Кто такой.
Сергей Анатольевич Тимофеев родился 10 мая 1959 года в Сыктывкаре в семье геологов. В 14 лет мама отправила мальчика на «материк», в Ростов, к тете. Тетя способствовала развитию талантов племянника. После школы Сергей поступил на филфак, но вскоре бросил. Не закончив и Львовский полиграфический институт, Тимофеев вернулся в Ростов. Работал художником в ростовских газетах. Был одним из основателей объединения художников «Искусство или смерть». Созданная им в 1988 году группа «Пекин Роу-Роу» получила широкую известность в городе. В начале 90-х Тимофеев переехал в Москву. Работал на телевидении, главным художником Четвертого канала Останкино. В 1993 году реализовал на Четвертом канале серию социальных рекламных роликов «Все будет хорошо!».
Сергей трагически погиб в 1993 году в Москве.
«Пекин Роу Роу» записал два альбома:
– «Бесамемуча». Магнитоальбом, 1990, Студия «ПО», Ростов-на-Дону;
– «Живая сила». Магнитоальбом, 1992, Студия «ПО», Ростов-на-Дону.
В этом году должен выйти первый компакт-диск группы.
Дмитрий Келешьян, гитарист группы, соавтор песен:
— Я познакомился с Тимой, когда работал художником в Театре музыкальной комедии. В театр меня привел Авдей Тер-Оганьян, сказал, что в музкомедии работает классный художник Валерий Кошляков, у него многому можно научиться. Я тогда был студентом-архитектором, много рисовал, ходил на пленэры, играл рок-н-роллы. В мастерской Кошлякова я и познакомился с Тимой. Понял, что «рокенрольчики» — это хорошо, но то, что предложил Тима, — просто супер. Он стал приносить песни — одну, другую, часть текстов была написана на салфетках. Он говорил: «Давай играй "тун-ту-дун" или лучше "тум-тудум-тум-тудум"», «Я надеваю пальто, ты надеваешь манто». Песня «Весна» менялась раза три. Это была вторая песня, а первая — «Шиги-Джиги». Тима сказал: «Дай гитару» и на одном аккорде сыграл. Сначала он сочинял все песни под один аккорд.
Он приходил ко мне, или я к нему, мы садились и сочиняли. У него всегда был готов какой-то набросок или четверостишие. А иногда уже и было что-то под гитару. У него была гитарка, такая плохонькая, но на ней можно было уже играть. Я ему показал аккорды. Чем дальше, тем больше он знал аккордов. И песни стали появляться с мелодиями. Требовалось только сделать аранжировки, и группа требовалась. Но что такое «продакшн» без денег? Слава богу, было такое время, что увлечь людей было нетрудно. Мы стали обрастать музыкантами.
Виктория Тимофеева, вдова Сергея Тимофеева:
— Когда мой ребенок захотел гитару, боялась, что просто разорвется сердце, если кто-то дома будет играть на ней. Купили сыну самую обычную, кажется, французскую. Ее звучание даже не напоминало звук той гитары, на которой играл Тима, потому что у него была какая-то жуткая фанера. На ней и последующих таких же играл... Слышала, что первый раз в жизни Сергей взял гитару лет в 30. На моих глазах он, растопырив пальцы, зажимал струны, проводил по ним, спрашивал: «А что это такое?» Ему отвечали: «Это у тебя такой-то доминантсептаккорд. А где ты его взял-то такой?» — «Не знаю, просто как-то так получилось». Он сочинял необычайно легко, слишком легко. Разумеется, он много над этим работал, сидел-лежал и писал-играл, но все равно это было каким-то чудом. Не знаю, может быть, много накипело за предыдущие годы, пока не запел. Однажды, когда мы жили на Северном, он за ночь придумал 4 или 5 песен ко второму альбому. Пока мы все бухали и куролесили, он сидел за маленьким столиком на кухне и так как-то, хоп — и написал. Так казалось, что хоп. Понятно, что в голове у автора творится черт знает что, только сейчас понимаю, что это была какая-то невероятная алхимия гения, а тогда это мною воспринималось так: о, круто, да, понеслись дальше.
Дмитрий Келешьян:
— Я пошел в училище искусств и нашел девочек — Любу, Свету, Олю, трио «Касатки». Девочки учились на первом курсе академического пения. Я вычислил, где занимается первый курс, потому что второй курс уже не стал бы с нами связываться. Я дождался, когда закончатся занятия и уйдет преподаватель. Я, патлатый такой, в значках, захожу и говорю: «Привет, знаете, что такое рок-н-ролл?» — «Да, это, наверное, круто?» — «Мы тут рядом репетируем, буквально напротив ЦГБ, в высотке на последнем этаже. Пойдемте попробуем, есть классная песня». И мы пошли.
Виктор Пивторыпавло, барабанщик группы, лидер «Запрещенных барабанщиков»:
— Я тогда был студентом консерватории, общался со всякими неформальными персонажами типа Келешьяна, Катханова. Через них я познакомился с Тимой, наверное, на какой-то гулянке. И они меня тут же пригласили на запись альбома. Это был первый альбом «Пекин Роу Роу» — «Бесамемуча». Мы долго репетировали. Ну как репетировали… зарабатывали в переходе на портвейн. Вот и все репетиции, по большому счету. В ДК Химиков собирались несколько раз. Запись «Бесамемучо» — это сплошной бардак и броуновское движение. Кто-то с портвейном, кто-то — с саксофоном. Какие-то девки. Уже и не помню, кто из них пел, а кто танцевал. Я не мог запомнить всех персонажей просто по именам. Мне казалось, что из этого ничего путного получиться не может. Как оказалось потом, получались интересные вещи. Я был юным музыкантом с классическими взглядами на музыку. А здесь все было наоборот. Мы могли идти в магазин за портвейном, по дороге схватить какого-то чувака и привести его на студию звукозаписи, потому что чувак сказал, что когда-то играл на баяне. Или на ложках. Или пел. Он тут же попадал на студию и мог что-нибудь записать. И потом это могло еще и войти в альбом.
Дмитрий Келешьян:
— В первом альбоме — мешанина музыкальных жанров. В детстве я запоем слушал Битлов. Тима тоже слушал тех же Битлов и ранних Rolling Stones на тех же пластиночках, которые выпускались в Советском Союзе. Музыкальные редакторы советской «Мелодии» были абсолютно точны в своем выборе — сколько бы я потом не слушал Rolling Stones, те песни были лучшие. От советской эстрады 80-х меня тошнило. А потом я открыл для себя эстраду пятидесятых-шестидесятых годов. Майя Кристалинская, Аида Ведищева, Тамара Миансарова. Эти пластинки я переслушал уже будучи рок-н-рольщиком. В первом альбоме была советская эстрада плюс американский рок-н-ролл.
Виктор Пивторыпавло:
— Я слушал совсем другую музыку, в основном современную джазовую. Тима давал мне Марка Болана, говорил мне: «Вот это крутая музыка, послушай». Я думаю, блин, где он нашел такую фигню. Но это хорошо, что у всех были разные предпочтения.
Павел Омельченко, звукорежиссер:
— Я обедал в кафе напротив филармонии. И там оказались Келешьян и Тимофеев. И был Александр Болохов (будущий директор группы. — «Главный»), с которым я был знаком по клубу «ЭТО». Они сказали: «А давай запишемся». Я говорю: «Ну, давай». А я к тому времени как раз строил студию в ДК «Химик». Говорю: «Ну давайте, только мне надо сначала достроить студию, так как я строю все это собственными руками, приходите помогать. Они сказали: «Конечно придем». Еще на стадии строительства начали записываться. Приходила туча народу — странного вида и образа. Кроме записывающихся, была еще и тусовка. Я не знаю, как директор ДК Фокин это терпел, но один раз даже я вспылил, когда какой-то человек сломал всю плитку. Приходила какая-то девочка-скрипачка, которая все время говорила: «Я — овца, я ни хрена не понимаю». Приходил чувак, который должен был сыграть соло на баяне в песне «Ночная звезда», довольно экспрессивное соло. Он был с бодуна, как надо, сыграть не смог, поэтому скорость на магнитофоне понизили в два раза, и он сыграл вдвое медленнее. Потом магнитофон включили на нужной скорости. Но что-то получилось.
Дмитрий Катханов, продюсер альбома «Живая сила», лидер группы «12 вольт»:
— Если группе случайных прохожих неожиданно раздать музыкальные инструменты и попросить исполнить что-нибудь вместе, то они, конечно, начнут играть в разных тональностях, в разных ритмах… Так вот, первоначально «Пекин» производил примерно такое же впечатление. Но все у них при этом каким-то фантастическим образом все равно звучало и несло в себе содержание — от трогательного до пронзительного. Музыка — всего лишь некий резервуар для наполнения содержанием. Тима мог наполнить содержанием любой горшок, даже кривенький и дырявый, а каждому из участников дать ощущение, что именно он является ключевым винтиком в этом механизме — гением. Причем это не ограничивалось только ощущением: я видел, как на первый взгляд совершенно обычные люди на какое-то время действительно становились гениями.
Первый альбом («Бесамемуча») звучит как несущийся мимо переполненный счастливыми молодыми людьми веселый поезд. Они машут мне руками, предлагая запрыгнуть к ним на ходу, чтобы разделить с ними веселье. Ну, я и запрыгнул.
Виктор Пивторыпавло:
— Живые выступления можно пересчитать по пальцам одной руки. Главным был фестиваль «СыРок» в Москве. Большая площадка, много народу. Клубных концертов даже не вспомню. Чаще выступали в переходах, с двумя гитарами и бубном... Перед выходом на сцену все напились, во-первых, от страха, во-вторых, чтобы поддержать реноме ростовских панк-музыкантов. В зале было примерно то же самое. Почему-то зал был полупустой. Болохов все это снимал. Если бы не Боба, вообще бы ничего не было. Он всегда видел себя Брайаном Эпстайном, большим продюсером. Но у него получалось все наоборот, он был комичным персонажем в рваных ботинках и выглядел в целом потрепанным. Он мог потратить последние свои деньги на общее дело, и он всегда был уверен в успехе. Но всегда получалось наоборот.
Виктория Тимофеева:
— Я совсем недавно приехала в Ростов. В Москве на фестивале «СыРок» все страшно волновались, это была довольно большая сцена. Я подпевала трио «Касатки» — прекрасным девочкам, которые хорошо меня приняли. Помню, что были какие-то провалы со звуком, фонил микрофон, половина песни пропала. Помню, как Вика, жена Коли Константинова, вышла танцевать на сцену в коричневых колготах. Еще запомнила, что мне одолжила свое шикарное по тем временам красное платье одна кубинка, жена нашего ростовского приятеля. Платье было в обтяжку, а я была довольно сочным пупсиком, и трусы фривольно выделялись. Прямо перед сценой я додумалась их снять. Деть трусы было решительно некуда, и Тима просто положил их в карман пиджака. Во время выступления он их то вытаскивал, то прятал, периодически пользовался как платком, на записи видно. Это было ужасно смешно. Еще помню, что Коля Константинов (а он был в своем идиотском джинсовом пальто-дубленке и шапке-ушанке) сидел на перилах четвертого этажа и провалился попой в промежуток между перилами и стеной. Это длилось пару секунд, но мы дико испугались, что Кол провалится вниз и разобьется, но ему удалось зацепиться. Драгоценная бутылка полетела вниз и где-то далеко внизу сочно ухнула. Я мало что знала, мало что соображала. Господи, мне было 20 лет. Ну и Тима, конечно, запомнился — он был ослепителен. На нем были специально сшитые брюки в ромашках. Но я не помню, кто их шил. Марина? Помню, выбирала ткань, а кто из нас их шил, не знаю, я кроить не умею. И все музыканты были, как мне кажется, диво как хороши.
Павел Омельченко:
— На сцене был ужас. Нам дали 10 минут на настройку, как-то настроились, наш номер пятый. Потом села первая команда, и все перестроила, потом следующая — у них 5 минут на корректировку, потом — третья. Все были молодые и неопытные, и я в том числе. Те, у кого опыта было побольше, наверное, прозвучали. Но важно было просто засветиться. Сейчас я могу за одну песню с нуля сделать звук. Года четыре назад приезжал Легран, и я сел порулить. Люди опоздали на саундчек, приехали перед самым выступлением. А у него — симфонический оркестр, он с роялем, и арфа рядом. Ко 2–3 композиции я все уже вырулил.
Виктория Тимофеева:
— Сергей как-то комментировал свои выступления на том же «СыРке», понравилось ему это или нет? Это было то, о чем он мечтал?
— Ничего по этому поводу не могу сказать, не помню. Мне кажется, он вообще мало что комментировал из того, что сделал. Вполне возможно, что в него не помещался анализ произошедшего, ему было интереснее лететь дальше, такой вот экологически чистый динозавр.
В 1990 году мы жили в одном доме, на втором этаже, а на первом был мебельный магазин, из нашего окна и днем, и ночью была видна длинная унылая очередь людей, стоящих за польскими кухнями, шкафами, диванами. Нас этот вопрос, разумеется, вообще не интересовал. Помню, никого не было дома, был апрель, шел проливной дождь. Вдруг слышу какой-то гул за окном. Подхожу к окну, вижу, впереди стоит Тима с букетом свежеобломанной сирени, за ним скандирующая толпа. Мокрых, мрачных, с номерами, написанными на руках, скандирующих «Ви-ка, Ви-ка, Вика». Представляешь, он уговорил людей, стоявших в очереди под дождем, кричать с ним хором для своей девушки. Немыслимо. Он был мастером на такие вещи. Тима вообще был красавцем, полным обаяния и харизмы.
Дмитрий Келешьян:
После записи нашего первого альбома мы все услышали Тома Уэйтса. Нам казалось, что он нам созвучен. Второй альбом был записан осознанно по сравнению с первым, я чувствовал звучание. Как раз там оказался к месту нерв Тома Уэйтса. Звуковая атмосфера, в отличие от первого альбома, достаточно холодная. Если первый альбом — теплый, горячий, то второй — холодный, но более зрелый.
Павел Омельченко:
— Первый альбом писали синхронно, играли все сразу. Тогда компьютерных технологий не было, поэтому делали много дублей. Во втором альбоме изначально записали барабаны. Это Катханов так придумал. Наверное, он был прав. Пивторыпавло — профи, его барабаны взяли за основу, на эту основу потом накладывали другие инструменты. Во втором альбоме Катханов уселся за ручки, выступил в качестве продюсера. Помню, что в песне «Психоаналитики» кто-то предложил в параллель басу пустить гитару. Получился интересный звук. Когда записывали, аж подпрыгивали от радости. Как классно получилось.
Дмитрий Катханов:
— Почти во всех песнях вокал Сережи Тимофеева нам удавалось записать с первого дубля, потому что пел сердцем. Делал он это так, что каждая буква, попадая прямо в теменную область головного мозга слушателя, мгновенно пробуждала чувства и воображение. Сердце Тимы толкало такую мощную волну, что даже его тело иногда не выдерживало. Так, во время записи вокала для песни «Ангел» в самый кульминационный момент он умудрился вывихнуть себе челюсть. Но, к счастью, Саша Болохов, директор группы и записи обоих альбомов, как-то смог вернуть ее в исходное положение. Бюджет записи, составил 10 рублей — это то, что Саша Болохов потратил на покупку магнитной ленты для студийного магнитофона. Это было эквивалентно стоимости примерно двух бутылок водки.
Виктория Тимофеева:
— В тот период мы, как всегда, скитались. Я посчитала, что мы пожили в 23 разных местах. Наконец, нам дали 11-метровую мастерскую в коммуналке, и мы жили там до отъезда в Москву. «…А ты скребешь ногтями желтый подоконник» — в той самой комнатке с желтым от старости подоконником. Уезжал первым Тима, а я должна была еще съездить к маме в Одессу. Стоял сентябрь, у меня отчего-то было муторно на душе. Запомнила, как он шел в районе площади Тружеников в дурацких красных носках, которые я же ему и купила.
— Ростов запомнился тебе как город, в котором вы жили бедно?
— Мы не мыслили такими категориями. Конечно, мы понимали, что деньги — это прекрасно, они нужны, их можно потратить на жизнь и веселье. И Тима легко их зарабатывал, когда это получалось. Любил говорить: «Эх, хороша жизнь художника — там песенку написал, тут стишок, там картинку нарисовал, глядишь, какая-то копеечка в дом, ешь, спи и не работай никогда».
— Но в конце концов он получил копеечку, работая на телевидении?
— Нет. Три месяца он работал бесплатно. Безусловно, он бы заработал, мы как-то не особо думали об этом, хотя часто нуждались. Жили так же, как и раньше. Деньги начали платить, когда он попал в больницу
...28 мая мы шли от Петлюры по Страстному бульвару. Я шла метрах в 10–15 впереди. А мы накануне купили себе 2 отличных светлых китайских плаща. По десять рублей, одинакового размера. Почти дошли до памятника Пушкина, до дома осталось метров сто. Оборачиваюсь, Тима лежит. Думаю, вот как всегда. Ну что за актерство дурацкое, стирать-то новый плащ буду я. Подбегаю, Тима говорит: «Викуля, меня убили». Даже не поняла сначала, что он не шутит. А потом увидела, что на люке лежит пуля. Вызвали скорую. Приехала милиция. Меня в скорую не пустили, нас повели в отделение, которое за «Макдональдсом». Не помню ничего, кроме того, что пьяный мент пытался хватать меня за грудь, а я кричала и плакала.
Как рассказывал парень из ларька, Тима покупал сигареты, подошли двое и его толкнули. Тима, улыбаясь, обернулся: «Вы что, я же тут первым стоял». Без нажима, просто и доброжелательно. Один из подошедших парней наставил на него пистолет и сказал: «Я тебя, сука, застрелю». Тима, улыбаясь, поднял руки. Не было ни драки, ни конфликта, ничего. В него просто выстрелили.
...Мне кажется, что я видела спину убегающего. Вечером хозяин ларька еще готов был давать показания, он говорил, что это были чеченские парни. Утром он сказал, что никого не видел, ничего не слышал.
Дмитрий Келешьян:
— Если в первом альбоме была бесшабашная веселость, во втором можно уже почувствовать надлом, дорогу вниз: «Все мы голь да шантрапа». Каким мог бы быть третий альбом? Может быть, это был бы возврат в легкость первого «Пекина». Были какие-то наброски, но они, правда, все были тяжелые. Это все было написано в Москве. Какие-то обрывки, куплеты.
Дмитрий Катханов:
— Во втором альбоме мы решили поезд притормозить, чтобы Тима мог выйти на перрон, подойти к слушателю и, взяв его за пуговицу, сказать: «Старик, а у нас вполне серьезные намерения». А намерения были действительно серьезными. Второй альбом («Живая сила») задумывался как размах перед третьим («Вака-Вака»), который должен был стать ударом. Ударом по всепоглощающему унынию…
Виктория Тимофеева:
— Конечно, третий альбом бы состоялся. Была общая зеленая тетрадь, где было много почти готовых песен и набросков. Там были, поверь мне, потрясающие тексты. У меня кто-то стащил ее. Даже подозреваю, кто, не со зла, а от любви к Тиме. Это случилось, когда его уже не стало, я жила в Кузьминках.
Я, конечно, миллион раз думала, что наворотил бы Тима, если бы был жив. Такая несправедливая, нелепая, нелогичная точка. Конечно, мои претензии к мирозданию, или как там называется все это вот там, наверху, выглядят глупо, но он был до того безыскусно гармоничен, что эта смерть была совершенно не в том месте и не в то время. Ни пика, ни кульминации, он шел к какому-то необычайному расцвету, попутно делая прекрасные вещи. Наверное, оттого и не могу принять эту смерть.
Павел Омельченко:
— Несколько песен не вошли во второй альбом, в том числе «Вака-Вака» («Сначала было слово, а после слова — драка»). Весь этот материал лежал у меня на пленках довольно долго, но так как в те времена пленки были очень дорогие, достать их было очень сложно, и мне для какой-то следующей работы они понадобились. И я все стер. Подумал, Господи, еще запишем тысячу раз. И буквально через неделю Тимофея не стало.
Виктор Пивторыпавло:
— У Тимы было новое увлечение — телевидение. И он им с удовольствием занимался. Келешьян очень сильно переживал по этому поводу, потому что на музыкальное творчество у Сергея времени не оставалось. Друзья-художники «стебали» Тимофея: «Занимаешься херней, ты что, поэт-песенник, что ли? Ты же художник. Поэт-песенник — это же обидно». Этот разговор был при мне. Я думаю, он вполне мог уже и возвращаться к песням. Личность многосторонняя, многоплановая, он мог себя выразить в чем-то другом. Третьего альбома могло и не быть. Его и не было.
Виктория Тимофеева:
— Он постоянно что-то придумывал, творил либо рисовал, либо тексты писал. После смерти узнала, что он изучал компьютер и хотел учиться играть на виолончели. Создал множество красивых концепций для телевидения, еще никогда не было такого красивого «ящика» — это понимают те, кто помнит то время. Он снялся в своих «релаксах» «Все будет хорошо» (социальная реклама. — «Главный»). К сожалению, я не знаю, где эти записи. Вообще, почти все Тимины вещи у меня пропали — 7 холстов, папка с коллажами. Какая-то мистика. Это очень тяжело, но сходить с ума по этому поводу не буду. Ну вещи и вещи. По сравнению со смертью Тимофея, это незначительная деталь.
Перейти в архив