Сегодня книги Веры Федоровны Пановой можно купить разве что у букинистов —«Спутники», «Сережа», «Кружилиха»... А с конца 40-х она была, что называется, культовым литератором. За право первыми печатать ее романы боролись лучшие советские журналы, спектакли по ее пьесам шли по всей стране, по ее киносценариям снимали кинокартины П. Фоменко и Т. Лиознова... Читатели мешками присылали ей письма — народ хотел знать, как дальше живут герои ее книг. И Панова отвечала: эти женились, а эти мебель купили... «Пусть внуки когда-нибудь прочтут, какая-такая была у них бабка, плебейка, вышедшая в число писателей», — писала она на закате жизни.
Родом из крепостных. Статью своей Панова пошла в бабку по линии отца — в девичестве Грибанову. Круглое лицо, курносый нос.
Прадед Пановой Грибанов был крепостным Московской губернии. Самолично выкупив себя и свою семью, приехал «в теплый и богатый Ростовна-Дону, — вспоминала Панова. — Няня показала мне их домик на Софийской улице (ныне — 1-я Майская. — «Главный»). Этот домик-крошечка в три окошечка... Он был столяр-краснодеревец». Вскоре трудолюбивый прадед вошел в купечество, открыл магазин. Дочку выдали замуж за приказчика Панова, который «оправдал доверие, был к тому же собой недурен, не пил».
После смерти отца богатая наследница прогнала мужа и «окружила себя бог весть какими проходимцами — картежниками, выпивохами, никчемными людьми, преимущественно из тех кавказских красавцев, которых всегда так много было в Ростове. В два-три года в их руках оказались все ее деньги, доходные дома и все нажитое прадедом».
В наследство отцу писательницы ничего не досталось. Кроме образования: окончил в Москве академию коммерческих наук, знал три языка. В Ростове служил в банке Общества взаимного кредита. Его семья надеялась, что женитьбой на богатой даме сын спасет их от нужды. Но Федор Панов женился по любви — на дочери бедной учительницы музыки. Будущую писательницу, родившуюся в 1905 году, отец назвал Верой в честь своей жены. Как и первую яхту, построенную собственноручно. Речной спорт был его страстью. В районе Гниловской Панов основал первый яхт-клуб. «Но очень скоро к неведомому ранее развлечению прихлынули толпы людей... Стали приезжать на извозчиках и на баркасах — с шампанским, музыкой, певичками. Тогда отец и его товарищи бросили это место и построили новый яхт-клуб против 39-й линии».
В 1910 году, в день своего 30-летия, Федор Панов вышел на своей «Вере» на прогулку. Иногда он устраивал, по словам писательницы, «настоящие представления перед мамой, сидевшей на террасе яхт-клуба: нарочно опрокидывал яхту и приплывал к пристани». Но в тот день он не выплыл, исчез в Дону на глазах жены. Верочке — пять лет, есть еще младший сын и старушка-мать... Поседевшей в одну ночь вдове пришлось искать заработка в фирме, торгующей парфюмерией. Жили скудно, снимая домик на 1-й линии. Но во что бы то ни стало Верочке решили дать образование.
От бойцов 1-й Конармии. В 1915 году Верочка поступает в частную гимназию Любимовых. Учеба нравится, но мешает любимому занятию — чтению: «казалось, что гимназия не поможет мне стать писательницей (а я уже тогда мечтала стать ею)». Панова уходит из гимназии: «С тех пор, когда в анкетах приходится отвечать на вопрос об образовании, я пишу: самообразование».
А на дворе смутный 17-й. В городе правит коммуна, против которой восстает юнкерское училище, окопавшееся в Балабановской роще. По улицам льются пулеметные очереди. В Ростов-на-Дону приходит гражданская война. В домах — буржуйки, за продуктами — на главную «толкучку» — в район нынешней площади Гагарина: «на мешках драгоценной муки и кадушках масла сидели станичные бабы, а кругом кишмя кишел народ: кто продавал брюки, кто пальто, кто вазочку... Так как мама стеснялась продавать на народе всякое старье, да и получалось это у нее, бедняжки, как-то неудачно, неприбыльно, то выходить на толкучку стала я», — вспоминает Панова.
Мать болеет «испанкой», у 12-летней Верочки — цинга... От голодной смерти семью Пановой спасли бойцы 1-й Конармии, остановившиеся в их доме: «Они принесли няне мешок муки, мешок пшена и тушу говядины и сказали ей так: «Вот, бабка. Ешь сама и корми своих, но чтоб и мы были сыты».
Однажды нянька отдала Вере и стопку превосходной писчей бумаги: «Это тебе ребяты подарки прислали». В то время Вера писала стихи — по ее словам, «дурацкие девчоночьи стишата».
В 17 лет знакомый их семьи Владимир Филов устроил Панову в редакцию «Трудового Дона» (ныне «Молот»): «Я стала помощницей районного организатора рабкоров по Нахичеванскому району», — вспоминала Панова, называвшая себя «старой газетной волчицей».
Молодожены и «Капитал». По моде тех лет Панова взяла псевдоним — стала Верой Вельтман. Она носила красную косынку, была негромкой, молчаливой и деловитой. Работать садилась за стол, в характерной позе — поджав под себя одну ногу. Закуривала папиросу и мужским почерком писала без помарок, за что машинистки ее обожали.
Ее статьи и фельетоны выходили сразу в нескольких газетах — «Молот», «Советский Юг», «Большевистская смена». Когда в Ростове открылась пионерская газета «Ленинские внучата», Вера Вельтман вошла в ее штат. Редактором «Внучат» был известный в советские времена писатель Полиен Яковлев, автор известного ростовским школьникам «Первого ученика». Среди коллег — Виталий Губарев, будущий автор «Королевства кривых зеркал».
К сожалению, в архивах Донской публичной библиотеки мне не удалось разыскать газет с ее публикациями.
В «Сентиментальном романе» Панова написала о своей журналистской юности: «В него вошли многие здания моего города Ростова-на-Дону, его церкви, магазины, рынки, его мостовые с булыжником крупным и расшатанным, как старые зубы, не говоря уже о людях всевозможных классовых групп и занятий... со всей своей одеждой, судьбами, чертами характера».
По вечерам Вера с друзьями ходила в Дом работников просвещения (нынешний музей ИЗО), где собирались члены Ростовской ассоциации пролетарских писателей (РАПП ). Здесь Панова впервые увидела писателя Погодина, услышала читающего свой «Разгром» Фадеева...
Такие были времена.
Кстати, в начале 60-х годов «Сентиментальный роман» за два месяца полностью напечатала одна из газет в Риге: «Странно, что Рига, а не Ростов», — писала на сей счет Панова.
В 20 лет Вера вышла замуж за вожака ростовского комсомола — Арсения Старосельского. Выросший в достатке, после революции Арсений в знак протеста ушел из своей «мелкобуржуазной» семьи. Молодожены поселились в комнатушке на Среднем проспекте. По наставлению мужа Панова штудировала Маркса и Энгельса. Особо тяжко давался ей «Капитал», который она читала вслух под комментарии мужа.
Еще Старосельский мог виртуозно свистеть. И не абы что: Моцарта и Бетховена, Шопена и Рахманинова. Еще боготворил Маяковского, читая его специально натренированным басом. Сам Маяковский был удивлен, услышав его в Ростове: «Это кто же таким басом читает мои стихи?» «Арсений мог читать непрерывно, особенно «150 миллионов». До сих пор не люблю эту поэму», — вспоминала Панова. Забирать из роддома жену с новорожденной дочерью Арсений пришел с одеяльцем кумачового цвета: другие казались ему мещанскими. Дочь назвали Наташей. Но спустя время и это имя показалось Арсению мещанским: вот Аля — гораздо современней.
«А я раздражалась против него все больше. Возмущало, что моих близких он считает мещанами, а о себе думает, что он подлинно новый человек, победивший пережитки прошлого и всегда поступающий в истинно пролетарском духе, — вспоминала Панова, — мне вдруг стало с ним очень скучно».
В это время в ее жизни появился Борис Вахтин. Родом из Ленинграда, он приехал в Ростов на должность зампреда крайбюро юных пионеров.
Вахтин любил чай с вареньем, но мог и дать сдачи хулиганам, сердечно относился к маленькой Наташе и однажды назвал Веру «Деточка моя...» «Никогда Арсений не говорил мне таких слов. Он бы, наверное, счел их мещанскими», — вспоминала Панова. Все прошло без семейных драм: в 1929 году, когда они собрались жить вместе, Старосельский собрался жениться во второй раз.
«Лучезарное видение моей жизни: идет мне навстречу по Богатяновскому Борис Вахтин... До его гибели было еще почти 10 лет, и мы успели полюбить друг друга, пожениться, и у нас родилось двое сыновей, названных, по вахтинской семейной традиции, Борисом и Юрием, старший — в 1930 году, младший — в 1932-м», — писала в своих воспоминаниях Панова.
«Вера, прощай». 1934 год. В их доме, на Богатяновском, 80, звонит телефон. Это муж, который в то время заведует отделом информации в газете «Молот»: «Кирова убили!»
В стране идут «чистки» троцкистов, в Ростове одним из первых страдает Вахтин. Его увольняют с работы, лишают партбилета. В те же дни, как пишет Панова, редактор «Ленинских внучат», «добрейший Полиен Николаевич Яковлев вызвал меня к себе в кабинет и сказал: «Вера Федоровна, поверьте, мне это очень трудно вам говорить, но нам придется расстаться». Приказ был вывешен с молниеносной быстротой.
12 февраля 1935 года Вахтин устраивается подручным слесаря на «Ростсельмаш». Его первая рабочая смена стала последней: в ту же ночь Вахтин был арестован. Панова пишет письма Калинину, стоит с передачами на улице Энгельса, где и тогда располагались «органы», ее вызывают на допрос... Нелепые вопросы, бессмысленные подозрения. Не признав обвинения в свой адрес, коммунист Вахтин получает 10 лет «строгача» на Соловках. С тремя детьми, вместе с мамой Вера Федоровна, которую никто не берет на работу, живет на присылаемые свекровью 100 рублей. От Пановой на улицах шарахаются знакомые: «Просто так у нас не сажают!» Добрым словом Панова вспоминала лишь пару семей — например, известного ростовского филолога Вениамина Жака, помогавших ей в те годы. В 1936 году Пановой удается добиться свидания с мужем, и она едет в город Кемь. Разрешенные 10 часов свидания в присутствии коменданта: три дня по два часа и четыре дня по часу. Она жарит мужу картошку, добывает у местных яйца и даже кусок мяса на бифштекс...
«Прощаясь, я его поцеловала и перекрестила ему лоб, я знала, что он думает о самоубийстве... Потом я вышла и пошла к воротам... И вдруг я услышала голос Бориса: «Вера, прощай», и он прошел за колючей проволокой — уже в самый, самый последний раз я увидела его солнечные волосы и прекрасное, неповторимое лицо».
Спустя год Борис Вахтин был расстрелян. Реабилитирован посмертно.
За синей птицей. В 1937 году Вера Панова с детьми и матерью навсегда покидает Ростов. Уезжает из-за страха быть арестованной, из-за бедности, из-за детских болезней... Село Шишаки, что на Полтавщине, стало их приютом на пару лет. Жизнь в Украине хлебосольна, но больно уж тосклива.
Все началось с заметки в харьковской газете «Комунiст» о конкурсе на лучшую пьесу для колхозного театра. Приехав в Ленинград, днями напролет, ютясь у родственников на оттоманке, Панова сочиняет пьесу «Илья Косогор» — о кулаке-мироеде.
«Конечно, я не надеялась ни на какую премию...»
На последние 30 рублей Панова переезжает в Москву. И вдруг — удача: ей удается получить первый литературный заказ на сценарий новогоднего утренника. Четыре тысячи — неслыханные деньги! Накупив гостинцев, Панова отправилась на Полтавщину, к матери и детям: «Не помню, откуда я набрала столько чемоданов, но в момент моего отъезда из Москвы их было пять. Они были до отказа набиты тканями, обувью, но по преимуществу съестными припасами».
По возвращении в Москву ее ждало известие: ее пьеса «Илья Косогор» победила на конкурсе! Приз — 7 тысяч рублей. «С этой пьесы началось мое бытие как драматурга», — вспоминает Панова. 1940 год стал одним из самых удачных в ее жизни: еще одна ее пьеса «Старая Москва» побеждает на Всесоюзном драматическом конкурсе и сразу же принята к постановке театром имени Моссовета. Репетирует сам Завадский — «чарующе любезный и обаятельный». Следом за ее пьесу берется ленинградский театр им. Пушкина.
Панова живет с дочерью в Царском селе, готовится перевести с Украины мать с сыновьями и шьет новое платье к премьере: «Куплю элегантное пальто, новую шляпу, новую юбку и т.д. Имею также лайковые перчатки и хорошие чулки». Наступает солнечный и жаркий июнь 41-го…
Сороковые-роковые. Шипенье летящих снарядов, залитое огнем Царское село. Вражеские войска уже в городе, издан приказ об эвакуации всех жителей. В октябре 41-го Панова с дочерью пешком выходят из Царского села. Идут на Украину — к матери и сыновьям, больше некуда. Через Псковщину, Прибалтику и Белоруссию — по оккупированной территории, три тысячи километров по ревущей от смертельной беды стране. «Где мы шли пешком под ледяными зимними ветрами, где ехали по узкоколейной железной дороге в узеньких и холодных немецких вагонах? Совершенно не помню, где все это было... Только факты остались в памяти, один другого страшнее», — вспоминала Панова. Чудом уцелевшие, они доберутся к родным. И начнется работа в колхозе, где вчерашняя премьерша будет ворочать неподъемные мешки, голодать, замерзать. Два года и пять дней провела Панова в оккупации, и каждый день мог стать последним.
После освобождения Украины ей вдруг придет письмо из Перми от первого мужа — Арсений Старосельский, отморозивший на фронте обе ступни, вызовет их к себе. И Панова с тремя детьми и старенькой мамой отправятся в город на ледяной Каме. Она работает одновременно в двух газетах.
Герой ее очерка по фамилии Пирожков запал Пановой в душу настолько, что она решилась на повесть.
«Семья Пирожковых» сразу стала жить легкой, удачливой жизнью, — вспоминала Панова. — Впервые я тогда ощутила, что могу внушать людям хорошие чувства».
В декабре 1944-го по заданию редакции Панова два месяца колесит по стране в военно-санитарном поезде, который вывозит раненых из боевых мест. Его бригада стала героем ее новой повести — «Спутники». Она пишет «легко и счастливо», и в 1945 году везет в Москву.
В редакцию журнала «Знамя» она вошла в старых подшитых валенках, укутанная платком, завязанным узлом на спине.
Никто не мог бы подумать, что это — будущая всесоюзная знаменитость. Впрочем, даже тогда в валенках и зипуне она держалась уверенно и с достоинством.
«Грузите велосипеды бочками». «Спутники» имели оглушительный читательский успех. Обладая литературным талантом, Панова всегда писала своих героев без идеологических прикрас. Герой-коммунист у нее мог не любить жену, другой и вовсе был хапугой... А по-другому не могла: «Если бы я писала так, как им нужно, всем бы было хорошо: и Союзу писателей, и райкому партии, и мне». Терпеть не могла бесполых героев — без страстей, без любовных страданий: «Моралисты это клубничкой называют. Какая клубничка — самый настоящий хлеб!»
На Панову, которой в то время исполнился уже 41 год, обрушивается слава. В 1946 году она переезжает из Перми в Ленинград, ее принимают в Союз писателей СССР . Ее — дочь купца, жену расстрелянного врага народа... Вряд ли бы это стало возможным, если бы книги Пановой не полюбил самый главный читатель страны — Иосиф Сталин.
В 1947 году Веру Федоровну Панову награждают Сталинской премией: «В течение всего дня без перерыва шли звонки и телеграммы. Лучшая телеграмма была от Бори и Юры: «Грузите велосипеды бочками, братья Карамазовы». Я обещала мальчикам, в случае если получу премию, купить им по велосипеду».
Потом были еще две Сталинских премии: роман «Кружилиха» (1948), повесть «Ясный берег» (1950).
Панова получает шикарную квартиру в знаменитом писательском доме на Марсовом поле. Поначалу литературная элита воспринимает ее как выскочку, к тому же держится она на дистанции. Но со временем Панова приобретает заслуженный авторитет.
Она невероятно много работает: ходила шутка, что у нее «стояли три пишущие машинки и все три с начатыми закладками: проза, пьеса и сценарий!» Даже на отдыхе в Коктебеле в ответ на приглашение погулять она, как всегда, спокойно и убедительно отвечает: «Дорогие мои, у меня большая семья, которую нужно одеть, обуть и накормить».
Весь дом держится на ней. В перерывах между сочинительством встает к плите, к своим «дамочкам-кастрюлькам»: «Досочиню-ка я обед. Я такие борщи умею сочинять!»
«Яркая помада, медный оттенок волос, в ушах крупные серьги-клипсы... Как много здесь от молодости, той, ростовской, южной, что остается в крови на всю жизнь» — так ее описывает писательница Инна Гофф.
На первом месте для нее — дети: «Если бы для блага детей нужно содрать всю кожу живьем, я и минуты не колебалась бы». Вера Федоровна считала, что все заработанное принадлежит ее детям так же, как ей самой, и доверяла им безмерно. Такой подход к воспитанию не сделал их барчуками: Наталья Старосельская стала переводчицей, Борис Вахтин — ученым и писателем, младший Юрий — доктор биологических наук.
Литература для Пановой была на втором месте, а на третьем — преферанс: «Мозг — не машина. По команде не остановишь. Не может думающий человек для отдыха в идиотизм впасть. Тут-то пулечка-голубушка и выручает». Кстати, в карты она научилась играть еще в Ростове. Тогда играли в покер. Из картона нарезали кругляшки — «чипы», которые затем обменивали на деньги. Вера Федоровна всегда играла по-мужски — без жалоб, спокойно. Но могла так рявкнуть, если кто осмелился обратиться во время ее мизера!
Кстати, за преферансом она и знакомится с критиком Всеволодом Кочетовым — автором множества статей, бичующих «несознательных» литераторов того времени.
«Отличный партнер, играет легко, шутник, остроумец, душа общества. Говорили мне, что зубы-то у него волчьи, а злобности на троих хватило бы. Играл в преферанс, а у него был булыжник за пазухой. Взял и запустил в меня», — вспоминала Панова.
Это было в 1954 году, в Комарово. Закончив игру, Кочетов возвращался к себе и сочинял разгромную статью о ее новом романе «Времена года». Сердце Пановой не выдержало: случился инфаркт.
Возможно, пытаясь уберечься, в 1958 году Вера Панова стала одной из тех, кто осудил Пастернака за его роман «Доктор Живаго»: «В этой озлобленной душе... нет ни чувства родной почвы, ни чувства товарищества, кроме безмерного эгоизма...».
Говорят, она корила себя за это. Как бы то ни было, но впоследствии для книги своих воспоминаний Вера Федоровна Панова возьмет строчки Пастернака. «Мой обожаемый Пастернак», — напишет она на закате дней и будет дарить книги поэта своим внукам.
Дар и Довлатов. Еще в Перми Панова в третий раз вышла замуж за писателя-фронтовика Давида Яковлевича Дара, приняв в свою семью и двух его детей. Дар — маленький, всклокоченный, рыжий, со шкиперской трубкой в прокуренных зубах... «Чудак, оригинал.
Начинающим авторам деньги одалживает. Советскую власть открыто ругает...», — описывал Дара Сергей Довлатов. При своей именитой жене Давид Дар был, как сейчас принято говорить, неформалом. На встречах с пионерами он мог сказать, что эрекция — самое главное для советской молодежи. «Ее отсутствие, — пояснял Дар, — мешает человеческой порядочности, честности и хорошему воспитанию».
В их роскошной квартире на Марсовом поле Дар принимал начинающих поэтов, приговаривая: «Давайте ловить кайф под музыку «Битлз!» Говорят, поэтически настроенных юношей он, когда уж седина ударила в бороду, полюбил особенной, нетрадиционной любовью... Говорят также, что Панова делала вид, что не замечает странностей мужа. Однажды она процитировала Овидия: «Любовь, как и мораль, у каждого своя».
«Для меня весь мир окрашен сексуально... Эта моя особенность много лет причиняла боль моей талантливой, умной и очень любившей меня жене. Мне было жаль ее, я страдал вместе с нею, но ничего не мог с собой поделать», — писал Дар уже в Израиле, куда он эмигрировал после смерти Пановой.
В 1967 году Давид Яковлевич обратился к Всесоюзному съезду писателей с письмом в защиту Бродского. А через месяц у Веры Федоровны Пановой случился инсульт, которого она боялась больше всего на старости лет, «кондратий», — как называла она свою болезнь, до конца дней приковавшую ее к инвалидному креслу. В те годы и свела судьба Панову с Сергеем Довлатовым. Будучи приятелем ее старшего сына, он несколько лет служил ее литературным секретарем.
«...Я был чем-то вроде секретаря Веры Пановой с широким кругом обязанностей — от переписки с Чуковским до вынесения мусора, — так писал Довлатов. — К роме прочего я читал Пановой, наполовину разбитой параличем, книжки вслух. Надо сказать, у старухи был хороший вкус, и перечитывали мы, в основном, десяток одних и тех же книг. Томас Манн, Булгаков, Гоголь, Достоевский, Толстой». Из современных авторов Панова признала лишь Битова и Владимова.
Довлатов вспоминает, как ее настолько рассмешил один из рассказов Владимова, что пришлось вызывать медиков с кислородной подушкой.
Говорят, Панова привязалась к Довлатову из-за необыкновенной ловкости и легкости рук. Когда ей было плохо, только ему она доверяла устроить ее в кровати. «Беседовали мы с Пановой. «Конечно, — говорю, — я против антисемитизма. Но ключевые должности в российском государстве имеют право занимать русские люди». «Это и есть антисемитизм, — сказала Панова. — То, что вы говорите, — это и есть антисемитизм. Ключевые должности в российском государстве имеют право занимать ДОСТОЙНЫЕ люди», — это отрывок из книги Довлатова «Соло на ундервуде». Вера Федоровна Панова стала, пожалуй, единственным положительным персонажем довлатовской прозы.
Последнее слово. «Я, Панова Вера Федоровна, родилась 20 марта 1905 года в Ростове-на-Дону, умерла 20 июня 1967 года, когда меня поразил инсульт, лишивший меня возможности ходить и владеть левой рукой. Официальная дата моей смерти будет какая-то другая, но для себя я числю указанную дату...» — так писала она на закате лет. Семь лет проведет она в инвалидном кресле. Семь лет тяжких страданий. По Ленинграду ползут слухи. Судачат о ее удручающей немощи: «Состояние мое все то же, хотя лечат отменно и как-то даже изысканно — и заграничными лекарствами, и телепатией (с ее помощью я хоть как-то сплю по ночам), и народной медициной», — пишет она давнему другу В. Жаку в Ростов-на-Дону.
Кто-то передает, что писательница окружила себя иконами, крестит всех на прощание — неслыханно, по тем временам. Сплетничают о бесшабашном муже, поговаривают о нахлынувшей нужде. «Попала на мель — прожилась до копейки», — сообщает она сама в письме 1969 года.
«Попробую новый роман. Я бы хотела еще кое-что успеть сделать. Это кое-что переполняет мои дни и ночи, почти не остается времени думать о болезнях и обидах судьбы», — это письмо датировано январем 1973 года, за пару месяцев до смерти писательницы.
Она так и не выбралась в «родимый город», как называла она Ростов-на-Дону. «С детских лет я люблю этот город, его линии, свет, звуки, горячее дыхание его жизни, — писала она о Ростове. — Живой, кипучий город, город-бунтарь, город-работник и остроумец».
Вера Федоровна Панова скончалась в марте 1973-го. Ее отпели в Никольском морском соборе, похоронили по православному обряду на комаровском кладбище. Таково было ее завещание — вопреки всем советским понятиям.
Перейти в архив