Кто такой.
Журналист, писатель, драматург, радио- и телеведущий, театральный режиссер Андрей Маркович Максимов родился в 1959 году в Москве, в семье поэта Марка Максимова. В 1989 году окончил факультет журналистики МГУ. С 1996 по 2005 год работал в телекомпании «Авторское телевидение», куда его пригласил Лев Новоженов. С 1997 по 2009 год был главным редактором и ведущим программы «Ночной полет» (НТВ, ТВЦ, «Культура»). С 2002 по 2018 год был ведущим передачи «Дежурный по стране» с Михаилом Жванецким на канале «Россия-1». С 2012 года по настоящее время является ведущим утренней программы «Наблюдатель» на канале «Культура». Сегодня Андрей Максимов пишет книги, ведет колонку в «Российской газете», выступает с лекциями, занимается драматургией.
Интервью записано в рамках литературного салона в ресторане Pinot Noir.
Первая популярность пришла ко мне, когда я стал работать на телевидении. А на телевидении я стал работать во многом благодаря тому, что пригласил на эфир радиостанции «Эхо Москвы» Бориса Николаевича Ельцина. Это был 1996 год, шли выборы. Если вы помните, мы боролись с коммунистами и не подозревали тогда, что если Ельцин победит, то в результате коммунисты придут к власти. Ну, ведь мы же думали, что все будет не так, что будет демократия... Борис Николаевич должен был прийти в мою программу «Диалоги о любви». Уже пришли охранники, все проверили, но Борис Николаевич, интеллигентно говоря, заболел.
Надо было срочно найти человека, который может быстро приехать на эфир. Этим человеком стал Лев Юрьевич Новоженов, который в итоге и пригласил меня на телевидение. В пять часов утра в московском ресторане он задал два вопроса, которые я запомнил на всю жизнь. Первый вопрос был адресован официантке, он спросил ее: «Девушка, что вы делаете сегодня вечером?» Она сказала, что уже вообще-то утро. Потом он спросил меня, не хочу ли я работать на телевидении, что меня совершенно поразило. Честно говоря, я решил, что он про это забудет, потому что мы пили не чай. Он в очень возбужденном состоянии сел за руль.
Мы с женой пытались его отговорить, предложили довезти его, но он наотрез отказался. Надо сказать, что Лев Новоженов никогда не попадал в аварии, хотя очень часто ездил в таком состоянии. Один раз он сбил Надежду Константиновну Крупскую, когда врезался в ее памятник.
В общем, я решил, что он про свое предложение забудет. Но он меня действительно позвал на телевидение, и я начал делать много разных программ. Я получил пять ТЭФИ, стал академиком Российской академии телевидения. Я делал 14 лет «Ночной полет», 16 лет «Дежурный по стране» с Жванецким и много чего еще. Сейчас у меня только одна программа — «Наблюдатель», которая выходит на канале «Культура».
О работе с Жванецким.
С Жванецким мне было очень непросто работать. Наверно, это была самая тяжелая моя работа на телевидении. Но я при этом понимал, что это гений, что это человек, чье творчество для огромного количества людей, и для меня в том числе, — часть жизни. И мне была поставлена задача сделать так, чтобы Жванецкому было комфортно. Это тоже было весьма непросто, потому что я не мог у него брать интервью. Жванецкий никогда не отвечал на мои вопросы, и мне было очень трудно это пережить. Но тем не менее мы так работали 16 лет, у нас не было никаких ссор, но и никакой дружбы тоже никогда не было. И вот, спустя 16 лет, мне позвонил директор Жванецкого и сказал, что Михаил Михайлович решил взять другого ведущего. Жванецкий мне не звонил по этому поводу, ничего мне не объяснял. Почему Жванецкий так поступил, я могу только догадываться, но я, признаться, испытал невероятное облегчение, будто камень свалился с души.
Если честно, я относился к этой передаче как к кресту, который надо нести. Я знаю, что это не столько его решение, сколько его директора и его жены. Жванецкий не был ни на одном моем спектакле. Один раз я попробовал его позвать, но Жванецкий сказал, что не хочет смотреть спектакли людей, с которыми он работает, потому что если спектакль хороший — слава богу, но если плохой — что делать тогда? В общем, сейчас передачу «Дежурный по стране» ведет Леша Бегак — замечательный ведущий.
О вечном споре почвенников и либералов.
Я абсолютный мещанин. Я считаю, что ты должен жить так, чтобы твоим близким людям было хорошо. Выходить на улицу и кричать «я патриот» — так же безумно, как выходить на улицу и кричать «я люблю свою жену». Все, что касается любви, — это интимное дело. Патриот, на мой взгляд, — это человек, который честно работает. Мне категорически не нравится разделение людей на либералов и патриотов, потому что возникла какая-то странная ситуация: как только человек делает какую-то глупость — он либерал. А когда человек делает какую-нибудь глупость, но во славу России, — он патриот. Мне кажется, что обычные люди не делятся по такому принципу. Ведь, согласитесь, в дружеских кругах так не говорят: «Я не общаюсь с Петей, он либерал». Может, я ошибаюсь, но в моем случае такого разделения нет. Я пишу колонки в «Российской газете», и они, как правило, посвящены искусству, и крайне редко я затрагиваю политику. Именно в силу того, что я сейчас сказал. Мне кажется, что нам специально пудрят мозги, чтобы мы думали не про самое важное, а о всякой суете. Недавно у меня брала интервью девушка в Петербурге. Мы с ней долго говорили, затем она отложила диктофон и сказала: «У меня к вам личный вопрос». Стала мне рассказывать про то, что у нее плохие отношения с мужем. Говорю: «Скажите, пожалуйста, а вы можете с мужем сесть и поговорить о том, что происходит в вашей семье?» Она говорит, мол, нет, у нас так не принято. Спрашиваю: «А вы можете сесть с мужем и обсудить то, что происходит на Украине?» Она отвечает, что все время это обсуждают. Так, может, если вы перестанете обсуждать Украину, что-то поменяется?
Вот поэтому мне нравится работать на канале «Культура». Его руководитель, Сергей Шумаков, старается делать так, чтобы люди задумались про главные вещи в своей жизни.
Раньше я звучал из каждого утюга, сейчас я делаю только одну программу. Это очень тяжелая работа. Я горжусь тем, что мне никто и никогда не говорил гадости про мою телевизионную работу. Однажды я стал свидетелем того, как к одному телеведущему подошла женщина лет 40 и заявила: «Как хорошо, что я вас увидела, я давно хотела вам сказать, что вы не имеете права называться человеком, потому что то, что вы делаете на телевидении, — бесчеловечно». Слава богу, за всю мою карьеру даже ни один сумасшедший мне таких слов не сказал. Впрочем, может, это наконец-то случится в Ростове. В 90-е годы я был ведущим передачи «Времечко» — это была программа, в которой поднимались очень острые вопросы. Я прекрасно понимаю, что сейчас совсем другое время. У меня нет телевизора, поэтому, когда я приезжаю, допустим, в Ростов и мне попадается телевизор, я начинаю, как сумасшедший, листать программы и смотреть, что происходит. Поэтому я не могу выступать в качестве телевизионного эксперта. Канал «Россия», на котором я имею честь работать, победил в прошлом году по рейтингу «Первый канал». Это значит, что людям Соловьев интереснее Урганта. Можете возражать, мол, это не так, у вас знакомые не смотрят Соловьева... Да-да, у вас прекрасные знакомые. Но это абсолютно честный подсчет.
Я собираюсь написать для одного издательства книгу, которая будет называться «Антисоветская книжка». Наверно, это будут письма к моему младшему сыну, которому сейчас 20 лет. Дело в том, что сейчас про Советский Союз рассказывают много небылиц — например, якобы в стране не было дефицита, или про то, что всем раздавали бесплатные квартиры, — в общем, массу каких-то глупостей рассказывают. Эта книжка не претендует на научное исследование. Это просто мои воспоминания о том, как жили люди в СССР, — о том, как тогда ездили за границу, о том, как работала цензура. Я работал в «Комсомольской правде» и встречался с цензорами лично. Помню, меня как-то вызвали поговорить из-за одного стихотворения. Мне сказали, чтобы я поднялся в «центр». Я поднимаюсь, там сидел очень интеллигентный человек с бородой. Кстати, в те времена журналистам не разрешалось отращивать бороду. Если ты хотел работать репортером «Комсомольской правды», ты должен сбривать бороду — не знаю почему. А цензору при этом можно было. Цензор говорит мне: «Я думаю, Андрей Маркович, это случайность, но очень нехорошо пахнет стихотворение. Вы тут пишете, что «над Памиром парашютисты летят, как одуванчики». Как это понять? Вы хотите сказать, что на Памире есть военная база? Немедленно переписывайте!» И это был еще хороший цензор, он хорошо ко мне отнесся. Меня могли бы выгнать, оставить с волчьим билетом, и такие были истории... Вот про это я и хочу рассказать. Мне кажется, некоторые люди забыли, что такое цензура. Забыли судьбу «Мастера и Маргариты» — 30 лет нельзя было напечатать роман. Сегодня я ставлю спектакль в театре Вахтангова, и его принимают два человека — Римас Туминас и Кирилл Крок, великий режиссер и потрясающий директор. Забыли уже, что такое сдача спектакля при советской власти? Когда к каждой дате надо было ставить спектакль и когда нельзя поставить зарубежного драматурга, потому что если идет Уильямс, то уже достаточно, иначе будет «перебор»! Важно понять, что как бы нам сейчас плохо ни было, жизнь в Советском Союзе от этого лучше не становится. У меня папа был поэт. И к нам в гости приходили люди, которые сейчас считаются классиками советской литературы — Юрий Левитанский, Давид Самойлов, Арсений Тарковский. И я помню, как непросто было нашим писателям при плановом хозяйстве. Если у папы выходила книжка «Избранное» в издательстве «Художественная литература», то следующая книжка не могла выйти раньше чем через пять лет. Если человек писал роман, его надо было обязательно «запланировать». И писателю надо было обязательно объяснять, почему это важно, почему его роман рассказывает о тружениках Ростова. А когда это, например, «Путешествие дилетантов» Окуджавы, — это вызывало проблемы. Все это сейчас уже забыто.
Сейчас нет цензуры. Если, допустим, ты хочешь сказать, что Путин плохой президент, ты заходишь в Интернет и пишешь: «Путин плохой президент». Да, оскорблять нельзя, но многое писать можно.
Что это значит? Это значит, что закон «относись к другому так, как ты хочешь, чтобы относились к тебе» должен действовать и во взаимоотношениях с детьми. Мы не общаемся с детьми так, как мы общаемся со взрослыми. Например, папа в субботу утром смотрит футбол по телевизору, играет «Ростов». Он пьет пиво и имеет на это право — это его досуг. Ребенок сидит у компьютера, играет в игру, но почему-то в глазах родителей не имеет на это права. Это вредно, мол, иди гуляй на улицу.
В 70-х годах прошлого века ввели ужасное понятие, называется «Полезный досуг».
Значит, у родителей досуг — это балдеж, а ребенок не имеет права заниматься тем, что ему интересно, потому что у него есть школа. Ребенок не имеет права сделать маме замечание, а мама имеет право. Все общение с ребенком — это бесконечная череда замечаний или приказов: вымой руки, ты хорошо подумал, прежде чем сказал, сделай уроки, ты почему не гуляешь, не дышишь воздухом, не ешь, не спишь, много спишь, ты зачем так много гуляешь и шляешься неизвестно где и тому подобное.
Я создал такую систему, которая называется «психофилософия», — это система, помогающая людям помогать людям. Когда я разрабатывал эту систему, я очень много консультировал, ко мне часто приходили люди с разными вопросами. Я вдруг заметил, что есть огромная проблема, связанная с детьми. И дальше я понял абсолютно однозначно, что самые несчастные и обездоленные существа в нашей стране — это дети. К детям все относятся презрительно.
Наш мир, условно говоря, состоит из двух «клубов». Первый — это клуб взрослых, то есть материально обеспеченных, умеющих принимать решение людей. Это они сделали наш мир таким, какой он есть. И есть клуб «детей-придурков», которых надо постоянно учить. Если ребенка не довести до туалета, он сам никогда не дойдет. Поэтому надо постоянно брать его за руку и всюду с собой водить. А дальше он вырастает и почему-то инфантильным получается. Я маму спрашиваю: «Вы можете утром спросить у ребенка: ты какую кашу хочешь, пшенную или рисовую?» Но, как правило, никто его не спрашивает.
Часто ко мне приходят мамы с детьми, которым 13–14 лет. Начинается с фразы: «Так все было хорошо до этого, а сейчас переходный возраст». Придуманная история! Переходный возраст — это когда все гормональные изменения заставляют человека понимать, что он человек. Если ему это надо доказывать, тогда это переходный возраст, если не надо, то нет переходного возраста. Если к ребенку всегда относиться как к человеку, никакого переходного возраста нет.
Это вообще меня потрясает. Особенно после ситуации с Украиной. Если мы довели два братских народа до того, что они воюют, то чему мы детей можем научить? Это очень важный момент. Имеем ли мы вообще на это право?Проблемы взаимоотношения с детьми — это самая важная проблема.
Обойдемся без педагогики.
Как живет любой ребенок в России? Он просыпается рано утром и идет в то место, про которое думает одно: «Я пришел, она сгорела. Вот это счастье!». Но она не сгорела. Он приходит в это место, где каждый может сделать ему замечание за что угодно — например, за длину волос. Сможет ли кто-нибудь из вас сказать мне: «Ты че, падла, отрастил патлы в твоем-то возрасте?». Нет, потому что это очевидное хамство. А если вы скажете ребенку «подстригись», то это почему-то воспитание. То есть получается, что мы относимся к детям как к каким-то инопланетным существам. Ребенок учится в школе, занимаясь тем, что ему ненавистно, по 6–7 часов в день. А после этого ему дают домашнее задание. Если кто-нибудь из вас берет работу на дом — это беда. А они 11 лет так живут!
И родители, вместо того чтобы жалеть, целовать и гладить своих детей по головке, начинают ругать их. Парадоксально: учитель, чужой человек, оценивает ребенка, а мама начинает его ругать за это. И я понял, что это очень серьезная проблема, и начал писать по этому поводу книжки. Эти книжки вошли в список Forbes как одни из самых продаваемых.
Там у меня даже есть резкие выводы. Например, про то, что нет такой науки, как педагогика. Педагогика ушла из школы в семью. То, что мы называем школой, школой по сути не является.
Это стало для меня очень важной темой: я спорю, ругаюсь, соглашаюсь, сейчас пишу книжку по этому поводу. Называется «Обойдемся без педагогики». Про то, как помогать детям расти. Потому что слово «воспитание» я не понимаю вообще.
На мой взгляд, родители должны защищать своих детей от учителей. Учителя часто бывают несправедливы. Сегодня наши дети прекрасно понимают, что ЕГЭ нужен не им, а учителям, которым нужно за это отчитаться. Однажды мой ребенок сказал мне: «Пап, чтобы у меня не было проблем, мне надо немного денег. Нужен доступ на сайт, где есть все ответы». Я сказал ему: «Конечно, сын, нет проблем». И с помощью этого сайта ребенок все успешно сдал.
Перейти в архив