним — стать незаменимым специалистом в своей области. Вот если окажешься таким — выиграешь, а не окажешься... Надо сказать, что бюст со временем отвисает, стразы Сваровски отваливаются, на смену старым тусовщикам приходят новые. Обо всех этих Собчак и подобных ей давным-давно Грибоедов написал, почитайте монолог Репетилова, только замените Левон и Боренька на Шусторович и Прохоров — получится то, что у нас сегодня. Хотя Прохоров — неправильно, он-то занимается делом. Замените на Машу Малиновскую или что-нибудь еще в этом роде.
— Вы в своей области незаменимый?
— Думаю, нет. Хотя, судя по практике, по тому, как зритель реагирует, очевидно, что-то во мне есть валентное для моего цеха. Понимаете, какая штука. В 2001 году, когда разогнали НТВ, произошел не просто передел собственности — произошел архетонический сдвиг ментальности нации. Мы перешли от процесса выдавливания из себя по капле коммунистического раба к процессу накопления, эпохе консервативных ценностей. Нам теперь нравится качество скорее, чем количество, потому что в период с 91-го по 2001-й мы должны были нагнать количество: в машинах, продуктах «магги», в «галинах бланках буль-буль-буль-буль». Мы же всего этого не знали. Кстати, количество свободной мысли в эфире — этого тоже раньше не хватало. Поэтому независимо от того, каким качеством телевизионным все это снабжалось, главным было вообще существование свободной мысли. А вот в 2001 году все пошло в ином русле. Теперь нас волнует качество, количество уже есть. Может, это связано с экономическим ростом из-за нефти, не из-за нефти, какая разница. Арабы вообще всю жизнь на нефти живут и в ус не дуют, они не особенно, знаете, задумываются о том, как бы это все в наукоемкое производство вместо сырьевого у себя перевести. Не нужно! Наукоемкое имеется в Японии, Швейцарии и в Америке. «Мы это купим за наши же нефтяные деньги». А мы тут о чем-то еще сидим думаем во главе с Ивановым. Ну, может, и правильно, мы же не арабы. И на телевидении, разумеется, все каким-то образом поменялось. Я, например, теперь с опаской думаю о том, что в прошедшем телевизионном сезоне надо было продолжать по ночам сидеть в черно-белом экране, как когда-то, и говорить с умными людьми и с талантливыми творческими личностями. Это уже не то, сегодня нужно другое. Понятно, что нужно, но я отказываюсь от всех на свете возможностей делать гламурные программы, потому что не считаю, что это... по крайней мере, я это не ем. Я смотрю только три канала. Это круглосуточный документальный канал по НТВ+, «24 doc», исторический канал «365» и, конечно, смотрю «Ностальгию», потому что там Парфенова показывают и меня. А на метровых — только новости, потому что нельзя выпадать из цивилизации... Я заметил, что мои собственные соотечественники, о которых я так пекся эти 15 лет, с удовольствием разрешают себе и бабничать, и вести бессмысленный, оскорбительный для человека образ жизни, который Лев Толстой называл «живой труп». И это все им нравится, моим телезрителям, они с удовольствием читают в аэропортах и вокзалах дурацкие журналы о похождениях этих... и никто же не говорит: «Вот же бабник, вот же ничтожный человек», а наоборот: «Во, какую новую дачу наш любимец отгрохал». И я думаю, может быть, со всем этим надо и согласиться, в конце концов, зачем спорить со временем, не лучше ли попробовать как-то устроиться в нем, а потом посмотреть, как бы все-таки протащить свои вагоны в этот узкий тоннель.
— А что нам делать сейчас, пока вы свои вагоны не протащили?
— Оставайтесь культурными людьми, не смотрите эту мерзоту «Пусть говорят» и «Без комплексов», не смотрите эту кошмарную «Программу максимум». А если все-таки тянет, товарищ дорогой, тогда уж не лезь в интеллектуалы. И еще одно. Да нет же слаще ничего, чем приехать в Ростов, собраться дома у друзей, которых знаешь с юности, и упиваться мыслью, свободной от всех прагматических этих московских желаний бентли-шментли, яхты-шмахты. Хочется приблизиться к слову истины, это ж так приятно. Значит, можно встречаться на кухне. Или что, у нас рыбца нет, или шамайка исчезла с Дона? Накупи шамайки и сиди и будь свободным и красивым человеком, хватит смотреть в этот телек, что ты там увидишь?
— Пародисты братья Пономаренко в интервью нашему журналу сказали: «с Дибровым в Москве пересекались раз или два, и я так понял, что тема ростовского прошлого ему неприятна. Жизнь в Ростове для него была как долгая командировка». У вас с родным городом и правда сложные отношения? («Кто Главный» №15).
— Пономаренко? А кто это?
— У Петросяна раньше работали.
— О господи! Таких я не знаю. Хорошо бы им удосужиться хотя бы каким-нибудь образом исхитриться приблизиться ко мне на один физический метр. И тогда, поговорив со мной, они могли бы делать какие-то заключения. Знаете, чем слушать Пономаренко, лучше почитайте интернет: там все написано, какой я кокаинист, гомосексуалист, алкоголик, бабник. Это, по крайней мере, хоть залихватски звучит. Насчет сложных отношений с городом вы смеетесь, да? Первые двадцать лет жизни моей прошли в Ростове. И не было случая за те 15 лет, что я в эфире (вообще на телевидении я 20), чтобы хоть в одну ночь, в один день я не упоминал мой Дон и мой город. Я это делал более чем сознательно. При этом рискуя, потому что в Москве все-таки ксенофобия, причем не обязательно национальная, а географическая. Я все это делал потому, что, во-первых, мне кажется, Россия в долгу перед казачеством. Не было бы без казаков в России Азии: Алматы — это казачий форт. Это мы брали Варшаву и Париж, болгары должны быть нам благодарны за победу над пятивековым османским игом. Мы все это сделали. Нас называют ряжеными, над нами хохочут. Меня это задевает, но, собственно, любить-то мне больше и нечего. А, во-вторых, я это делаю, чтобы облегчить путь всем остальным ростовчанам, кто нашел в себе силы и амбиции штурмовать Москву... Но у меня есть и другой счет к Дону. Все было хорошо всю жизнь: у меня были самые красивые девушки, самая восхитительная природа, у нас же колоссальные просторы, это накладывает отпечаток на ментальность. Но при этом надо сказать, что, к сожалению, Дон захватили. 70 лет, 20 из которых пришлись на мою юность, тут буйствовали большевики.
— Сейчас Ростов захвачен кем-нибудь, вам как кажется?
— Не знаю. Я сейчас вижу бурный рост Ростова. Вот понимаете, тогда на ростовском базаре казакам запрещали продавать рыбу. Они это делали из-под полы. Это ж до какого надо дойти скотства, чтобы казакам запрещать продавать рыбу?! Или, например, раков не было. Надо было пошушукаться, может, тебе вынесут. Ну что ж это за мать твою так! Брежневу, скотине этой, посылали манычского рака, чтоб клешня была с ладонь. Это ж кацапье не понимало, что средний рак самый вкусный. А им пофигу было. Ну до какой степени надо было дойти, чтобы нами руководило кацапье, пробившееся из средней полосы? Ну что они понимают? Это обстоятельство моей юности в самом деле меня коробило. У меня были перед глазами иные образцы, например, мой отец, потерявший глаз и полпозвоночника под Сталинградом. Он на всю жизнь остался человеком свободным, хотя и при большевиках. А мой дед, на всю страну известный джазмен! Это ж были свободные люди, джазмены. В середине семидесятых они умудрялись быть гражданами мира... Я сейчас бываю на Дону очень часто и вижу, как быстро развивается город. Это наши ростовчане, поездив по миру, поняли, что такое качество, и с рвением привнесли это на свою землю. Посмотрите, как все растет, какое все ухоженное... Вот Пушкинская моя родная, я ж родился и вырос на углу Журавлева и Горького, ходил в 80-ю школу, которую сейчас ремонтируют.
— Там сейчас как раз стекла выбивают.
— А вот это жалко. Хотя на Богатяновке всегда что-нибудь били, однако оттуда ж люди выходили, и какие! А Койсуг чего стоит. Бывает, провожу ночку-другую там, я имею в виду комплекс «Олд Хаус». Здорово, что его владельцы поездили по Провансу, посмотрели, как выглядит Монте-Карло, и перетащили сюда эту неповторимую атмосферу, то есть научились прекрасному.
— Как же вы все-таки в Москве живете среди тех, кого зовете кацапами?
— Прекрасно живу. Надо им только помогать, если ты им будешь полезен, они тебя станут на руках носить, еще и находить обаяние в твоем казачьем, очень несладком характере. Меня мама учила: «Митенька, мы никому не приятны». Но есть еще более злые, чем мы, — это терские казаки. Понимаете, какая вещь, все равно же у тебя остается только одна истина.
— Какая?
— Ты должен понимать, какая в тебе польза для большого числа людей, не связанных с тобой ни кровными, ни дружескими узами. Ты должен понимать — не оттого, что ты красивый или хорошо одеваешься, или у тебя бюст четвертого размера, ты полезен людям. Ты полезен, если можешь сделать им доброе. И как же это отличается от программы тусовки, которая призвана всем видом своим ослеплять окружающих: давайте нанюхаемся кокаина в туалете «Дягилева», напьемся вусмерть, а потом будем всем рассказывать, как мы здорово набрались, и еще полетим ужинать в Париж — какая прелесть! Ну какая с таких польза?
— Что с переездом в Москву вы для себя бесследно утратили?
— Да ничего. Как-то старался все сохранить. Пока это удается.
— А хорошего что с вами там случилось?
— То же, что случается с любым человеком после двадцати. Вот Шолохов. Он то здесь жил, то не здесь, а все равно остался Шолоховым. Какая же разница. Просто так совпало, что процесс моего превращения из куколки в бабочку, из бабочки обратно в гусеницу (и так много раз за жизнь) просто совпал с географическим переездом. Моряк должен жить у моря, а телевизионщик там, где Останкинская башня. Вот Кирюша Серебренников, у него та же история: столько в Ростове всего интересного на телевидении сделал до поры, а потом — в Москву.
— Вы взяли интервью у Рэя Брэдбери для канала «Россия». С кем еще для полного счастья мечтаете поговорить?
— Это уже невозможно, к сожалению. Воннегут умер. А ведь в позапрошлом сезоне я все сделал для того, чтобы с ним увидеться. Его агентам были разосланы все резюме, все-все. Он уже со всем согласился, но не вышло.
— А как дела обстоят с вашими музыкальными экспериментами?
— Я получаю все от музыки в момент ее написания. Под утро у тебя башка наполнена отрывками ненаписанных мелодий, и, главное, ты заснуть не можешь. А оно и звучит, и звучит, зараза, повторяется и повторяется. Остается только включить компьютер и наиграть. Потом с утра слушаешь и думаешь: «Господи, что за бредятина», а иногда ничего, что-то получается. В 2002 году я решил пройти весь путь от написания до гастролей, чтобы понять, в какой воде плавают те рыбы, которые сидят у меня в эфире. Я понял, что это все мне неинтересно, кроме записи в студии. Но до этого был ужас: эти омерзительные обстоятельства гастролей по России. Я обзавелся известным продюсером, который мне немедленно устроил тур, я поехал и понял, что нет, хватит. У меня с музыкой флирт, любовь, роман, но не брак. Я сейчас понимаю моего бедного великого друга Серегу Чигракова, почему это у него все время поездная тематика в песнях. Да что он еще видит? Чтобы заработать несчастнейшие денюжки, ему приходится колесить по стране. И, главное, никто из продюсеров не заботится о том, чтобы он летал самолетом. Саша Васильев из «Сплина» говорит, что не может сесть и написать ни одной песни на новую пластинку: надо ж гастролировать, зарабатывать. А Серега Чиграков давно уже ничего не пишет: это ж надо посидеть в Петергофе на лавочке, покурить трубочку или с друзьями на недельку зависнуть. А какая, в жопу, тут неделька? Видели бы вы его блокнот путевой. Там все написано без единой поправки ровным, очень собранным Серегиным почерком. Он так пишет, ибо больше не будет минутки переписывать. Это раньше он вырывал ночку, чтобы посидеть у меня, открывал свой синий блокнот, прижимал его бутылкой, чтобы не закрывался. Так я услышал «Я твой парень», «Еду, еду», «18 берез», еще с блокнота.
— Что еще помимо прописных «построить дом, вырастить сына и посадить дерево» должен непременно успеть мужчина в этой жизни?
— Опа... Все, что может. Надо сказать, вообще мужчина интересен только делом. Под этим я понимаю сумму созданного, а не замышленного, обсужденного в бесчисленных попойках или постели с женой. «Без тебя не было, после тебя стало». Вот формула. Иногда ко мне приезжают друзья из Ростова, говорят, давай, Димок, чувак, есть возможность подзаработать, быстро сведи меня с Лужковым, сделаем страховую компанию, возьмем бабки здесь, там... Я говорю: «Слушай, я не пойду на это. Мне не интересно. Это афера»... Конечно, я люблю деньги, как любят хлеб, например, поесть. Только я имею в виду вот что: к ним не надо испытывать такую уж прям привязанность. Вот я люблю хорошие японские халаты изо льна, да, но это всего лишь банный халат. Я люблю, чтобы рубашки были крахмальные, а полотенца в отеле пушистые, а не наоборот. Но мне наплевать, кому они принадлежали до меня и кому будут принадлежать после: в гостинице есть химчистка. Это не привязанность... Мои деньги я зарабатываю своей башкой, своим продуктом. Сегодня нет такого утреннего канала в стране, который бы не учитывал мои разработки времен «Свежего ветра» [телекомпания, образованная Дибровым в 1994 году. — «Главный»]. Нет человека, который бы вел развлекательную программу как-нибудь иначе, чем я показал в 1998 году в «О, счастливчике», нет такого человека в стране, который бы под прямым эфиром не понимал прямоэфирный телефон. Кто ввел пэйджеры в эфир, ну сейчас это sms называется? Кто первый придумал делать викторины с sms, за что потом и поплатился? Кто первый показал чат в эфире и что можно работать с черно-белым телевидением в эпоху цветного? Кто это сделал? А, неважно.
— Помимо прочего вы же еще в одном элитном казино программу ведете...
— Да, называется «Кандидат в миллионеры». Люди играют в викторину на миллион долларов каждую неделю. Такая полевая версия «Счастливчика». Видите ли, какая вещь, и Синатра пел в казино в Лас-Вегасе, и Пресли, и Стрейзанд. Казино — это неподконтрольная никакой иерархии территория, где я чувствую себя свободным. Почему мы прислуживали большевикам, почему я был вынужден строить карьеру в ТАСС, стать самым молодым начальником в истории ТАСС, эти все члены политбюро мне что, так страшно нравились? Да потому что вся нация работала по найму на одно государство. Если бы я не прислуживал, меня бы выгнали на улицу с «волчьим билетом». Сегодня тут, кстати, клянут Путина, а я так скажу: единственное бесспорное завоевание 1991 года в том, что на него можно внимания и не обращать.
— Как это?
— А вот так. Если ты только не хочешь строить аферы, выманивая под тем или иным предлогом президентские денюжки, если ты не присосался к газовой или нефтяной трубе, ты можешь на власть внимания и не обращать. Заплатил налоги и спи себе спокойно.
Перейти в архив