Осенью 1964 года о поэтессе Елене Ширман узнала вся страна. «Комсомольская правда» опубликовала ее трогательные письма девочке из Киева Ляле Яненко. Инна Руденко, редактор отдела образования «КП», эти письма прокомментировала.
Спустя некоторое время в редакции газеты появился бывший сотрудник немецкой комендатуры К. и принес дневник Елены — он сохранил его после расстрела Ширман в поселке Ремонтное Ростовской области. Стихи из этого дневника вошли в сборник «Жить!» (1969 год).
Читатели того времени отмечали необычность стихов Елены, обреченность автора.
Эти стихи, наверное, последние,
Человек имеет право перед смертью высказаться,
Поэтому мне ничего больше не совестно.
Я всю жизнь пыталась быть мужественной,
Я хотела быть достойной твоей доброй улыбки
Или хотя бы твоей доброй памяти.
Но мне это всегда удавалось плохо,
С каждым днем удается все хуже,
А теперь, наверно, уже никогда не удастся.
Вся наша многолетняя переписка
И нечастые скудные встречи —
Напрасная и болезненная попытка
Перепрыгнуть законы пространства и времени.
Сегодня о Елене если и пишут, то в таком ключе: «Ширман относится к числу давно и прочно забытых поэтов, имя и творчество которых знакомо даже не всем филологам».
Действительно, в интернете информации о Ширман не так много — десяток стихов плюс несколько небольших статей. Но, к счастью, кроме интернета есть еще и библиотеки, в частности Донская публичная. И, слава богу, большинство книг о Елене вышли в Ростове, следовательно, где же им храниться, как не в ДГПБ?
Вот что я там нашел.
1. РИТА КОРН, СУПРУГА ДРАМАТУРГА ВЛАДИМИРА КИРШОНА.
«Среди самых ярких впечатлений моего детства — две маленькие девочки: одна постарше, другая помладше. Они жили в таинственном, особенном доме, огороженном высоким забором, за которым был вишневый сад. Конечно, я тогда ничего не знала ни о Чехове, ни о вишневом саде. Но все, что было связано с этой семьей, всегда ощущалось, как нечто отличное от той среды, в которой росла я. Однажды одна из девочек — старшая — неожиданно подошла ко мне на улице и сказала:
— Я хочу с вами познакомиться. Меня зовут Аля. Мне очень часто снится девушка Ия с вашим лицом...
Вместе с ней я вошла в их необыкновенный дом. Через большую комнату, стены которой были увешаны разнообразным оружием, она провела меня к себе. Везде стояли заморские безделушки. Девочка объяснила: "Наш папа моряк. Он ездит по всему миру и привозят это на память". У стены — широкая тахта. В пол ввинчены электрические лампочки, посреди комнаты — огромная шкура белого медведя. Мы вышли в вишневый сад.
— Лена-а-а! Лену-у-у! — звала Аля на разные голоса.
Из-за стога сена показалась маленькая девочка с озорными глазами. Она явно сердилась, недовольная тем, что мы нарушили ее уединение. Так в мою жизнь вошли сестры Ширман Лена и Аля, соседки по улице, девочки из далекого ростовского детства».
2. ИОСИФ ГЕГУЗИН, ДЕТКОР «ЛЕНИНСКИХ ВНУЧАТ».
«Сестра Лены Алита Михайловна Резникова рассказывает, что старый друг их семьи сфотографировал маленькую Леночку и написал на обороте карточки: "Чертенок маленький, кудрявая головка, как рыбка, плавает и прыгает так ловко! Царевна сказок о прекрасных лошадях, Мазила храбрый, чей так горд и смел размах"».
Стихи пятилетней Лены записывала мама — про лошадей, про кошек, про разных зверюшек.
3. ЕЛЕНА ШИРМАН (ИЗ ПИСЬМА).
«Я лично с 16 лет начала работать. Была кем угодно: и уборщицей, и прессовщицей на макаронной фабрике, и воспитательницей в детском саду, и библиотекарем. Потом в 20 лет стала журналисткой, и эта работа стала моей основной специальностью».
4. ТАТЬЯНА КОМАРОВА, ПОДРУГА ДЕТСТВА.
«Не так давно ко мне попали письма Лены. Я нашла там строчки: "Было нам тогда по 17 лет. Мы организовали Добродон — общество любителей Дона и стихов. И сразу мне вспомнилось ростовское лето".
Странное дело, ведь и зимы бывали в Ростове, и снежные бураны: заносило трамвайные, железнодорожные пути, а скажешь "Ростов", и в памяти — запах акации, перца, разогретого асфальта, запах ростовского лета.
Общество любителей Дона и стихов — э то была, конечно, выдумка Лены. Чтобы стать членом этого общества, надо было совершить по крайней мере три подвига: переплыть Дон, разжечь костер одной спичкой и прочитать наизусть 10 стихотворений Светлова, Багрицкого и Сельвинского.
Как у всякого уважающего себя общества, был у нас гимн. Сочинил его Сенька Старосельский (первый муж Веры Пановой. — «Главный»), щуплый бог ростовской пионерии.
Сенька свистел очень здорово. Свистит-свистит, а потом скажет: "Это Григ" или "Это Лист".
А песню он придумал веселую, озорную:
Надену я черную шляпу,
Поеду я в город Анапу
И сяду на берег морской
Со своей непонятной тоской.
В тебе, о морская пучина,
Погибнет прекрасный мужчина,
И люди, увидевши гроб,
Поймут, что страдалец утоп.
...Почти весь Ростов пел эту песню. И сейчас поют. Я слышала. И никто не знает, что это наш Добродонский гимн, его придумал Сенька Старосельский.
Нет уже в живых Сеньки.
Города и люди оспаривают эту песенку друг у друга. И гуляет она по набережным и пляжам, такая же веселая и смешливая, как наша юность...
...Встречались мы обычно на берегу Дона. Спуск к Дону крутой. Как спины огромных рыбин, выгибается переулок, замощенный крупным булыжником. А сзади подстегивали нас трамвайные звонки, у ростовских трамваев был характерный резкий южный голос. И лучше всего было не сопротивляться крутизне, а ринуться вниз, выбросив руки в стороны.
Разбегусь по косому мосту,
Прыгну в звонкую пустоту,
И уверенно, как всегда,
Принимает меня вода.
Кажется, это было одно из первых стихотворений Лены, напечатанных в "толстом" журнале. Оно так и называлась — "Лето". Лена рано начала печататься. Девчонкой она бегала в клуб Рабпрос, что стоял на Пушкинской улице — улице особняков. Здесь в подвальчике собирались ростовские писатели.
...В клубе Рабпроса читал свою первую повесть "Против течения" худой, как комарик, Фадеев. Подпоясанная портупеей, в кожаной куртке и буденновке со звездой сюда мимоходом забегала Ляля Орлова, дочь известного ростовского профессора.
И пришедшей из другой мирной жизни казалась рядом с ней молоденькая журналистка Вера Вельтман. В ослепительно белой кофточке, не белой — белейшей (что там салфетки в ресторане!) сидела она у стены, тихо поглядывала на все и всех, не принимая участия в шумных спорах, тоненькая девушка из Нахичевани.
Много лет спустя страна узнает писательницу Веру Панову, и мало кому будет известно, что это та самая тоненькая девушка, которая печатала в газете очерки под псевдонимом Вера Вельтман».
5. ВЕРА ПАНОВА, ПИСАТЕЛЬ.
«Лена Ширман издавала рукописную стенгазету под названием "Эгостенгазета", ибо писала там только о себе, о своих чувствах, мыслях и впечатлениях. Это стенгазета висела у нее над
кроватью, кровать стояла в непритязательной комнате в домике. А домик был окружен садиком из жасмина, миндаля и роз... Не знаю, сохранилась ли эта стенгазета. Хочу думать, что она в каком-нибудь архиве, ибо нельзя же, чтобы совсем пропало наследие, оставляемое такими людьми, к которым принадлежала Лена, всегда ищущими, всегда устремленными к духовному».
6. ЕЛЕНА ШИРМАН (ИЗ ДНЕВНИКА).
«Я в те годы очень остро осязала свою интеллигенщину, из-за которой на меня в комсомоле смотрели боком, из-за которой меня бесчеловечно травили в Ростовском РАППе. Меня слишком жестоко, долго и упорно (с 1923 года) бил РАПП, у меня от их битья некий психологический горб образовался. И эту искалеченность очень трудно исправить. Правда, я все же росла по-своему, но это был мучительный рост. Я похожа на дерево, которое росло сквозь камни, я вся в узлах, вся перекрученная, отталкивающая себя от самой себя. Я не могу сейчас петь полным голосом, у меня все время какое-то придыхание, хрипота».
7. ИОСИФ ГЕГУЗИН.
«Думаете, заткнули рот, руки надежно связали? Думаете, ваша возьмет, думаете, что обкорнали? Не обкорнали, черта с два. Не примусом, не 40 рублями. Не сдается буйная голова. Бьет, как прежде, об лоб волосами. Я буду, как прежде, на солнце смотреть. Как орел, от света не хмурясь, и по-прежнему будет звучать, как медь, голос мой в суете ваших улиц». Это написано в 1925 году. А через 15 лет, вспомнив это стихотворение, Елена Ширман говорила о нем Илье Сельвинскому: «Эти стихи против мещан, а не против эпохи, как думали РАППовцы. Это стихи против тех, кто мне говорил: "Брось стишки, все равно выйдешь замуж, будешь рожать детей, варить борщ на примусе и забудешь поэзию". Нет, вышло по-другому, мне уже 31 год, а меня еще не приручили ни к примусу, ни к борщу. Меня еще не обкорнали».
8. НАТАЛЬЯ БАКУЛИНА, ХУДОЖНИК ГАЗЕТЫ
«ПРЯМОЙ НАВОДКОЙ».
«Пишущие о Лене спорят между собой, была ли она красива, как будто поэт обязательно должен быть красив. Утверждаю — Лена красавицей не была. Небольшого роста с чуть-чуть великоватой по росту головой, скромно одетая, чуть-чуть сутулая, плоскогрудая, она в городской толпе не привлекла бы мужского взгляда. Но лицо было незаурядно — широкое с крупными скулами, небольшим прямым носом, шапка вьющихся каштановых волос над чистым лбом, небольшой рот, всегда готовый к белозубой улыбке, и глаза — большие, продолговатые, цвета темного янтаря...
...В ранней юности она совершила бунтарскую выходку, демонстрацию протеста: ушла от мещанского уклада родительской семьи. Она вышла замуж за первого встречного, какого-то рабочего, с которым вскоре разошлась. Ее второй брак тоже был неудачным. Муж, московский поэт Ц-ов, по ее собственным отзывами отзывам людей, с ним знакомых, оказался человеком мелким. И все, естественно, окончилось разводом.
Поклонников и позже было немало. С одним из них связана забавная история. В нее влюбился некто Иван, ходил за Леной по пятам и сильно ей надоел. Тогда она остриглась наголо. Поклонника после этого как ветром сдуло. Этот факт позже подтвердила ее сестра».
9. ЕЛЕНА ШИРМАН (ИЗ ПИСЬМА).
«В 1930 году я была учительницей в тракторной бригаде. В совхозе Тацинском. Был ноябрь. Заморозки. Жили в кухаркином вагончике. Спала на ларе с хлебом. В щели дуло. Я ходила и спала в ватной трактористской спецовке. Ночью по мне бегали мыши. До хутора было 35 км... Кругом матюкались злые, грязные и веселые трактористы, рычали, газовали и буксовали трактора, земля была мерзлая, лошадь моя храпела и спотыкалась на пахоте, просмоленные вожжи пачкали руки, седло сползало на бок, угольник бил лошадь и меня по ноге. По три-четыре дня нам не подвозили питьевую воду, я не умывалась, иногда по два дня не было хлеба, ели мы кашу и кондер (пшенный суп. — «Главный») с постным маслом, никаких развлечений...
...И все-таки я не очень страдала. Нет, право, это было славное времечко. Я даже потихоньку влюбилась. Ну да. В тракториста. Самого худого, злого и грязного. Насквозь прокеросиненного, но чертовски боевого и голосистого частушечника, матершинника и балагура. Звали его Николаем. А фамилию, убей, не помню. У него был косматый чуб на лоб, насмешливый взгляд и ослепительная улыбка на черном лице. Я тайно ухаживала за ним. Он
первый получал чай, сахар, табак и прочие блага, ему первому я выписывала листки на зарплату.
Он так и не узнал о моей тайной любви. Ни разу мы с ним и двух слов не сказали друг другу. Только издали видела я, как он заправлял свой трактор, как кричал сменщику: "Олежка, сучий потрох, куда пассатижи задевал?" Как он со вкусом ел кондер, как хохотал ослепляюще, как грелся у костра, распахивая на груди спецовку: "Хай сердце подышит".
Как хотелось мне как-нибудь его порадовать! Но так ничего и не сделала. И ничем не порадовала».
10. ТАТЬЯНА КОМАРОВА.
«Вдруг Лена исчезла. Кто-то сказал, что видал ее на "Сельмаше"— работает в газете, и какие-то девочки и мальчики ходят за ней неотступно. Девочки и мальчики были членами литературного кружка, который Лена там организовала. Кружок был бродячий, крепконогий. Уходили за город, в степь, в Балабановские рощи, где славно было побегать, поаукаться среди деревьев почитать стихи. Отсюда видно было, как строится из стекла и стали ростовский театр. На лодках уплывали по Дону. Встречать рассвет уходили в степь.
В походах обнаружилось, что Миша Васильченко ночи напролет может рассказывать сказки. Никогда прежде Лена не слышала и не читала таких сказок. И когда Миша рассказывал о блохе, которую царь приказал человечьей кровью поить, и выросла она ростом с теленка, Лена ахала смелости и неожиданности выдумки.
Ты откуда берешь сказки, сам сочиняешь? — спрашивала она у Миши.
Да у нас в Кагальнике все сказки рассказывают.
"Безбатченко" — называли Мишу в станице.
Отца его, продкомиссара Кагальницкого района, белые приговорили к повешению и всю ночь в одной рубахе продержали под виселицей на морозе. На утро товарищи спасли его, но он умер, так и не дождавшись рождения сына».
11. РИТА КОРН.
«В 1937 году в Ростове вышел сборник русских сказок "Изумрудное кольцо". Эти сказки запомнил и собрал пионер Миша Васильченко, один из литературных питомцев Елены Ширман. Она обработала и напечатала их. В 1941 году в бою под станцией Искровка Харьковской области геройски погиб командир взвода 137-го горно-стрелкового полка лейтенант Михаил Васильченко. А Лена Ширман в последний раз рассказывала сказки в 1942 году, незадолго до своей гибели, в станице Ремонтной, в пустой комнате, где прятались взрослые и дети… Бои шли у околицы, немцы входили в станицу. Лена рассказывала сказки одну за другой, а когда фашисты вошли в станицу, она сказала: "Вот и последняя сказка"».
12. ТАТЬЯНА КОМАРОВА.
«Сколько раз мы переплывали Дон, сидели у костра, читали стихи, съели, наверное, горы кукурузных початок (на той стороне Дона они почему-то всегда вкуснее), а получилось как-то так, что я Лену не знала. Вернее, знала, но вообще, как можно узнать страну по контурной карте или учебнику географии? Я поняла это сейчас. Когда прочитала письма Лены к юнианцам. Так Лена называла кружковцев "Сельмаша", с которыми мечтала о воображаемой стране Юно — республике юности. К с каждым годом народонаселение этой страны росло: судьба шла тому навстречу. Лена работала в пионерских газетах: с 1930 года в Ростове-на-Дону — в "Ленинских внучатах", потом в Москве — в "Пионерской правде". Она была литературным консультантом, отвечала на письма ребят. Теперь не только кружковцы "Сельмаша", но и корреспонденты детских газет, ее подопечные: Таня Дудкина, Валерий Марчихин, Лена Яненко, Ваня Папуловский и многие другие — стали полноправными
гражданами Юнианы».
13. ИВАН ПАПУЛОВСКИЙ, ЖУРНАЛИСТ, ГРАЖДАНИН ЮНИАНЫ.
«Мы жили в замке из света и воздуха. Окружающий мир был прекраснее райских кущ, и Правда и Справедливость царствовали в нашей Стране Юности на равных началах с товарищем Поэзией. Из-под пера обитателей необыкновенного замка выходили баллады и романтические повести, стихи и рассказы о сильных и смелых людях, побеждающих Мрак и Смерть».
14. ЕЛЕНА ШИРМАН (ПИСЬМО ЛЯЛЕ ЯНЕНКО, 7 ЯНВАРЯ 1941 ГОДА).
«Тебе грустно, тебе хмуро? И мне тоже. Ну-ка дай сюда свои пальчики, я их спрячу свои ладони, хотя они у меня тоже холодные. Две холодные руки, вместе все же будут в тепле. Давай сядем рядышком и помолчим... Ну вот, а теперь потолкуем, что и как. Пришлось бросить школу? Скверно. Ну что делать? Надо перетерпеть. Пришлось поступить на курсы Союзторгучета? Придется быть счетоводом, потом бухгалтером. Скучноватая работенка, что и говорить. И все-таки из каждого свинства можно вырезать кусок ветчины.
Я планирую твою линию жизни так: 17 лет — ты счетовод, заочно учишься в восьмом классе, 19 лет — ты бухгалтер, кончаешь 10 класс. 20 лет — ты заочник института журналистики. Кроме того, ты понемножку печатаешься в "Юном пионере" и "Смене". Как ты думаешь, ничего?
Молодость всегда оптимистична. Это только я с детства (или с 15 лет) была фантазеркой и не довольствовалась обыденной жизнью, и всегда хотела каких-то крылатых людей изобрести. Надеюсь, что мои дочки — Танюша и ты — не будут на меня похожи. Ты не возражаешь быть моей дочкой или лучше сестренкой? Нет, не буду навязываться, это нехорошо».
15. НАТАЛЬЯ БАКУЛИНА.
«О Валерии Марчихине она говорила мне много. Сама дивилась этой любви, и было чему удивляться. Видела она его всего-навсего два раза. И до и после этих коротких встреч была переписка, шесть лет. А началось с того, что в 1936 году Лена — литконсультант пионерской газеты "Ленинские внучата" выловила из груды читательских писем стихи, которые показались ей незаурядными. Валерию, автору этих стихов, было тогда 15 лет, Елене — 29».
16. ЕЛЕНА ШИРМАН (ИЗ ПИСЬМА ВАЛЕРИЮ МАРЧИХИНУ, 11 МАЯ 1936 ГОДА).
«...на месяц уезжаю собирать фольклор по Дону и Донцу. Чудесная командировочка. Чертовски люблю бродить по свету. Это у меня с 13 лет, когда я зайцем убегала в Америку и было снята милицией на первом полустанке. У меня в жизни есть три самых страстных желания. Одно из них — объездить весь мир... Ого, в тебе 173 см. Ну и верзила же ты! А во мне 162. Но я считаюсь выше среднего роста. Сахар ты не любишь? А шоколад? А эскимо? Или в Роговской его нет?
У нас жара с ветром пополам. 18 мая думаю начать плавательный сезон. За зиму руки-ноги застоялись. Эх, до чего я люблю чувство невесомости в воде! Я плаваю с 6 лет и часто говорила матери:
— Во мне, наверное, кровь дельфинья. Мне в воде легче, чем на земле.
...Старости у меня быть не может и не будет. Когда разучусь понимать стихи, переплывать Дон и воевать с прошлым, я просто умру.
Жму руку. Елена».
17. ЕЛЕНА ШИРМАН (ИЗ ПИСЬМА ВАЛЕРИЮ МАРЧИХИНУ, 11 ИЮЛЯ 1936 ГОДА).
«Валя, привет! Жаркий, ростовский, донской, июльский.
Слушай, Валя, есть блестящая идея! Если ты любитель бродяжить без комфорта, но с добрыми друзьями, присоединяйся к нам. Это будет роскошный маршрут по Черноморью, по следам Таманской армии!
После этого похода ты приедешь в Ростов и поступишь в художественный техникум. Я в этом убеждена, что ты поступишь! В техникуме будешь иметь общежитие и стипендию. Кроме того, организую тебе заработок на лозунгах и плакатах. В общем, в Ростове не пропадешь.
Ты со мной всегда согласен? Рискованно. Не возьмешь ли слова обратно? Я очень дикая. Вот две строфы — мой автопортрет:
Ты не можешь,
Не смеешь свалиться,
Грузом плеч своих овладей —
Одичалою буйволицей
Ты протопаешь меж людей.
В твоей поступи тяжеловесной
Несегодняшних женщин разгон.
И становится слишком тесным
Узкий уличный небосклон.
В свое время ... тоже мечтала о голубой земле и голубых людях. Были у меня такие ультрасентиментальные строки: "придет и меня уведет за собой мучительно нежный и голубой"».
18. НАТАЛЬЯ БАКУЛИНА.
«Высшим выражением чистоты и безупречности у нее было "голубое". "Голубая моя Леоче" — это она писала дочери, воображаемой, существующей только в ее стихах и мечтах о так и не сбывшемся материнстве...
О встречах с Валерием Лена рассказывала мне подробно. Обе произошли в 1939 году с промежутком в несколько месяцев, но были очень разными... Валерий, по-видимому, догадался, что происходит с Леной. Нетрудно понять смятение юноши, на которого обрушилась нежданно-негаданно эта зрелая, пугающая своей силой женская любовь. Не желая поощрять невозможное, он вел себя отчужденно. Так они и расстались. Но переписка продолжалась. В 1942 году письма уже не приходили: Валерий погиб. Лена об этом так и не узнала».
19. ЕЛЕНА ШИРМАН (ЗАПИСЬ В ДНЕВНИКЕ ОТ 17 ОКТЯБРЯ 1941 ГОДА).
«Я — трус. Я не иду на баррикады. Я боюсь холода и бомб. Каждый день собираюсь идти на стройку баррикад и не могу. Читаю. Блок, Шкловский — "Поиски оптимизма". А там бомбят. На Ворошиловском, в горсаду, памятник Ленину. Папа строит что-то в подвале. Мать храбрее меня. Я не хочу умирать. Даже во имя...
Ах, какая стервь. А солнце, солнце. Золотая осень».
20. ЕЛЕНА ШИРМАН (ЗАПИСЬ В ДНЕВНИКЕ ОТ 4 НОЯБРЯ 1941 ГОДА).
«Большой Октябрьский подарок. Л. вызвал меня и пригласил на работу в издательство. Ответственный редактор. Я счастлива».
21. ТАТЬЯНА БАКУЛИНА.
«В один из дней около середины декабря мама показала мне крохотное объявление в газете "Молот": Ростовское издательство приглашало самодеятельных художников-карикатуристов для внештатной работы.
Я рисовала всегда, сколько помню себя. В детстве заполняла большой альбом фигурками человечков, с ногами, повернутыми в одну сторону, наделяя их характерами и биографией.
...Война застала меня в аспирантуре Пединститута на кафедре всеобщей истории с довольно солидным багажом специальных знаний по истории европейского средневековья и… прежним тяготением к изобразительному искусству... Узнав о приглашении Ростиздата, я немедленно собрала подходящие к случаю рисунки и отправилась по указанному адресу...
С трепетом душевным я переступила порог небольшой темноватой комнаты, где едва помещались два письменных стола. Я пришла около 12 часов дня, но на столах горели лампы, потому что единственное окно было забито фанерой после недавней бомбежки.
Признайтесь, уважаемый читатель, было когда-нибудь в советское время, чтобы вам, скромному просителю, улыбнулось начальственное лицо, сидящее за большим письменным столом? Не напрягайте память, думаю, что такого с вами не случалось. А со мной случилось. В этой тесной темноватой комнате мне улыбнулась женщина, сидевшая за столом напротив двери, принимая от меня рисунки. Так началось мое знакомство с редактором газеты "Прямой наводкой" Еленой Михайловной Ширман. Знакомство вскоре переросло в дружбу, несмотря на разницу в возрасте. Мне недавно исполнилось 25. Лена была на девять лет старше».
22. ЕЛЕНА ШИРМАН (ЗАПИСЬ В ДНЕВНИКЕ ОТ 31 МАЯ 1942 ГОДА).
«Вчера на Буденновском трогательный, чуть хмельной парень просил семечки. Кажется, пилот. Или просто в пилотке... А я была весь апрель на трассе. Рыла землю, мерзла, мокла, ела бранда хлыст и 200 г хлеба... Я умею владеть телом, преодолевать усталость».
23. ТАТЬЯНА БАКУЛИНА.
«Однажды Лена пригласила меня отобедать. Я тогда была очень застенчива. Но Лена уговорами и шутками добилась своего. Помню полутемную комнату, огромный старинный обеденный стол. За столом не сидит — восседает мать с непроницаемо холодным ликом. На столе, по числу едоков (нас трое) тарелки с бульоном, неотличимым от водопроводной воды (только намного ее теплее). На второе мне подали коричневую трубчатую кость без признаков побывавшего на ней когда-то мяса. Больше не было ничего, ни чаю, ни кусочка хлеба…
Не поймите написанное как злословие. Это просто сценка из жизни российской интеллигенции во время войны... Но сценка, срежиссированная хозяйкой дома, матерью Лены, и обращена прежде всего против нее. В переводе на русский язык сценка означала: "Не води в дом гостей, когда самим есть нечего". Чтобы эта семья действительно жила так изо дня в день — поверить невозможно. Этот эпизод подтвердил давно известный мне факт: "Лена Ширман была нелюбимой дочерью в семье… Результатом была попытка самоубийства. Лена рассказала мне об этом сама. Стреляла в висок (на том месте остался шрам), но, видимо, не сумела правильно поставить оружие. Пуля ударила в череп под косым углом и, не повредив его, обошла под кожей и вышла на затылке. В каком это было году, откуда она взяла оружие, об этом Лена не говорила… С юмором зато вспоминала о переполохе в семье. О причинах сообщала скупо: одиночество, недовольство собой… Ни на кого не жаловалась".
...В один из дней июля я пришла в издательство с рисунками для очередного номера... В редакционных комнатах было пусто. Хлопали незакрытые двери, сквозняки гоняли по полу обрывки бумаги. И нигде ни человека... Я побежала к Лене домой. Во дворе меня встретила квартирантка. Она сказала, что Лена уехала вместе с родителями. Это обрушилось на меня, как удар: не оповестили об эвакуации издательства, Лена не посчитала даже нужным проститься! Но, поостыв, поняла, что не имела права так думать. На попечении Лены оставались двое перепуганных стариков, до меня ли ей было. Да и планомерная эвакуация издательства вряд ли состоялась».
24. РИТА КОРН.
«Спустя много лет в "Комсомольской правде" были впервые опубликованы стихи и письма. Вслед за публикацей в редакцию пришло письмо: "Прочел в вашей газете стихи и письма Елены Ширман. Неужели это та самая Елена?" Скоро в редакцию пришел человек, живой свидетель ее последних дней.
19-летний юноша, раненый, находился у своих родителей в отпуске в станице Пролетарской, когда туда пришли немцы. Знание немецкого языка и случайная встреча с внешне импозантным и, как показалось юноше, интеллигентным фашистским офицером толкнули его на путь предательства. Он начал работать в немецкой комендатуре. За это в свое время он понес суровое наказание.
После расстрела Лены он сумел спасти ее дневник, который хранил потом всю жизнь.
Дневник напечатали в "Комсомольской правде". Затем с хранителем его встретилась Алита Михайловна и услышала все подробности последних дней жизни и гибели сестры и родителей. Свидетель рассказал, как немец с внешностью профессора, гестаповец и садист, бил ее по лицу, по голове ее книжкой стихов, подшивкой газеты "Прямой наводкой" и кричал: "Зачем ты это написала?" Лена не закрывала лица. Она молчала, хотя великолепно знала немецкий язык.
Затем он увидел Лену спустя 3 недели после ареста. Обессиленно, крепко обнявшись, мать, отец и дочь стояли в шеренге обреченных. Гестаповцы с плетками в руках загоняли людей в машину. Лена загородила отца и все яростные удары приняла на себя. Затем она протянула руки матери, помогла ей подняться в машину, поднялась сама и, обернувшись ко всем, громко сказала:
Не плачьте! Да, нас ведут на расстрел. Все равно придется умереть. Но надо уметь достойно, с достоинством, по-человечески. Не надо плакать. Посмотрите, какой чудесный день, как светит солнце!»
25. ТАТЬЯНА БАКУЛИНА.
«Женщина, в доме которой Лену арестовали, рассказывала: "Все вверх дном перевернули. Сначала ничего не нашли. Потом кто-то потянул чемоданчик, и посыпались открытки на фрицев и газеты про фрицев". Они орут, она плечами пожимает. "Не понимаю, не понимаю". Это Лена-то не понимала! У нее были переводы Рильке, дневник с ней. Его и подобрал тот человек, что работал паспортистом. Он видел, как гитлеровский офицер допрашивал Лену. Кричал на нее. А она молчала. Он увидел и услышал ее молчание.... Вечером из груды отобранных при обыске мелочей он выгреб дневник Елены и с тех пор хранил. Можно было бы рассказать о том, что значил этот день в его жизни. Как, преодолев страх, он помогал людям. Я встречала в Ростове семьи, которые называли его спасителем: он выдавал паспорта, спасал молодых девушек от угона в Германию»
26. «ПОСЛЕ НОЧНОЙ СМЕНЫ» (СТИХОТВОРЕНИЕ, КОТОРЫМ НАЧИНАЕТСЯ ПОДОБРАННЫЙ К. ДНЕВНИК ЕЛЕНЫ).
...Я стою на перекрестке
и ожидаю первого трамвая.
Рассветный ветер пронизывает меня
весьма беззастенчиво,
я забыла, что уже сентябрь
и что надо было надеть жакетку.
До дому моего далеко,
и трамваи еще не ходят.
Я ежусь от холода и ожидаю.
Над поселком плывут тончайшие
облака с розоватым отливом.
Но я не смотрю на них;
мои веки слипаются.
Я ожидаю трамвая и знаю,
что когда-нибудь он придет…
И если бы не зубная боль —
я была бы сейчас вполне
счастлива.
Перейти в архив