КТО ТАКОЙ.
Лев Атлас, известный исполнитель, педагог, альтист и скрипач, родился в Астрахани 23 ноября 1952 года. В 1977 году окончил Ростовский музпед по классу скрипки профессора С.Б. Куцовского, аспирантуру в Гнесинке, в классе профессора Я.П. Александрова. В 1991 году Лев Атлас эмигрировал с семьей в США. В 1992 году приглашен концертмейстером альтов в оркестр Шотландской Оперы. С 1997 года является профессором кафедры струнных инструментов Королевской консерватории Шотландии по классу альта и камерного ансамбля. Профессор Лев Атлас создал серию мастер-классов под названием «Трансцендентальный альт», которая получила широкое признание как в Великобритании, так и во многих других европейских консерваториях. С 1999 года является основателем и художественным руководителем Русского Культурного Центра Шотландии. В 2000-м основал клейзмер-джаз-трио «Кошка». Трио гастролировало в Британии, Европе, Норвегии и Америке, 4 оригинальных диска стали бестселлерами. В 2013 году Лев защитил докторскую диссертацию и стал первым исполнителем-струнником в Великобритании, которому была присуждена ученая степень Доктора Музыковедения и Философии сразу двумя институтами — Университетом Сент-Эндрюс и Королевской консерваторией Шотландии за научную работу «В тени Шостаковича». Исследование посвящено советской камерной музыке 1970–1990 годов, значительная часть которой в процессе распада Советского Союза была забыта или утеряна.
— Итак, получив двойку на экзамене по научному коммунизму в столичной консерватории, вы приехали в Ростов, потому что в здешний музпед брали с «пятым пунктом». С чем был связан такой либерализм?
— С историей создания Ростовского музыкального пединститута. Тогда он не был консерваторией, но по учебным программам это, конечно, была консерватория. В Ростов приехал ряд не просто хороших, а выдающихся педагогов из разных концов Советского Союза — из Свердловска, Новосибирска, Петрозаводска... Молодому институту (в этом году консерватории исполняется 50 лет. — «Главный») нужны были прежде всего результаты, и в Ростов стали приезжать евреи из разных концов Советского Союза, которых не приняли или прогнали из других вузов. Особенно это касалось струнной кафедры. Их брали с удовольствием. К тому же в Ростове было меньше проблем с антисемитизмом, чем в центральных вузах... Мы жили в относительно провинциальном городе, но, несмотря на все проблемы и недостатки, здесь была совершенно удивительная творческая атмосфера. Все горело. Я сейчас работаю в Шотландской королевской консерватории, техническая база изумительная, в каждом классе стоит «Стейнвей», все замечательно. Но если я после шести вечера прихожу туда, консерватория почти пустая, а она раза в три-четыре больше ростовской. Никто не занимается. У нас такого не было, мы шли к половине шестого утра занять очередь, чтобы попасть в класс позаниматься. Вечером занимались до полуночи, пока нас бабушки не выгоняли. Никому не приходило в голову, что по специальности можно получить четверку. Дух соревновательности был удивительно высок. Кроме того, в Ростове были потрясающие вещи, например, музыкальный клуб, который вел Анатолий Цукер. Уровень дискуссии был удивительно высоким. А какие были потрясающие капустники! Наверное, все в моем возрасте смотрят назад и говорят, что все было лучше. Но, думаю, в моих словах есть доля правды.
— А почему в Шотландии не остаются после шести?
— Может быть, я не совсем прав, и те, у кого есть стремление и горение, конечно, занимаются. Я не хочу сказать, что на Западе —плохо, а в Советском Союзе все было хорошо. Это не так, иначе бы я не уехал. Но здесь люди учатся в первую очередь, чтобы получить работу. Человек должен чему-то научиться и стать в чем-то незаменимым. На это направлено все обучение на Западе. А мы об этом не думали. Каждый считал себя великим музыкантом. Но великими музыкантами становятся единицы. Это не зависит от уровня преподавания. Если у меня рост 1 метр 72 см, то я никогда не буду играть в американской баскетбольной лиге, а хотелось бы. Так и в музыке — существует какой-то предел таланта. Даже если заниматься по 20 часов в день... И люди, которые проучились 5 лет, стремились стать лауреатами, вдруг чувствуют себя невостребованными. И тогда надо идти в оркестр или преподавать. А у нас у всех было идиотское представление, что оркестр — это шаг вниз. На Западе все наоборот. Оркестр — это то место, где музыка живет. Без оркестра все, что написано великими композиторами, остается пустым звуком.
— Работа в оркестре в той же Шотландии обеспечивает достойный уровень жизни?
— Конечно, в этом все и дело. Профессиональные оркестры дают возможность музыкантам жить нормально. А большие и знаменитые оркестры: Нью-Йоркский филармонический, Берлинский —платят очень хорошо, как самым высокооплачиваемым технарям, компьютерщикам. Попадая в такой оркестр, ты обеспечиваешь себе достойный уровень жизни на долгие годы, социальную защиту, пенсию и так далее.
— Как вы решили уехать?
— Когда я демобилизовался, пошел работать в оркестр. Проработал недолго, и ко мне обратились двое ребят, старше меня на 2–3 года, Саша Вольпов и Леня Айзенберг. Они предложили мне поступить к ним, в квартет ростовской филармонии, альтистом. Это был очень нервный момент в жизни. Во-первых, надо было освоить новый инструмент, потому что я был скрипачом, во-вторых, вписаться в компанию трех человек, которые уже давно работали вместе и были хорошо известны в Ростове. Юрий Юрасов был замечательным первым скрипачом, я никогда не слышал такого звука, как у него. Леня Айзенберг, вторая скрипка, и Саша Вульфов, виолончель, были очень хорошими, крутыми музыкантами. И я присоединился к этой компании, начал осваивать альт. Мы поступили в аспирантуру, к профессору Александрову, это был очень известный человек в мире музыки, и начали готовиться к всесоюзному конкурсу, практически круглосуточно. Конкурс имени Бородина существовал в Советском Союзе давно. Раз в четыре года он проводился специально для струнных квартетов. В 83-м году конкурс проходил в Таллине. И произошло нечто удивительное — мы получили первую премию. За всю историю этого конкурса еще никогда провинциальный квартет на нем не побеждал. Даже не занимал какое-то место.
— Это событие было замечено в Ростове?
— Была статья в местной газете. Но на нашей жизни это никак не отразилось. Мы по-прежнему, чтобы заработать себе на жизнь, должны были ездить по всей Ростовской области, играть по несколько концертов в день, например, перед шахтерами, которые спускались в забой... Вы знаете, что такое «химия» (принудительные работы. — «Главный»)? Мы играли в общежитиях для «химиков», в парках, детских садах. Где только не играли. А мы надеялись, что, победив на всесоюзном конкурсе, у нас появится возможность играть не только в шахтах. Мы хотели играть и в больших, серьезных залах, в Москве, Ленинграде, поехать на гастроли по Советскому Союзу и, конечно, за границу, потому что на нас посыпались приглашения. Но ни одно из предложений мы не смогли использовать.
— А почему все так произошло?
— Во-первых, существовал Москонцерт, мощная такая организация, которая ставила щит для не своих. Все делалось по блату. Вы же знаете, как это было в Советском Союзе. У тех, кто оканчивал Московскую консерваторию, было гораздо больше связей, знакомств. А мы — квартет из занюханной ростовской филармонии. Мы просто не могли пробиться через эту стену. А с другой стороны, надо было пробиться и через особые отделы. И это была основная преграда. Когда я готовился к отъезду, у меня сложились прекрасные отношения с одним из кураторов горкома партии, который занимался отъезжающими. Я узнал потрясающие вещи. Я видел приглашения из разных мест — из Франции, из Финляндии, из Германии. И на все эти приглашения кто-то отвечал, каждый раз очень креативно. «К сожалению, ростовский струнный квартет не сможет приехать на гастроли во Францию, потому что Лев Атлас сломал ногу и находится в больнице». Вместо нас ехал кто-то другой... Я спросил у куратора, почему мы так и не смогли поехать. Он на меня посмотрел и сказал: «Лев, не может городской комитет партии позволить, чтобы донское искусство за рубежом представлял коллектив, состоящий из трех евреев и русского алкоголика». Я на всю жизнь запомнил эту фразу. Три еврея и русский алкоголик. В конце восьмидесятых началась перестройка, и мы все-таки попали за границу. Ростов и Глазго стали городами-побратимами. Начался обмен делегациями. В Ростов пригласили шотландских композиторов, и наши культурные власти решили устроить концерт из их музыки. Нас попросили сыграть струнный квартет известного шотландского композитора Томаса Уилсона. Мы его выучили. Как обычно, сначала разобрав на маленькие составляющие, а потом опять соединив их вместе. Мы работали, как фанатики, для нас квартет был религией. Помню, когда Уилсон услышал свою музыку в нашем исполнении, он заплакал. Музыка для струнного квартета, как я думаю, превосходит все написанное для других жанров. Это вершина композиторского мастерства! Ее нельзя играть, не доучив. А западный композитор привык, что его музыку играют после 3–4 репетиций. Уилсон сказал, что хочет услышать наш квартет в Глазго. Нас пригласили на фестиваль, посвященный 100-летию Прокофьева. Мы играли, записывались, произвели впечатление. При других обстоятельствах это могло бы послужить началом хорошей карьеры. К нам подходили агенты, и BBC очень нами заинтересовалась. Но было поздно. Это был 89-й год. Леня Айзенберг уехал в Филадельфию, его место занял Дмитрий Шейкман. Опять были гастроли по Шотландии, тур на месяц. Успех был такой, что Саше и Юре предложили остаться и работать в оркестре BBC в Глазго. Это было неслыханно — попасть в оркестр без конкурса и комиссии. И они согласились. А меня в Ростове ждали документы на постоянное жительство в Америку. Мы уехали в июне 91-го года. В Бостон. Перед отъездом у нас, включая детей, отобрали гражданство, еще и заставили за это заплатить. Я в ОВИРе спросил, почему у нас забирают гражданство — мы же просто уезжаем жить в другую страну. Нам не повезло, буквально через месяц сталинский закон 1937 года об иммиграции был отменен. И мы уехали. Двое взрослых и двое маленьких детей, четыре больших чемодана и 400 долларов. И мы начали новую жизнь. Дети сразу пошли в школу, жена убирала квартиры, разносила газеты, училась в Бостонском университете. Я был на фрилансе и постоянно летал на прослушивания.
— Какую музыку требовалось играть?
— Все, что только можно себе представить. Например, сегодня ты играешь Моцарта в маленьком городке штата Массачусетс. Приезжаешь, тебе выдают костюм XVIII века, парик. Одна репетиция и потом концерт. Для меня это было просто шоком. А утром звонят и говорят, что вечером опять концерт, надо ехать. Три-четыре часа от Бостона. 250 долларов. 250 долларов — это очень хорошо, конечно, поеду, а что играем? Отвечают: «Чайковского, "Сувенир Флоренции"». А «Сувенир» — одно из самых трудных произведений камерной музыки... Играли марши на выпускном вечере в колледже.
— И как долго это длилось?
— Около года. А Вольпов и Юрасов в это время находились в Глазго, работали в симфоническом оркестре ВВС, они предпринимали попытки к воссоединению нашего квартета. Однажды они позвонили и сказали, что BBC организовывает концерт. Я приехал в Глазго. После концерта на вечеринке кто-то из местных музыкантов мне сказал, что шотландская опера ищет концертмейстера для альтов. Я говорю, что у меня завтра самолет в Бостон, в пять вечера. Они мне говорят: «Позвоним менеджеру, утром сыграешь». Мы все хорошо выпили, и я сказал, что, мол, давай... Это было в 1992 году. Получается, что в Глазго я прожил дольше, чем в любом другом городе.
— Но вы не теряете связей с Ростовом.
— Как многие русские интеллигенты, мы никогда не прерывали связь с Россией. Особенно моя жена Юлия-Анна, особенно с Ростовом, она — ростовчанка в пятом поколении. Когда мы немножко освоились, она сразу начала работать над созданием Русского культурного центра в Шотландии. Наверное, это неправильное название, потому что обычно цель таких центров — это помогать иммигрантам. А у нас была совершенно другая цель —помочь шотландцам в обучении детей, используя опыт русской педагогики и культурные связи между нашими странами. И на этой основе мы создавали различные проекты. А в 2004 году случился Беслан. 3 сентября нам позвонили из газеты Scottish Sun и сказали, что хотят помочь детям Беслана, мол, они уже получили от читателей 10 000 плюшевых мишек, хотим утешить детей, которые выжили. Юлия сказала, что все эти мишки в России будут проданы на черном рынке. А детям нужны не плюшевые мишки.
Они: «Что же делать, у нас уже 30 000 фунтов. Но мы не можем их просто переслать в Россию». Юлия тут же позвонила в Ростов, она сама много лет проработала на кафедре травматологии и ортопедии и знала многих врачей. Оказалось, в Ростов на вертолете доставили 11 тяжело раненых и обожженных детей из Беслана, они все в критическом состоянии. Необходимы срочно Инфьюзоматы. В Ростове такой аппаратуры не было. Юлия позвонила в Германию, на предприятие, где производят эти аппараты, и убедила немедленно в кредит переправить в Ростов 21 Инфьюзомат. Самолетом аппараты доставили в Питер, затем поездом в Ростов, установили в реанимации отделения областной больницы и ожоговом центре 20-й городской больницы. Таким образом, спасли жизнь 11 детям. Потом вместе с Юлией в Ростов приезжала журналистка из газеты Sun, а также «Мисс Британия 2004», навестить детей в больницах. В общем, на наш счет собрали необходимые 100 тысяч фунтов только к декабрю, расплатились с немцами, а на оставшиеся фунты купили для Ростова самый лучший Шторцевский бронхоскоп, который до сих пор служит верой и правдой в 20-й больнице у Бориса Розина. Вот такой был случай, который, наверное, сейчас никто не помнит. У нас есть и музыкальные проекты. В 2008 году мы получили европейский грант на постановку оригинальной версии «Войны и мира» Прокофьева. Он дописал оперу к 40-му году, но тут же стал ее переписывать, добавлять партизанские сцены, например. Оригинальная, самая первая версия, никогда не исполнялась. Значительную ее часть Прокофьев даже не успел оркестровать, были только наброски. Одной из целей нашего проекта как раз и было закончить партитуру и поставить оперу. И мы это сделали. Рита Макалистер написала оркестровку. Макалистер — ректор шотландской консерватории по музыке, специалист по Прокофьеву. Мы сыграли премьеры «Войны и мира» в Глазго, Эдинбурге, Ростове, где на сцене только в хоре было 200 певцов, более 130 оркестрантов, 40 солистов. Сейчас у нас реализуется другой проект — «Эразмус Плюс». Мы пытаемся свести вместе консерватории Ростова и Глазго. Существует такая европейская организация — «Эразмус», которая дает деньги на сотрудничество высших учебных заведений. Это самый «массивный» из межвузовских проектов для Ростова, да и Глазго тоже. Сейчас в Глазго находятся 6 студентов из Ростова, а в Ростове — 6 студентов из Шотландии. В январе к нам приедут еще 6 студентов из Ростова. Ваши педагоги приезжают к нам, а наши к вам, проводят мастер-классы, конференции, концерты. Всего в проекте за 18 месяцев примут участие 60 человек. Мы считаем, что это очень важно. И у нас есть чему поучиться, и у вас есть чему поучиться у нас.
— А как обстоят дела с вашим квартетом?
— После того как Юра Юрасов умер, мы решили никогда не восстанавливать квартет. С Сашей Вольповым, который работает концертмейстером виолончелей в Северном Английском балете, мы организовали «Рахманинов-трио», с которым в апреле планируем приехать в Ростов, отметить 40-летие со дня образования Ростовского Струнного квартета. Моя мечта — привезти в родной город «Кошку» — мою клейзмер-джаз-группу. ×
Перейти в архив