КТО ТАКОЙ.
Сергей Федорович Летов родился 24 сентября 1956 года в Семипалатинске, Казахстан. Учился в физико-математической школе-интернате при НГУ в Академгородке города Новосибирска. Окончил Московский институт тонкой химической технологии, аспирантуру во Всесоюзном институте авиационных материалов, эстрадно-духовое отделение Тамбовского культпросвет училища. Сергей Федорович играет на саксофонах, бас-кларнете, флейтах, этнических деревянных духовых инструментах, духовых MIDI-контроллерах, инструментах собственного изобретения. Работал с многочисленными группами и музыкантами, в том числе со своим братом Егором Летовым и его группой «Гражданская Оборона», Сергеем Курехиным и его проектом «Поп-механика», группой «ДК», Валентиной Пономаревой, группой «Рада и Терновник». Автор музыки к спектаклям Театра на Таганке, МХАТа и других театров в Москве, Италии, Австрии. Часто выступает вместе с поэтами и писателями — Ниной Искренко, Дмитрием Приговым, Львом Рубинштейном, Ниной Садур, Андреем Битовым и другими. Женат, три дочери, младшей Майе — полтора года.
Во время нашего разговора Майя сидит на коленях у отца, поэтому время от времени наша беседа прерывается замечаниями строгого родителя: «Майя, поиграй в лошадку, построй домик, пока я с дядей говорю». «Жена решила устроить себе празднование дня рождения. К ней приехала подруга, и они мне оставили ребенка и ушли праздновать. А я только пришел с лекции и ребенок хочет, чтобы я ее развлекал», — объясняет Летов.
— В чем, на ваш взгляд, отличие музыкальной жизни столиц от провинции?
— В Москве и Петербурге много музыкантов, в провинциальных городах музыкантов меньше, но зато у них есть связь со своей аудиторией. В Москве слишком много отвлекающих факторов и собрать аудиторию сложно. Люди думают, если сегодня не схожу, завтра схожу, все равно всего не посмотришь. Поэтому не идут никуда.
— Если бы вы составляли музыкальную карту России, как бы она выглядела?
— Я не критик, играю на саксофоне, поэтому на все смотрю со своей колокольни... Прежде всего заслуживает упоминания Роман Столяр из Новосибирска, он первый на русском языке издал учебник импровизации — не джазовой, а как таковой. Издал он его, правда, в Петербурге. Кроме того, при местном музыкальном колледже он ведет школу импровизации. В Москве, кстати, ничего такого нет, в Питере появится в этом году... В Кемерово живет очень интересный Александр Маркварт — гитара, электроника. У него целое музыкальное сообщество — сайт vovne.ru. Они не только проводят свои концерты, но и приглашают европейских музыкантов. Но, конечно, больше всего музыкантов — за пределами Москвы и Питера — в Екатеринбурге. Там даже есть несколько враждующих между собой кланов импровизаторов... Есть музыкант, который раньше всех — в конце 70-х — начал заниматься импровизационной музыкой — это Владислав Макаров, смоленский виолончелист. Некоторое время фри-джазовой столицей был Архангельск, там жил Владимир Петрович Резицкий, который устраивал фестивали джазово-авангардной направленности. Он умер в 2001 году, и это движение пошло на убыль.
— В вашей жизни кроме джаза всегда присутствовал еще и рок. Когда-то Всеволод Новгородцев говорил, для того, чтобы в России играли хороший рок, люди должны наесться и напутешествоваться. Вроде бы оба пункта этой программы выполнены, а хороший рок в России так и не появился.
— Вы знаете, я к русскому року отношусь с большим скепсисом. Россия — логоцентричная страна. И до сих пор значительной частью населения музыка воспринимается как некая песня. Основной упор на слова. Я бы вообще назвал русский рок романсом с утяжеленным аккомпанементом. Между прочим, наши музыковеды в области рока не владеют нотной грамотой. Вот возьмите Артемия Троицкого, он с нотной грамотой не знаком. Это все равно, что литературный критик не знает алфавита. Почему-то это нормально. Можно представить себе критика, например, в Англии, который не владеет музыкальной грамотой? Это связано с особенностью русской культуры, которая ориетирована на слова. Вот говорят: «Сергей, скажите, какое влияние на вашу музыку оказал ваш брат». Это звучит смехотворно — музыкальная составляющая в его творчестве — не главное. Рок — это социальное явление, он обладает такой же музыкальной значимостью как, например, аккомпанемент к выступлениям КВН.
— Я недавно переслушивал старую советскую рок-музыку. Кроме раннего «Аквариума» слушать это невозможно. Может быть, это связано с тем, что тогда вместе с Гребенщиковым играли Бутман, Курехин...
— Да, наверное, это так. А сейчас для аккомпанемента просто нанимаются высокопрофессиональные музыканты, окончившие консерваторию. Что-нибудь сказал поперек руководства, берут другого. Больше того — и в рок-группах, и поп-группах играют одни и те же люди, зарплату платят одинаковую. Сегодня ты играешь в «Аквариуме», завтра — в «Городе 312», послезавтра аккомпанируешь какому-то эстрадному певцу. Когда я познакомился с «ДДТ», это была группа очень ярких и интересных людей. Это было в 85-ом году. А в 1991 году это уже был Шевчук и аккомпанирующая ему группа. Из того состава в «ДДТ» сейчас не играет ни один человек. Он всех уволил, набрал новых. В принципе чем такая рок-группа отличается от любого эстрадного коллектива? Например, от группы «Виагра». Ничем. Вы знаете, почему я работаю с рок-музыкантами? Потому что, к сожалению, художественная музыка в нашей стране обречена на очень узкий круг слушателей. Как говорится, джазовый гитарист играет три тысячи аккордов для трех человек, а роковый — три аккорда для трех тысяч. Почему играл с рок-музыкантами Сергей Курехин? Потому что хотел установить контакт с более широкой аудиторией. У большинства рок-музыкантов не стоит задачи сказать что-то новое в музыкальном смысле. Играем, как такие-то. Как дети играют в войнушку или магазин. На первом Ленинградском рок-фестивале в кулуарах я сказал Артемию Троицкому и стоявшим вместе с ним каким-то комсомольским работникам, вы понимаете, что весть русский рок — это глубоко подражательное, вторичное явление. Меня чуть не убили... С этого времени Артемий Троицкий стал постоянно поливать меня грязью.
— Все это так. Но есть же «Аукцион».
— Неслучайно у меня с музыкантами группы «Аукцион» достаточно тесное сотрудничество. У меня есть проект «Русская саксофонная мафия». Там играет Николай Рубанов из «Аукциона». С Олегом Гаркушей я записал DVD «Мальчик как мальчик». Одно время у меня был идея вместе с моим покойным младшим братом Егором пригласить Леонида Федорова (лидер «Аукциона» — «Главный») и Сойбельмана в проект, посвященный обериутам. Такие мысли брат высказывал в начале 2000-х. Но из этого ничего не получилось.
— Вам жаль каких-то людей из 80-90-х, которые подавали надежды, но у них не получилось? Кто, на ваш взгляд, был недооценен?
— В Петербурге была очень интересная группа «Странные игры», о которой сейчас мало что известно, а ведь это по сути была одна из двух самых популярных групп питерского рок-клуба. Были «Аквариум» и «Странные игры». Питер делился на два полюса. Или ты за «Аквариум» — или за «Странные игры». Сергей Бугаев поначалу был со «Странными играми». Но потом ввиду того, что «Аквариум» получал серьезную поддержку со стороны Троицкого и Липницкого, в том числе и алкогольную, он переметнулся наболее пышные хлеба. А поначалу «Странные игры» казались даже интереснее. Мне во всяком случае. От них мало что осталось... Большая часть русского рока прошла мимо публики. Некоторые — заслуженно или незаслуженно — взлетели. Например, «Кино». Они были не такими уж популярными в Питере в начале 80-х. На одном уровне с «Зоопарком». Но «Зоопарк» сейчас мало кто знает. «Кино» знают все. Что вы все про свой рок? Почему вы не спрашиваете меня, как копать колодцы? Тема рока меня мало интересует. С ними даже репетировать профессиональному музыканту не надо. Пришел и — все, можно сыграть. Вот представьте, человек играет в футбол в высшей лиге, а его просят прийти в дворовую команду — подыграть. Но! В этой дворовой команде играют какие-то важные люди. Министры, например. У вас спрашивают, как вам Петруха на воротах или Васятка. Васятка — класс, конечно. Ну а что эти рок-музыканты представляют собой за пределами минорной пентатоники?
— Так я ж об этом и говорю... Я вот слушал...
— Не надо их слушать... Я их не слушаю — я с ними играю. Это большая разница. Всех, о ком мы сегодня говорили, я никогда не слушал.
— Хорошо, сменим тему. Вы читаете лекции о московском концептуализме.
— 13 лет назад я начал вести сайт, посвященый московскому концептуализму. Там нет моих статей, это архив. В 80-х годах я принимал участие в художественных акциях московских концептуалистов, и решил создать сайт, посвященный не московскому концептуализму вообще, а людям, которые состоялись в советское время, не получая от всего этого никакой выгоды, будучи просто энтузиастами. Это группа «Коллективные действия», группа «Арт», Дмитрий Александрович Пригов, Всеволод Некрасов.
— Если сравнить концептуалистов и рок-музыкантов, психологически это разные типы людей?
— Конечно, они отличаются. Как директора заводов и дворники. Среди рок-музыкантов я могу назвать только одного человека, кроме моего брата, который читал книжки, — это Сергей Курехин.
— Я понял... Сейчас много споров о том, где проходит граница между искусством и неискусством, трэшем. Между профессионализмом и непрофессионализмом.
— Это очень сложный процесс. После Джона Кейджа (Кейдж известен прежде всего трехчастной композицией «4'33''», во время исполнения которой не играется ни один звук. — «Главный») сложно стало говорить, что является искусством, а что нет. Современное искусство настолько расширило свои пределы, найти границу очень тяжело... В чем состоит профессионализм? В зарабатывании денег посредством той или иной профессии? Но это ничего не говорит о творческих способностях человека. В искусстве профессионализм — не свидетельство творческой состоятельности человека. Многие говорят: «Я — профессионал». Это означает на их языке: за деньги я могу сделать все, что угодно. Профессионализм — это категория ремесла, а не искусства. У нас размыт категориальный аппарат: что ценно, а что нет. Какая-либо ценность высказывания в отношении искусства утрачена. Если рассматривать в качестве критерия мнение куратора, то современным искусством является актуальное искусство, там, где сушеные тараканы, инсталляции из пакетиков чая. Если рассматривать художника с коммерческой точки зрения, то коммерческий успех связан прежде всего с тем, нашел ли он коллекционера, покупающего его произведения. Но к ценности произведения это тоже не имеет никакого отношения. Музыканты, как и литераторы, зависят от массового спроса, нашел ли ты дорогу к массовому спросу, значит ты успешен. В медийном и коммерческом смысле. Меня все это не очень сильно интересует. Я занимаюсь музыкой отчасти потому, что это приносит мне доход, отчасти потому, что я люблю саму музыку... А что сказать о трэше? Существует представление о музыке как о саунд-арте. Оно имеет право на существование. Сейчас человек может заниматься каким-то очень узким спектром музыки — например, африканскими лупами. И существует группа фанатов, которая поддерживает именно такое музицирование. Очень много всего. Нет единого знаменателя, под который все это можно подвести.
— Такая ситуация везде. Считается, что время Леонардо да Винчи прошло.
— Да, но есть люди, которые занимаются синтезом. Я, например. Мне кажется, что сейчас и время узкой специализации, и время больших возможностей для комбинаций. Главное — обладать широким кругозором. Я бы хотел привести слова моего знакомого американского музыканта — Мэтью Шиппа. Когда он в 2010 году приехал в нашу страну, один из музыкальных критиков узнал, что он занимается боксом. Кроме того, что он фри-джазовый пианист-виртуоз, переигравший со всеми выдающимися западными музыкантами, он еще и боксер. Мэтью назвал негритянских музыкантов, которые тоже занимались боксом, что для меня было неожиданным... Понимаете, если я буду предсказуем на ринге, меня сразу нокаутируют. А если я буду предсказуем в своей импровизации, то людям станет скучно. Между свободной импровизацией и боксом есть много общего. А вообще оправданием того, что ты делаешь в искусстве является только твоя любовь к тому, что ты делаешь. А не внешние посторонние факторы.
— Сейчас, наверное, благодаря Интернету, проще обрести слушателей?
— Я не жалуюсь на отсутствие признания. Я откликаюсь на любые формы сотрудичества. В конце сентября я выступал на вечере поэзии. Аккомпанировал московским поэтам. Через несколько дней я играл в своем проекте «Саксофонная мафия», потом в «Три О». Потом «Саксофонная мафия» аккомпанировала украинскому писателю Владимиру Сергиенко. Вчера в одном московском кафе я играл на дне рождения одной красивой женщины, вместе с группой «Кенгуру», это пензенский, очень забавный рок. И подходили люди и благодарили меня за игру на саксофоне. Нравится им моя игра. Хотя я самоучка, играю неакадемично, играть не учился.
— Но вы, наверное, единственный в своем роде российский музыкант — и авангардист и так востребованы.
— Нужно оказаться в нужный момент в нужном месте. И вообще держать нос и хвост по ветру. Я стараюсь соблюдать определенное равновесие со средой — с культурной, звуковой, со средой вкусов. Для меня это важно. А что ж вы меня не спрашиваете про озвучивание немых фильмов?
— Вот спрашиваю.
— В Ростове я озвучивал «Оборону Севастополя», первый русский полнометражный фильм. Озвучивал вместе с Владимиром Голоуховым, виброфонистом, который, если говорить о рок-музыке, известен по сотрудничеству с Сукачевым, он у него в оркестре много лет играл. За проект — «Немое кино — живая музыка» я получил президентский грант в области культуры, науки и искусства, в 2010 году. Тогда еще Медведев был президентом. Канал «Культура» признал мою звуковую версию в качестве основной для юбилейного — к столетию — показа этого фильма. Мы с Владимиром играем, как таперы. Эта работа требует высокой концентрации. Надо максимально точно соответствовать изображению. Это тоже мне интересно.
Перейти в архив