Владимир Галактионович Короленко.
Почему меня зовут Псой, я вам не скажу. А Короленко я был в честь известного русского писателя, автора книжки «Дети подземелья», изучению творчества которого посвятил много времени. Сейчас я предпочитаю, чтобы меня называли просто Псой. Без Короленко.
«Электроника-302».
Все началось с детства. В детстве я был обделен хорошими песнями. У родителей не было дисков из-за границы. Я завидовал друзьям, у которых был магнитофон: у меня не было. Потом мне купили «Электронику302», появились первые кассеты, но к тому моменту я успел уже сам себе сочинить песни. Это были, конечно, не совсем вменяемые песни, но они как-то зарядили мой мозг, и он сам стал выдавать вполне взрослый репертуар. Вот песня «Маша» с моей пластинки «Шлягер века». Эту песню я сочинил в детстве, когда влюбился в одну девочку... Интересно, где она теперь? Так вот, в этой серенаде, в этом куртуазном мифе у меня впервые появился мотив Бога. В религиозном контексте имя Маша ведь в комментариях не нуждается.
Александр Николаевич Островский.
Преподавание для меня всегда было связано со скоморошеством. Я много лет преподавал русскую литературу в лицее при МГУ (Павел Лион — это паспортное имя Псоя, кандидат филологических наук. — «Главный»), и многие мои ученики ходили на мои концерты. А в гуманитарном университете телевидения и радиовещания в Москве мне как-то пришлось выдумать несуществующую пьесу Островского. Студентам было неинтересно: все про «Грозу» да про «Бесприданницу». Вот я и придумал пьесу за Островского, назвал ее «Стыд — не соль, глаза не выест». И о ней рассказывал. Но настоящее скоморошество началось, когда я стал преподавать в Америке. Курс назывался «Singing the world» — «Песня в современном мире». Это был креативный курс-перформанс, куда я был приглашен уже как Псой. Курс про все, что касается песни как явления, исключая саму музыку. Психологические, социальные, общекультурные аспекты. Ситуации пения. Психология певца и зрителя. Культ песни. Там я уже скоморошил вовсю. Я даже учебник по литературе написал, он уже лет шесть переиздается. Это пособие для поступающих в вузы. Называется «Классика — это классно!»
Римейк.
Мне пришлось изобрести свой собственный формат. Это сольное представление из моих песен и песен фольклорных, включая хиты поп-культуры — в формате римейка. Почти у каждого народа есть песенка-считалка про числа: «Один — Бог, два — скрижаль Завета, три — одно, четыре — это...» и т. д. Эту песенку поет сейчас Чиж. Ему текст дал Дмитрий Дибров, а Диброву — я. Я вообще люблю джемовать песни с известными гармониями или обрабатывать поп-культуру, всегда получается нечто новое. У меня много таких песен. Например, «Песня настоящих трубадуров»: «Ничего на свете лучше нету, Чем открыться истинному Свету. Тем, кто знает — не нужны тревоги. Нам иные дороги дороги. Тайные, заветные пороги...»
«Территория».
Иногда в процессе цитирования люблю освоить чужую территорию. На московском фестивале «Территория», куда меня пригласил режиссер Кирилл Серебренников, я читал стихи Шиша Брянского и прямо на сцене вдруг почувствовал себя в формате «транс-модерн»: понял, что это — песни. Я начал петь, а музыканты на сцене стали мне интенсивно аккомпанировать. Мне интересны джемовые, коллективные действия.
Формат.
Иногда я не пою, а просто ставлю музыку. Иногда использую видеоряд. Интересно наследие блюза, ритм транса, шаманство электронной музыки. Я сам контролирую свой формат, сам его изобретаю, я открыт любым новым влияниям. Хотя на идиш и на французском мне петь как-то проще, чем, скажем, на английском.
Фортепьяно.
Я не умею играть на фортепьяно в традиционном понимании этого. Я играю в пианиста, вхожу в его тело по Станиславскому, имитирую фортепьянную игру. Сейчас я играю на модифицированном мною стареньком синтезаторе Casio — моей верной «гармохе», она лучше обычного фортепиано, уверяю вас! Учить меня «нормально» играть, так же как и петь — только все портить.
Гуру.
Я не люблю играть в нью-эйджевого гуру. Это интересная игра, но не более. Мне предложили сыграть сектанта в фильме «Пыль». Я сыграл. Спел песенку «Веруйте в Бога». Но фильм вышел спустя пять лет! Или вот в сериале «Светские хроники», где Владислав Галкин играет модного фотографа, я там тоже пою. Я ведь не гуру, конечно. Это просто игра, фигура вторичного процесса.
Олег Кулик.
Сейчас я работаю с авангардным художником Олегом Куликом в совместном перформансе «Верю!». Само название отсылает уже к Станиславскому, да? А Кулик, больше всего известный как «человек-собака», и собаку играл вполне по Станиславскому.
«Огонек».
Одно время я был в «Огоньке» редактором отдела культуры, писал науч-поповские материалы и одновременно пытался столкнуть между собой тренды разных авторов. Одна из наших бед — это стереотипное, хроническое деление на кластеры, рубрики и категории. Границы лучше не проводить, а понимать и интегрировать. «Должно быть разномыслию», — говорил Апостол Павел.
Кабак.
Люблю играть со случайными музыкантами. Меня на этот счет совершенно невозможно обломать. Всегда почему-то получается хорошо. Как-то в Израиле играл с настоящим кабацким музыкантом. Он инвалид был, на коляске, и играл на старенькой «Ямахе», куда всякие кабацкие мелодии забиты. Мой друг, профессиональный музыкант, не понял. Вообще не врубился: «Что это было? Концептуальный трэш?». А это, безусловно, было безумно концептуально, но к тому же это было страшно душевно и очень талантливо сделано. Кабак кабаку — рознь.
Борат.
Посмотрите «Бората». Этот фильм замечателен не только тем, что в нем еврей смеется над другими евреями или там казахами. Все же понимают, что Казахстан в фильме не настоящий, а вот Америка — настоящая! С чисто западными реднеками. Но дело даже не в этом. Вся фишка в том, что в случае с Боратом мы имеем дело с совершенно новым поколением «стенд-апа», потому что, если знать, что Борат не настоящий, а все вокруг настоящие, вот тогда это трындец! И что это, трэш? Может быть, и трэш, но значения это уже не имеет.
Перейти в архив