Отец
Первое полное собрание сочинений Николая Олейникова (в одной небольшой книжке, под названием "Пучина страстей") вышло в СССР только в 1990 году. На пике интереса к полузапрещенной в советское время литературе. В эпоху толсто-журнального бума. Потом интерес спал. Я говорю о широких массах.
В 2015-2016 годах об Олейникове опять вспомнили. Дело в том, что в 2015 году филолог и рок-музыкант Анна "Умка" Герасимова выступила с докладом "Некоторые штрихи к портрету Макара Свирепого". Вот фрагмент ее доклада.
"В середине 80-х, когда я писала свою диссертацию и ходила по живым тогда еще «свидетелям этого дела» (среди них были и Л. Гинзбург, и сын поэта А. Н. Олейников), кое-кто их них намекал мне, как на непроверенный слух, что Николай Олейников убил своего отца. Этот дикий факт, как казалось мне тогда, объяснил бы некоторые особенности его человеческого и писательского характера, но вводить его в научный обиход было бы по меньшей мере неосмотрительно. Однако в архиве, к материалам которого я наконец приступаю, имеется небольшой листок, довольно неразборчивая машинопись под копирку — «Выписка из протокола № 9 заседания комиссии по проверке нерабочего состава РКП(б) ячейки № 9 при редакции газ. «Молот» Ленрайона, гор. Ростова н/Д. 15 июня 1925 г.»:
«Слушали: дело члена ВКП с июня 1920 года, билет № тов. Олейникова Николая Макарьевича. Родился в 1898 году в Донской области (в станице Каменской, ныне – Каменск-Шахтинский - "Главный"). Отец служащий. Сам тоже служащий. Образование среднее — окончил реальное училище. Во время гражданской войны, на почве политических разногласий, убил отца. Служил в Красной армии, с конца 1919 года по 1920 год. В Профсоюзе с 1920 года. В партии с 1920 года. Сейчас зав. отделом «Партийная жизнь» ред. газеты «Молот». (…) Постановили: Считать проверенным. Политически развит удовлетворительно. Предложить знания углубить.».
Других документов, или упоминаний об этом убийстве нет.
Конечно, и ранее исследователям творчества Олейникова было известно, что любви между Макаром и Николаем Олейниковыми не было.
Искусствовед Лидия Гинзбург пишет: "Вот что он мне как-то о себе рассказал. Юношей он ушел из донской казачьей семьи в Красную Армию. В дни наступления белых он, скрываясь, добрался до отчего дома. Но отец собственноручно выдал его белым как отступника. Его избили до полусмерти и бросили в сарай, с тем чтобы утром расстрелять с партией пленных. Но он как-то уполз и на этот раз пробрался в другую станицу, к деду".
В дневниках близкого друга Олейникова - Евгения Шварца можно прочитать, что отец Олейникова «был страшен» настолько, что «сын не в силах был представить себе, что кто-нибудь может относиться к отцу иначе, чем с ненавистью и отвращением».
И из дневника Шварца: «он даже как-то предупредил меня, что близких людей нет у него. Что если ему будет нужно, то он и меня уничтожит. (…) Да, он, вероятно, мог убить, но при случае и не в свою пользу».
Олейникова злило, когда его друг, Даниил Иванович Хармс говорил, что гордится своим отцом - революционером-народовольцем - Иваном Ювачевым. Во время ссылки отец Хармса познакомился с Чеховым, который в своём «Рассказе неизвестного человека» (1893) сделал Ювачёва прототипом революционера. Не только Ювачева, но и его в том числе.
В автобиографии, написанной Олейниковым в 1935 году (ее также приводит Анна Герасимова в своем докладе), можно прочитать, что отец в молодости занимался сельским хозяйством, а затем, переехав в город, работал там сначала писарем в винном складе, а потом сидельцем казенной винной лавки. "Еще задолго до революции отец выгнал меня из дому. В рядах красной гвардии дрался против немцев наступавших на Дон. Отрезанный от своих вынужден был скрываться, но по доносу родственников был схвачен и посажен в тюрьму. В тюрьме подвергался пыткам и после одного из допросов до полусмерти избитый шомполами был положен в тюремную больницу. Из больницы бежал и вновь скрывался до прихода на Дон Красной Армии..."
Их этого текста складывается другая картина: отец уехал в город. Какой, кстати? А арестован Николай Макарьевич был "по доносу родственников". Сплошные загадки.
Псевдоним, под которым Николай Олейников писал в детских журналах, - Макар Свирепый. Тоже любопытная деталь. То есть жизни советских детей учил персонаж с таким страшным именем. Который, тем не менее, имел портретное сходство с самим Николаем, и был в общем-то положительным персонажем.
В "Забой"!
Лидия Гинзбург пишет: "Неясно, успел ли он учиться, но знает много, иногда самые неожиданные вещи. В стихах он неоднократно упоминает о занятиях математикой. Бухштаб (советский литературовед - "Главный") однажды подошел к Олейникову в читальном зале Публичной библиотеки и успел разглядеть, что перед ним лежат иностранные книги по высшей математике. Олейников быстро задвинул книги и прикрыл тетрадью.
Олейников говорит:
— Не может быть, чтобы я был поэтом в самом деле. Я редко пишу. А все хорошие писатели графоманы. Вероятно — я математик".
Кстати, Олейникова занимался математикой достаточно серьезно. Друзья-гуманитарии не понимали, что он там пишет. Олейников вроде бы даже хотел опубликовать свои работы. Но не опубликовал. Но написал такие стихи:
САМОВОСХВАЛЕНИЕ МАТЕМАТИКА
Это я описал числовые поля,
Анатомию точки, строенье нуля,
И в свои я таблицы занес
Подлеца, и пчелу, и овес,
И явление шерсть, и явление соль,
И явление летающую моль,
Я придумал число-обезьянку
И число под названием дом.
И любую аптечную склянку
Обозначить хотел бы числом.
Таракан, и звезда, и другие предметы —
Все они знаменуют идею числа.
Свечи, яблоки, гвозди, портреты —
Все, что выразить в знаках нельзя.
Мои числа — не цифры, не буквы,
Интегрировать их я не стал:
Отыскавшему функцию клюквы
Не способен помочь интеграл.
Я в количество больше не верю,
И, по-моему, нет величин;
И волнуют меня не квадраты, а звери, —
Потому что не раб я числа, а его господин.
Однажды Олейников так обозначил круг своих интересов: "Меня интересуют — питание, числа, насекомые, журналы, стихи, свет, цвета, оптика, занимательное чтение, женщины, „пифагорийство-лейбицейство“, картинки, устройство жилища, правила жизни, опыты без приборов, задачи, рецептура, масштабы, мировые положения, знаки, спички, рюмки, вилки, ключи и т. п., чернила, карандаши и бумага, способы письма, искусство разговаривать, взаимоотношения с людьми, гипнотизм, доморощенная философия, люди 20 века, скука, проза, кино и фотография, балет, ежедневная запись, природа, „александрогриновщина“, история нашего времени, опыты над самим собой, математические действия, магнит, назначение различных предметов и животных, озарение, формы бесконечности, ликвидация брезгливости, терпимость, жалость, чистота и грязь, виды хвастовства, внутреннее строение Земли, консерватизм, некоторые разговоры с женщинами».
Как я понимаю, в юности Николай Макарович хотел стать педагогом. Закончив Каменское окружное училище в 1916 году он поступил в Каменскую учительскую семинарию. Обучения прервала революция. Когда гражданская война закончилась, Олейников отнес документы в Ростовский педагогический техникум. Но опять не получилось. Олейникова пригласили на работу в газету «Всероссийская кочегарка». Он принял предложение и переехал из Ростова в Бахмут (ныне Артемовск), столицу только что созданной Донецкой губернии.
Так в 23 года Олейников стал ответственным секретарем главной губернской газеты.
В Бахмуте Олейникову пришла в голову мысль - открыть литературный журнал, приложение к "Всероссийской кочегарке". Он даже придумал название - "Забой".
Требовалось только найти редактора и авторов.
По случайному стечению обстоятельств в Бахмут заехали Михаил Слонимский и Евгений Щварц. Они приехали на Донбасс, в гости к отцу Шварца - он работал врачом на соляном руднике в 12 верстах от города.
Михаил Слонимский так рассказывал об этом событии: «...я отправился в Бахмут, чтобы завязать связь с местными литераторами. <...> В редакции газеты «Кочегарка» за секретарским столом сидел молодой, белокурый, чуть скуластый человек. Он выслушал мои объяснения молча, вежливо, солидно, только глаза его светились как-то загадочно.
- Прошу вас подождать.
И он удалился в кабинет редактора, после чего началась
фантастика. Из кабинета выбежал, нет, стремительно выкатился
маленький, круглый человек в распахнутой на груди
рубахе и чесучовых широких штанах.
— Здравствуйте, здравствуйте, очень рад, — заговорил
он, схватив меня за обе руки. <...> — Простите меня , — торопливо
говорил он на ходу, ведя меня к себе в кабинет. —
Я не специалист, только что назначен. Но мы пойдем на любые
условия (при этом он усадил меня на диван и уселся рядом)
— на любые условия, только согласитесь быть редактором
нашего журнала. Я так рад, я так счастлив, что вы зашли
к нам! Договор можно заключить немедленно, сейчас же!
Пожалуйста! Я вас очень прошу!
Я был так ошеломлен, что не мог и слова вымолвить...
— Вы только организуйте, поставьте нам журнал! Ведь
вы из Петрограда! Ах, вы с товарищем? Пожалуйста! Мы
приглашаем и товарища Шварца. Товарищ Олейников, —
обратился он к белокурому секретарю со смеющимися глазам
и, — прошу вас, оформите все немедленно. И на товарища
Шварца тоже!
В 1922 году Слонимский (на год старше Олейникова) выпустил первый сборник своих рассказов - «Шестой стрелковый». Но у него были связи в среде питерских авторов. Редактору "Кочегарки" Олейников сказал, что вот тут сейчас находится проездом знаменитый пролетарский Достоевский, которого надо, во что бы то ни стало уговорить, чтобы он помог в создании журнала.
Журнал с перерывами просуществовал практически до наших дней. Правда под другим названием - "Донбасс". Что с ним сейчас - непонятно, там сейчас не до литературных журналов.
Поэт и светлый гений
20-е годы прошлого века - это время, когда могли быть реализованы самые невероятные проекты. "Молодым везде у нас дорога". И во многом это было действительно так.
В 1925 году Николай Олейников получил направление на работу в газету «Ленинградская правда».
Лидия Гинзбург писала: "Он показывал мне официальную справку, с которой приехал в Петроград. Справка эта, выданная его родным сельсоветом, гласила: "Сим удостоверяется, что гр. Олейников Николай Макарович действительно красивый. Дана для поступления в Академию Художеств". Печать и подпись. Олейников вытребовал эту справку в сельсовете, уверив председателя, что в Академию Художеств принимают только красивых. Председатель посмотрел на него и выдал справку".
Олейников начал сотрудничать и с журналом «Новый Робинзон» (его редакция впоследствии стала Детским отдел Госиздата).
Как пишут историки литературы, "Н. Олейников создал совершенно новый, до него не существовавший жанр прозы, который можно назвать публицистикой для детей. Ненавязчиво внедряя в подсознание юных читателей основные принципы дисциплины и самоорганизации, он весело рассказывал им про чудесный НОЖ, который вдруг оказывался Научной Организацией Жизни; придумывал задачи, загадки и фокусы, позволявшие приобщиться к началам логики, математики и физики, организовал клуб любознательных, который сокращенно назывался КУР (Кружок Умных Ребят)".
В 1928 года Олейников организовал в Ленинграде издание детского журнала «Еж» и стал его редактором. С «Лучшим в мире журналом для детей» (рекламый слоган) сотрудничали — Корней Чуковский и Самуил Маршак, Борис Житков, Виталий Бианки, Михаил Пришвин, Евгений Шварц, Ираклий Андроников, обэриуты — Даниил Хармс, Николай Заболоцкий, Александр Введенский…
Над входом в квартиру Олейникова висела табличка - «Поэт и светлый гений».
Евгений Шварц писал: "Сейчас трудно представить, как мы были веселы. Пантелеев вспоминал, как пришел он в 26 году впервые в жизни в детский отдел Госиздата и спросил в научном отделе у наших соседей, как ему найти Олейникова или Шварца(Пантелеев мечтал издать "Республику ШКИД" - "Главный"). В это время соседняя дверь распахнулась и оттуда на четвереньках с криком: «Я верблюд!» выскочил молодой кудрявый человек и, не заметив зрителей, скрылся обратно. «Это и есть Олейников», – сказал редактор научного отдела, никаких не выражая чувств – ни удивления, ни осуждения, приученный, видимо, к поведению соседей. Денег у нас никогда не было. Мы очень хорошо умели брать взаймы. Была даже формула для этого. «Дай руп на суп, трешку на картошку, пятерку на тетерку, десятку на шоколадку и тысячу рублей на удовлетворение прочих страстей». В нашем веселье, повторяю, приветствовалось безумие. Остроумие в его французском представлении презиралось. Считалось доказанным, что русский юмор – не юмор положения, не юмор каламбура. Он в отчаянном нарушении законов логики и рассудка. «А невесте скажите, что она подлец».
Стихи Олейникова пользовались успехом – он их читал в компаниях и на совместных поэтических концертах с Хармсом, Введенским, Заболоцким (гонорар, кстати, 50 руб. на поэта, не так уж и мало, примерно семь бутылок рислинга).
Вот пример. 1928 год.
Тянется ужин.
Блещет бокал.
Пищей нагружен,
Я задремал.
Вижу: напротив
Дама сидит.
Прямо не дама,
А динамит!
Гладкая кожа.
Ест не спеша...
Боже мои, Боже,
Как хороша!
Я поднимаюсь
И говорю:
- Я извиняюсь,
Но я горю!
О. В. Чайко писала: "Вообще Олейников был очень занятен, очень остроумен, любил придумывать всякие штуки. Например, снимал трубку и говорил:
- Константин Сергеевич Станиславский? Это говорит Николай Макарович Олейников. – И начинал безумно смешной разговор (причем с того конца трубки, понятно, никто не отвечал). Так он «беседовал» с разными знаменитыми людьми, с Мейерхольдом, например… Но, не в пример Введенскому, он почти не пил, и мы никогда ничего не знали о его романах и как-то не воспринимали его с этой стороны, не то что Сашку. Ходил Олейников с золотой серьгой в ухе – он ведь считал себя казаком."
Не всегда шутки были добрыми.
Например, однажды он предложил Введенскому сыграть в карты на «желание»; не умея играть, нелепыми ходами запутал его, умелого картежника, а потому выиграл и, выполняя пари, хладнокровно изрезал ножницами его пиджак.
Считается, что в журнале «Еж» появились первые советские комиксы - о приключениях путешественника Макара Свирепого. Была даже придуманная Н. Олейниковым настольная игра — «Путешествие Макара Свирепого по Советскому Союзу».
С 1930 года по инициативе Н. Олейникова начинает выходить еще одно издание для детей — «Чиж». «Чрезвычайно Интересный Журнал» — так расшифровывалось это название.
Конец 20-х - начало 30-х - лучшее время в жизни Олейникова – он редактор, дети Советского Союза любят его книжки.
Однако «золотая эпоха» детской литературы очень быстро закончилась.
Страна занялась поиском врагов. Время чудаков прошло.
В декабре 1931 года Хармс и Введенский были арестованы по обвинению в участии в «антисоветской группе писателей в бывшем детском отделе ЛЕНОТГИЗа». Группу обвиняли, в том что они "методами литературного творчества борются с советской властью - "путем протаскивания в печать литературных произведений для детей, содержащих контр-революционные идеи и установки, путем создания и нелегального распространения не предназначенных для печати литературных произведений для взрослых, путем использования "заумного" творчества для маскировки и зашифровывания контрреволюционного содержания литературного творчества группы...
Хармс и Введенский согласились с предъявленными обвинениями.
Хармса приговорили к трём годам концлагерей (такой термин употреблен приговоре). Благодаря хлопотам отца-народовольца, приговор заменили высылкой в Курск, где уже находился высланный Александр Введенский.
Больше публичных выступлений у обэриутов не было.
Понятно, что подобные обвинения могли быть предъявлены и Олейникову. Историки литературы до сих пор недоумевают, почему он остался на свободе: его имя присутствует во многих протоколах допросов. Но, видимо, его час еще не пробил. Олейников даже попытался было «легализовать» свое «взрослое» творчество.
В 1934 ему удалось пристроить три своих стихотворения в столичный журнал «30 дней».
Муха
Я муху безумно любил!
Давно это было, друзья,
Когда еще молод я был,
Когда еще молод был я.
Бывало, возьмешь микроскоп,
На муху направишь его —
На щечки, на глазки, на лоб,
Потом на себя самого.
И видишь, что я и она,
Что мы дополняем друг друга,
Что тоже в меня влюблена
Моя дорогая подруга.
Кружилась она надо мной,
Стучала и билась в стекло,
Я с ней целовался порой,
И время для нас незаметно текло.
Но годы прошли, и ко мне
Болезни сошлися толпой —
В коленках, ушах и спине
Стреляют одна за другой.
И я уже больше не тот,
И нет моей мухи давно.
Она не жужжит, не поет,
Она не стучится в окно.
Забытые чувства теснятся в груди,
И сердце мне гложет змея,
И нет ничего впереди...
О муха! О птичка моя!
Эта публикация сразу же была опознана как диверсия. В "Литературной газете" появилась статья "Поэт и муха" (10 декабря 1934 года).
В 1935 году Олейникову пришлось каяться на партсобрании. Он же в отличие от не имеющих постоянной работы беспартийных обэриутов – коммунист, редактор, по-большому счету, он вписан в систему.
«Внимательно обдумав свое выступление на последнем писательском партийном собрании я пришел к выводу, что мое поведение на этом собрании заслуживает самого решительного осуждения.
Я до сих пор не могу понять, каким образом я, член партии с 15-летним стажем, мог докатиться до тех высказываний, какие имели место в моем выступлении...
В первый момент я никак не мог согласиться что мои стихи благодаря своей двусмысленности могут играть на руку людям враждебно настроенным по отношению к нам. Мне казалось что поскольку стихи мои известны целому ряду крупных партийцев и некоторым ответственным работникам НКВД — постолько ничего предосудительного они в себе не заключают. Почти все без исключения ленинградские писатели-коммунисты знали мои стихи. Вплоть до последнего партсобрания никто из них не указал мне на недопустимость произведений подобного рода.
(…)
Уже с первых шагов в этом направлении я должен был остановиться и понять, в какую тину засасывает меня моя юродствующая юмористика. Но я ничего не замечал. Ни разу никем не одернутый как следует, я продолжал пребывать в убеждении, что мои стихи могут принести какую-то пользу, что они действительно высмеивают литературный эстетизм, мещанство, глупость, идеалистическое копание в мелочах, упадочничество, пошлость, обжорство, замогильную тематику, беспредметный скептицизм и т. п.
(…)
Суровая и беспощадная критика не сразу была осознана и понята мною. Мне становится страшно при мысли что я навсегда буду лишен возможности быть в первых рядах строителей социализма..."
Как-то так. Трудно понять, всерьез все это сказано или тоже "юродствующая юмористика".
Жена
Но вернемся на пару лет назад.
Лидия Гинзбург пишет (это 1933 год):
"Он был мрачен и говорил, что человеку необходимо жениться, потому что это избавляет от ощущения беспросветности существования, свойственного каждому. «Самое страшное — утром просыпаться в комнате одному».
Хорошая знакомая Николая Макаровича Лидия Жукова написала: "Пришел Коля Олейников. Он, собственно, не пришел, он возник из тьмы, поздоровавшись так, словно мы виделись вчера, пошел за нами в наши апартаменты. С этого вечера, собственно с ночи, потому что беседа «зашла за ночь», мы прилепились друг к другу так, что не расставались до самого того срока.
Петра Соколов. Портрет Лары и Николая Макаровича Олейниковых.
За это время, что мы были в Токио, Олейников женился на Лариске, Ларе, Раре…
Выступал как-то перед пионерами Путиловского завода и там встретил девчонку пионервожатую, вот эту самую Лару, и потянуло нашего видавшего виды Николая Макарыча к ее чистоте, детскости, к ее красному беретику, ко всему ее облику бедной студенточки, такой непохожей на уже выпендривающихся ленинградских модниц и красавиц вроде Ирины Щеголевой, ставшей потом женой художника Альтмана, очень нравившейся, я знаю, и Коле, и моему Мите…
С Ларисой мы подружились, и она рассказывала мне, как все это было, как он стал ей говорить всякие слова про ее широко расставленные серые глаза и еще всякое, а потом исчез. Кто его знает почему! А она не выдержала и нашла его, и осталась в его знаменитой мансарде, и там училась быть его терпеливой женой, что было совсем не просто: человек он был сложный, уникально умный, деспотичный и нетерпимый. Если ему хотелось выпить с дружками художниками — среди них были Лебедев, Алексей Пахомов, Валя Курдов, — Лариска изгонялась из дому. Гуляй с подружками. Это питие было истинным священнодействием. Где-то доставался хороший кусок говядины, Олейников сам варил немыслимой густоты суп, и под это варево, видимо, хорошо шла водка. Он любил выпить, но он не был пьяницей, он пил крепко, не сдаваясь, только острый кончик носа у него чуть краснел, а ухмылка его становилась ухмылистей, хитрей и высокомерней. И тогда он читал свои стихи. Теперь он писал совсем другие стихи... Теперь его стихи принимали все более саркастический, злой характер.
Улетает птица с дуба,
Ищет мяса для детей,
Провидение же грубо
Преподносит ей червей.
Лев рычит во мраке ночи,
Кошка стонет на трубе,
Жук-буржуй и жук-рабочий
Гибнут в классовой борьбе.
Все погибнет, все исчезнет,
От букашки до слона,
И любовь твоя, и песни,
И планеты, и луна…
И блоха мадам Петрова,
Что сидит к тебе анфас,
Умереть она готова,
И умрет она сейчас.
Дико прыгает букашка
С беспредельной высоты,
Разбивает лоб бедняжка,
Разобьешь его и ты…
Смерть
Олейников был арестован 3 июля 1937 года. В Ленинграде. На рассвете за ним пришли сотрудники НКВД.
Вернувшись из пригорода, жена нашла квартиру опечатанной.
В издательстве была выпущена стенгазета, именовавшая Олейникова «врагом народа». Газета разоблачала деятельность «контрреволюционной вредительской шайки врагов народа, сознательно взявшей курс на диверсию в детской литературе». В качестве вывода следовал призыв: «Добить врага!»
24 ноября 1937 года Н. М. Олейников был расстрелян в числе 50 "японских шпионов", вместе с писателями Сергеем Безбородовым, Абрамом Серебрянниковым, Вольфом Эрлихом..
24 ноября 1937 год в Ленинграде расстреляли 719 человек. Их приговорили к высшей мере наказания по 5 протоколам особой тройки УНКВД ЛО (219 человек), 3 спискам "польских шпионов" (254 человека), 1 списку "немецких шпионов" (97 человек), 1 списку "эстонских шпионов" (99 человек), 1 списку "японских шпионов" (50 человек)
Птичка безрассудная
С беленькими перьями,
Что ты все хлопочешь,
Для кого стараешься?
Почему так жалобно
Песенку поешь?
Почему не плачешь ты
И не улыбаешься?
Для чего страдаешь ты,
Для чего живешь?
Ничего не знаешь ты, —
Да и знать не надо.
Все равно погибнешь ты
Так же, как и я.
Жена Олейникова спустя 19 лет получила справку, мол, Николай Макарович умер от возвратного тифа 5 мая 1942 года. Трудно сказать, почему были выбраны именно эти цифры. Можно предположить. 5 мая - день советской печати. Про 1942 год никаких мыслей в голову не приходит.
Перейти в архив