Ростислав Плятт — уникальный случай в российском кино и театре. Никто и никогда не говорил о нем дурного, ни о ком не сказал плохо он сам. Как его пастор Шлаг из «Семнадцати мгновений весны». Многие главы пляттовских воспоминаний начинаются со слов «Я очень любил». И далее следует фамилия любимого актера или режиссера. «Может быть, это наивно, может быть, это нас возвышающий обман, но ведь никто не может лишить меня права существовать в оптимистическом ключе. Но если вы ощутите некоторую горечь автора, поймите его правильно: он страстно не любил штампы».
В биографических справках о Плятте написано следующее: родился в 1908 году в интеллигентной семье в Ростове-на-Дону. В некоторых справках почему-то указана Москва. Видимо, авторы не могли допустить мысли, что в торговом Ростове мог появиться на свет главный интеллигент советского кино. Тем не менее, это так. Интеллигентная семья — это семья известного ростовского адвоката Ивана Иосифовича Плята. Именно Ивана и Плята — с одной буквой «т». Как Ростислав стал Яновичем и Пляттом — чуть позже.
По словам самого актера, предъявляя свой паспорт там, где это требовалось, он часто замечал некоторую озабоченность у милиционеров, когда те читали: «Плятт Ростислав Янович, русский». После этого милиционеры начинали пристально вглядываться в лицо предъявителя паспорта.
Так было до тех пор, пока актера Плятта не стали узнавать на улицах. Но первые свои году») он сыграет только в 1939-м. «Мой отец был поляк, правда, сильно обрусевший. Во всяком случае польской речи я дома не слышал. Невзирая на русское имя отца, все родные и близкие звали его Ясик, от польского Ян, — пишет о своих родителях Ростислав Янович. — Мать — Зинаида Ивановна Закаменная, была, как тогда говорили, хохлушка из Полтавы. Жили очень дружно».
Родители рассказывали Ростику, что у его колыбели сходились две бабки — Жозефина Феликсовна и Александра Лукинична. «Одна следила, чтобы дитя не усвоило ничего из хохлацкой речи, другая охраняла слух ребенка от всяческих полонизмов».
Когда мальчик вырос, выяснилось, что он знает только русский.
По словам Ростислава Яновича, «к матери я был очень привязан, нежно любил ее, но на моей памяти она все время похварывала».
У Зинаиды Ивановны были нездоровые легкие, и вскоре после рождения ребенка семья Плятов переезжает в Кисловодск. К кисловодскому периоду относится, как ее сам называет Плятт, первая детская реакция на искусство. На цирк.
«Я внимательно следил за клоунами, плененный обаянием Рыжего. Цирк гремел от хохота, но мне было не до смеха. Я буквально страдал от его «неумения», от того, что все его трюки не удавались, к удовольствию Белого, которого я уже тихо ненавидел».
Пятилетнему мальчику хотелось чем-то помочь Рыжему. Когда Белый клоун стал готовить для Рыжего очередной подвох, Ростислав не выдержал и закричал на весь зал: «Послушайте, вас обманывают!» Все решили, что так и надо: мальчик — подсадка. Отца умилило, что его маленький сын обратился к клоуну на «вы». «Может быть, в этом выразилось мое подсознательное уважение к будущему коллеге?» — предположит спустя годы Плятт.
В Кисловодске Пляты прожили восемь лет, вплоть до смерти Зинаиды Закаменной. В Ростов отец с сыном не вернулись — Иван Иосифович перевелся на работу в столицу и вскоре вновь женился — на москвичке Анне Николаевне Воликовской. У девятилетнего Ростика появился сводный брат — на два года старше. К счастью для мальчика, материнской нежности Воликовской хватало на двоих сыновей — родного и приемного.
К этому времени относится и «вторая детская реакция на искусство» — Шаляпин в роли Мефистофеля. Мефистофель потребовал, чтобы статисты, создававшие — по задумке режиссера — атмосферу кабака, убрались со сцены, они мешали петь. «Идите к черту!» — приказал им Шаляпин и продолжил арию, точно попав в ноту. Ну, а «отравление театром» произошло, когда Ростиславу было пятнадцать — на сцене актового зала родной школы, носящей имя Томаса Эдисона.
«Однако, брат Солонкин, кхи... к тебе чертовская даль, кха, кха... Насилу дошел! У... а кха!» Первую фразу своей роли Плятт запомнил на всю жизнь. Тощий и высокий Ростислав должен был играть 70-летнего старика, который много кашлял. Кроме того, старик был без зубов, лысый и с большим брюхом. После спектакля юный актер посмотрел на себя в зеркало: «Как все это интересно! Значит, может быть так: я, Плят, плюс еще кто-то и получается образ. Сколько же можно создать разных людей...».
...«Отравление театром» вызвало болезнь под названием «МХАТ». Ее симптомы — собирание рецензий на спектакли любимого театра и поиск контрамарок. Однажды кумиры Ростислава — актеры МХАТа — появились у них дома — им был нужен Иван Иосифович. Дело в том, что автор юмористических рассказов по фамилии Угрюмов написал обидную для актрисы Пыжовой рецензию. Пыжова обиделась. Артист Ключарев дал Угрюмову пощечину. Угрюмов подал в суд. Защищать мхатовца пригласили Ивана Иосифовича. МХАТ выиграл, был банкет, отец вернулся под утро. «А мне был вручен постоянный пропуск на свободное место в партере театра».
«Болезнь» прогрессировала, и когда в 16 лет Ростислав Иванович Плят получал первое в своей жизни удостоверение личности, он, во-первых, решил удлинить фамилию — чтобы лучше смотрелась на афише, а заодно сократить отчество, которое, напротив, казалось ему слишком длинным. В 1925 году смена имени была несложной процедурой: пришел в милицию, назвался Пляттом и получил соответствующее удостоверение. Никаких проверок.
Дома подросток осторожно рассказал отцу о произошедших с ним изменениях. «Кроме недоумения, никаких реакций со стороны отца не последовало. Больше к этому вопросу мы не возвращались».
Однако во МХАТ Плятта не взяли. Школы при театре тогда не было, а сразу на сотрудника молодой человек не тянул. Студия была у Юрия Завадского. Туда Ростислава и зачислили, с испытательным сроком.
В 1930 году в столице появилось новое культурное заведение — Московский государственный театр под руководством Юрия Завадского. У театра было свое помещение (правда, подвальное) — касса и зал на пятьсот мест. Одним из актеров Московского государственного стал 22-летний Ростислав Плятт.
Когда в 1936 году театр Завадского был переброшен в Ростов-на-Дону, коллеги Плятта всерьез подозревали его в причастности к этой интриге — как единственного ростовчанина в труппе. Ростислав Янович уверяет, что к перемещению он никакого отношения не имел. И вообще... Плятт пишет: «На меня, ростовчанина по рождению, свидание с родиной не произвело особенного впечатления. Все мысли были обращены к театру, где надо было жить, играть, к встрече с ростовской труппой, с которой предстояло нам слиться».
Официальная версия долгосрочной командировки звучала следующим образом: «Театру Завадского доверяется почетная задача: привить мхатовскую культуру периферийной труппе».
О том, что город в подобных прививках нуждался, можно судить по газетным статьям того времени. Вот что пишет «Молот» о ростовском Театре рабочей молодежи: «Обычный метод рождения спектакля в ТРАМе — это поездка режиссера в Москву на какой-либо удачный спектакль и по возвращении в Ростов — воссоздание на своей сценической площадке виденного и слышанного в другом театре... В театре есть способные культурные актеры. Их надо сохранить, но в то же время нужно освободиться от людей, которые являются балластом для театра». Подобные статьи обычно подписывались — Зритель. Этот Зритель знал, что надо говорить.
15 июля 1936 года газета «Молот» посвятила приезду московской труппы целую полосу. «Привет коллективу театра им. Горького» и подзаголовок — «Сегодня в Ростов на постоянную работу приезжает театр под руководством Завадского». Сам Завадский так объяснил переезд: «В Москве было маленькое помещение... а трудности нас не пугают, даже радуют». Завадский обещал: займется Горьким — «Детьми солнца» или «Варварами». Ну и «хотелось бы что-нибудь о казачестве — к 20-летию революции».
Газета дала слово и ведущим актерам московского театра.
Заслуженный артист республики Николай Мордвинов: «Я рассматриваю наш переезд как большое культурнополитическое дело».
Актер Ростислав Плятт: «Мы не новички в этом городе (в 1935-м труппа приезжала в Ростов. — С. М.). Мы знаем великолепную, отзывчивую публику — стахановцев ростовских предприятий, которые ежедневно стекаются в театр. Мы знаем, как высоко ценится ими искусство, как радостно они принимают каждый спектакль. Но это не значит, что мы должны почивать на лаврах. Мы будем выступать на сцене, которая является самой большой из сцен драматических театров Союза. Перед нами большие творческие возможности».
Плятт всегда блестяще выступал в ответственных случаях. Не задумываясь, он говорил что-нибудь вроде: «Мы счастливы оказаться на земле древней Грузии, сказочного Тбилиси, тем более, что, как нам стало известно, касса нас встречает». Но в данном случае — со страниц газеты — шутить было нельзя. Пошутить можно было на «капустнике».
«Когда мы обжились и дело дошло до «капустников», я организовал комический хор». Для этого хора Плятт написал вокальный номер, который назывался «Советская популярная массовая песня об архитектуре сцены Ростовского драматического театра имени Горького» — на мотив «Широка страна моя родная».
«Широки партера пол и стены,
Рампы — как велосипедный трек,
Мы другой такой не знаем сцены, где так плохо слышен человек».
Первой премьерой объединенного театра стала «Любовь Яровая».
«Чтобы состоялся диалог двух актеров, стоявших на противоположных концах сцены и не кричавших друг другу, а нормально говоривших, додумались вот до чего: тот, кто кончал свою реплику, подавал каким-либо жестом сигнал партнеру, что пора говорить ему. Жест был виден всегда, а текст — нет».
«Яровая» прошла хорошо, с московскими гостями, с широкой прессой. «Москва ласкала нас за то, что мы, не «бунтуя», согласились на Ростов».
Московским критикам было интересно посмотреть, как освоилась на донской земле столичная кинозвезда Вера Марецкая. К тому времени на ее счету было уже восемь фильмов. Что касается простых ростовчан — тех самых «стахановцев», то они шли в театр просто «на Марецкую».
Местная пресса внимательно следит за столичными звездами. Время-то какое серьезное — 100 лет со дня смерти Пушкина (11 февраля 1937 года на торжественном заседании, посвященном столетию со дня смерти Пушкина, силами артистов театра имени Горького были исполнены «Моцарт и Сальери», «Разговор книгопродавца с поэтом» и др.), 85 лет со дня смерти Гоголя. В 1937-м умирают Орджоникидзе и Мария Ильинична Ульянова. Плюс процессы — над троцкистскозиновьевским блоком, над «бандой» Тухачевского, Якира, Уборевича. Плюс война в Испании и принятие сталинской Конституции. Не до театра, казалось бы. Но Зритель замечает все: «Драмкружку срочно требуется суфлер, актеры не успевают учить роли».
Или вот так: «Мы считаем, что театр, носящий имя Горького, этого величайшего классика пролетарской литературы, обязан был за пять месяцев своей работы (статья от 24 февраля 1937 года. — С. М.) поставить одну из его пьес. Мы полагаем также, что театр, давший только две новых постановки, при возобновлении четырех старых мог бы работать со значительно большими творческими результатами, и в частности, в области освоения классического наследства». Уже в марте Завадский докладывает: «Будут «Враги» Горького, «Слава» Гусева, может быть «Тихий Дон» или «Гамлет» — сейчас думаем».
Судя по ростовским газетным афишам, в начале 37-го Плятт занят практически каждый вечер — в спектакле «Стакан воды». Со «Стакана воды» газетный раздел «В кино и театрах» обычно и начинался. Далее шла программа восьми ростовских кинотеатров («Огни большого города», «Дубровский» и «События в Испании, выпуск 10, 11, 12...»).
Как правило, афиша заканчивалась маленькой заметкой типа «Крайком ВКП(б) извещает, что секретарь Ростовского горкома ВКП(б) Н. Г. Колотилин, изобличенный в связях с контрреволюционерами, троцкистско-зиновьевскими террористами 30 декабря в своей квартире покончил жизнь самоубийством». Известно, что Вера Марецкая отправила из Ростова посылку своему брату Мите, посылка вернулась, и она поняла, что Мити больше нет. Понимала она и то, что старший брат Гриша после бухаринского процесса тоже обречен. Митя и Гриша — «красные профессора», упрекавшие сестру (когдато студентку философского факультета) в аполитичности...
Впрочем, всего этого в воспоминаниях Плятта почти нет. Есть про артистку Тяпкину, много лет проработавшую с Мейерхольдом. Когда в Ростове обсуждали закрытие театра имени Мейерхольда, ей одной из первых дали слово. Тяпкина вышла на трибуну, помолчала а затем сказала примерно следующее: «Ничего дурного об этом гениальном человеке я сказать не могу!» — и, зарыдав, сошла с трибуны.
...По словам самого Плятта, которому тогда было 29 лет, в те годы он был слишком легкомыслен. Легкомысленность помешала ему найти ключ к роли в «Стакане воды».
В этом спектакле его партнершей была Ирина Вульф.
Алексей Щеглов, сын Ирины Вульф, пишет, что мать играла герцогиню Мальборо, Плятт — Болинброка. «Бедная мама призналась мне, как один раз она оговорилась, задав вопрос Болинброку–Плятту: вместо «а по какой причине?» она возмущенно воскликнула: «А по какой прыжине?». Плятт спокойно выслушал эту реплику, лишь удивленно подняв одну бровь. Зато при каждом последующем «Стакане воды» перед этим роковым вопросом он внимательно глядел на Ирину Вульф и молча выжидающе поднимал одну бровь. Это была пытка».
Отомстить Ирина Вульф попросила актера Фивейского. Тот пообещал, но как — рассказывать не стал.
Фивейский в «Стакане воды» играл эпизодическую роль курьера с одной фразой: «Я тотчас передам». Произнеся эту фразу, он должен был уйти. Но не ушел. А приложив руку к уху, переспросил: «А?». «Возьмите и идите», — Плятт встревожился. «Что?» — «не понимал» курьер. Болинброк вложил письмо в руку курьеру и подтолкнул его к выходу. Но курьер выронил письмо, бумаги рассыпались, а сам гонец упал на пол, с грохотом уронив посох... Потом курьер еще несколько раз падал и рассыпал бумаги. В конце концов Плятт вынес Фивейского со сцены, вместе с бумагами и палкой.
Шутнику Плятту в то время было уже почти тридцать.
Впрочем, с годами склонность к шуткам не прошла. Спустя несколько лет, уже в Москве в Театре имени Моссовета, Ирина Вульф, тогда молодой режиссер, помогавшая Завадскому в работе с кадрами за полчаса до начала спектакля решила пройтись по гримуборным. Сначала она встретила шатающегося актера Михаила Названова. «Пьян, скотина», — подумала Вульф. Однако главный сюрприз ждал ее в гримерке Плятта. Там она увидела сползавшего со стула Плятта — с окровавленной раной на горле. «Была пьяная драка, Миша зарезал Славу», — подумала бедная женщина и в ужасе выскочила из гримерной. Через несколько минут бодрый Плятт уже просил Ирину: «Уточни мизансцену в первой картине, я и Миша сомневаемся».
Однажды в сцене с Марецкой Ростислав Плятт появился охрипшим, а его персонаж должен был петь.
— В чем дело?! Что с тобой?! — вне роли спросила Марецкая, подозревая подвох.
— У меня катар верхних дыхательных путей, — ответил Ростислав Янович шепотом.
— Пой нижними! — предложила Марецкая.
Шутки Ростислава Яновича получили в театральной среде название «пляттских». Одна из самых «пляттских» шуток — пробежаться голым вместе с уже упомянутым Фивейским по Кремлевской набережной. Когда постовой бежал к друзьям, они бросались в реку... Пытался Плятт — уже позже, в пятидесятых, в театре имени Моссовета — шокировать Раневскую: входил к ней в купе, на спор, абсолютно голым, с привязанной там где надо мыльницей. Но, как я понимаю, Раневскую было трудно чем-нибудь шокировать.
...Как можно судить из воспоминаний Плятта, свой ростовский период он не считал слишком удачным. Крупный успех Плятт имел только в «Днях нашей жизни» Леонида Андреева. Проработав в Ростове два с половиной года, Плятт возвращается в Москву. По личным обстоятельствам — его больные родители требуют ухода, и большому собственному желанию.
К 40-му году в столицу вернулась и остальная труппа — Завадскому показалось, что его ссылка затянулась, он пожаловался Станиславскому, в том числе и на большую сцену театра. Жалобу рассмотрели...
Еще на один сезон в Ростове задержались лишь Марецкая и Мордвинов.
Это была эпоха, когда считалось, что свою главную жизнь актер проживает на сцене. И судить его надо по сыгранным ролям. А его личная жизнь — это нечто если и не второстепенное, то во всяком случае публичному обсуждению не подлежащее. Представляю, сколько тем дали бы нынешней желтой прессе взаимоотношения между актерами и главным режиссером ростовского драмтеатра. У Ирины Вульф с Завадским — роман. У Веры Марецкой от Завадского ребенок, сын. А сама Марецкая замужем за другим человеком — актером Юрием Троицким, и от него у нее ребенок, девочка. Девочку Вера Петровна родила в Ростове. Знавшие Плятта люди пишут: «Вернейшим другом актера была его жена Нина Владимировна Бутова (с ней Плятт познакомился во время войны, когда непродолжительное время работал в Театре имени Ленинского комсомола). Второй раз женился после смерти Бутовой, когда ему уже было за семьдесят — на Людмиле Семеновне Маратовой».
О личной жизни Плятта известно мало. Наверняка можно сказать одно — детей у Ростислава Яновича не было.
В начале двадцать первого века в печати стали появляться статьи о романе Веры Марецкой с Ростиславом Пляттом, который, якобы, длился долгие годы. «Однажды они как сквозь землю провалились. Их месяц искали по всей стране. Завадский злился. Оказалось, влюбленные жили в гостинице в Москве, — это слова актера Георгия Бахтарова, тесно дружившего с Пляттом. — Плятт был женат на женщине старше него. Когдато та работала в театре Корша и была очень эффектной — рыжая с синими глазами. Со временем превратилась в хромую старуху и регулярно грозила ему: «Уйдешь к Верке, я повешусь. Так и знай!» И Ростислав Янович не мог уйти, как ни хотел, видимо, чувствовал, что это не пустая угроза».
К тому же Марецкая не собиралась разрушать семью Плятта. Сама она ко времени предполагаемого романа была вдовой — «малоталантливый актер Троицкий» (так о нем написано во всех справочниках) добровольцем ушел на фронт. Он погиб в 43-м под Орлом. Премьерный показ фильма «Она защищает Родину» (где Марецкая сыграла одну из своих лучших ролей) был прерван известием о его гибели. Больше замуж актриса не выходила...
В своих воспоминаниях Плятт пишет о Вере Петровне только как об артистке. «Отношения Завадского и Марецкой были необычайно содержательны, и для Веры Петровны постоянное общение с Завадским стало жизненной необходимостью. Когда я впервые увидел Марецкую, они с Завадским были мужем и женой». «Без контроля Завадского ни одного шага в искусстве она сделать не смогла». «Казалось, без Ю. А. она физически существовать не могла». И еще: «Мы и с ней, и с Завадским были, смею сказать, друзьями. Но если мне случалось войти в комнату, когда они работали, разговор тотчас же прекращался, они меняли тему, занятия приостанавливались». Замолкали, потому что входил именно Плятт? «Где-то в существе ее прятался Рыжий, да-да, тот самый Рыжий, по которому тоскует цирковая арена».
Иногда Плятт называл Марецкую Рыжей. А к Рыжим он был неравнодушен. Имеются в виду и клоуны, и женщины.
Был роман или не было, наверняка мы уже не узнаем.
Любопытный факт — в 1957 году Плятт вместе с Марецкой приехали в Ростов. Ввелись в спектакль «Катрин Лефевр». Сыграв несколько спектаклей, вернулись в Москву.
В 1978 году ушли из жизни и Марецкая, и Бутова. Алексей Щеглов (сын Ирины Вульф) так описывает свой визит к Плятту в это время : «Кто-то открыл мне дверь — Ростислав Янович встретил меня в спальне. В комнате были две кровати. Плятт прилег на одну. Вторая была застелена и пуста. Нины больше не было. Он был один в этой комнате на двоих».
Удивительный факт — оказывается, популярность актера не всегда зависит от количества освоенных им ролей. Ни разу не сыгравшая главную роль Раневская, запомнилась зрителям больше, чем та же, блиставшая во многих фильмах, Марецкая. Мало кто сможет вспомнить, как выглядел заслуженный артист республики Николай Мордвинов. Но все знают пастора Шлага–Плятта, который так и не научился ходить на лыжах. Почему так произошло? Загадка. Как любовь. Не знаю, был бы Плятт народным любимцем, если бы не «Семнадцать мгновений весны». Вряд ли. По крайней мере ни один другой его персонаж не стал героем анекдотов. «От чтения бумаг Штиpлица отвлек скpежет деpева по асфальту. Выглянув наpужу, Штиpлиц увидел возвpащающегося на лыжах из Швейцаpии пастоpа Шлага».
Очень был нужен зрителям именно такой — обаятельный, беззащитный и в чем-то нелепый человек. Интеллигент Пастор Шлаг (прочитал, что это первый положительный образ священника в советском кино). Должны же где-то существовать такие пасторы. Пусть мы их не встречаем в реальной жизни. Но они должны быть. Они должны дойти до швейцарской границы.
А еще они должны играть роли, несмотря ни на что — на премьере спектакля «Дальше — тишина» Плятт вышел на сцену со сломанной рукой.
Они должны отказываться от выигрышных ролей — когда Леонид Гайдай снимал свою версию «12 стульев», Ростислав Янович пробовался на роль Воробьянинова. Но Плятт не стал настаивать на этой роли, ограничился «голосом за кадром». Без протекции Плятта не утвердили бы Сергея Филиппова на роль Ипполита Матвеевича — тяжело больному актеру работа в буквальном смысле продлила жизнь: всем тогда казалось, что он воспрял духом.
Плятт не был депутатом, но к нему ходили с просьбами бытового, так сказать, плана и творческого — «цензура не пропускает спектакль, замолвите словечко». И Плятт звонил в инстанции. Звонки помогали. «Ну, раз уж Плятт звонит...».
В 1987 году Плятт тяжело заболел. Последней его работой стала книга мемуаров «Без эпилога». К середине июня 1989-го выяснилось, что многие ее главы не дописаны.
— Издательство от вас не отстанет, — укорил Плятта редактор Борис Поюровский.
— От меня отстанет, потому что мне совсем плохо. Надеюсь, вы меня поняли? — спокойно ответил Ростислав Янович и посмотрел так выразительно, что не понять было невозможно.
4 июля актер умер.
Сын Ирины Вульф Алексей Щеглов установил на углу его дома (пересечение Большой и Малой Бронной) черную мемориальную доску, где написано просто: «...ПЛЯТТ».
Перейти в архив