— Я советы людям не даю. Их очень легко давать, но они всегда плохо воспринимаются, — считает Тимофей Васильевич. — Как-то мой брат, кандидат медицинских наук, сказал: и чего это ты поучаешь меня! А я даже учеников не поучаю. Никогда не лезу в чужую работу. А ученикам своим говорю, что надо жить по правде. Делай добро людям и никому не завидуй. У меня есть два больших блокнота, я туда поговорки и афоризмы записываю. Там мне одна вещь очень нравится: я б давно уже пропал, если б не яростная вера в себя, в народ, в работу, в хороших людей.
Правило первое. О целях и задачах
С 84-го года я не работаю официально. Получаю пенсию, по-моему, сейчас это 15 тысяч с копейками. На квартиру, еду, на поездки учеников на сборы — хватает. А вот на это (показывает на свитер и трико. — Т. К.) — нет. Мне не обидно. Хотя за медали — за первые места своих подопечных — тренеры должны получать до 100 процентов премиальных. А чиновники редко когда дают больше 50...
Ветеранам что говорят, знаете? Каждому, говорят, по квартире и машине к 2010 году. А что на практике? «Вы, простите, до 2005 года не зарегистрировались, вам машину не положено. К тому же вы получаете 1993 рубля». Я, правда, забыл спросить: «А вот те, кто получил машину, они эти 1993 рубля больше не получают?» Я два раза из-за таких вот нервов получал инфаркт, организм все-таки изнашивается, но у меня дух мощный... Но дело не в этом. А в том, чтобы ты был удовлетворен решением задач, которые ставишь перед собой. Устаю от нудности и равнодушия людей, от того, что люди должны что-то делать, а они не понимают, что им делать, или не хотят этого делать. Есть такие люди — все только для себя. Я почему работаю бесплатно? Я дал клятву, что должен работать бесплатно.
Себе дал клятву и высшему разуму. Теперь начальство знает, что самый опытный педагог в видах легкой атлетики — Прохоров. Почему я сам должен ходить и кланяться, чтобы команду отправили на соревнования? Почему я сам должен организовывать эти все сборы? В 2002 году, когда эти соплячки еще были у меня — Гущина, Бутусова, Муринович — я поехал в Москву за свои деньги, чтобы посмотреть, как они тут соревнуются, а как — там. Естественно, они тут — все из себя, а там — мокрые курицы. Но мне надо было посмотреть, чтобы потом изменить режим работы.
Правило второе. О гордости
За границей я бывал, поэтому работать туда ни за какие бы деньги не поехал. Сначала воевал, потом с учениками ездил на крупные международные соревнования, я видел, какое там отношение к Советскому Союзу, я это очень четко почувствовал... Во время войны в 41-м году в вяземском окружении оказалось очень много советских солдат, в том числе и я, контуженный. В немецком плену я пробыл с декабря 1941-го по январь 1945-го. Лагерь военнопленных, госпиталь для военнопленных, штрафной лагерь, тюрьма, концлагерь. Всюду отношение к русским было отвратительное. Я это говорю не потому, что я прямо такой патриот. Говорили, что русские — варвары, говорили, что дикие. Они там все думали, что только дети работников ЦК могут учиться и красиво одеваться. А все остальные русские живут в лесах. А я же учился в мединституте и закончил два с половиной курса исторического факультета пединститута, очень много читал, и прилично знал историю Италии, Франции, Германии, Польши. Они на меня глаза таращили: как? откуда? Россия же дремучая страна! А я им говорил, кто интересуется — читает. Я умею убеждать, со мной считались.
Правило третье. О Родине
Хлеб не прятал, но к еде после войны относился очень серьезно. Даже в 60-х жена меня спрашивала, почему я так жадно ем. А я настолько изголодался, что у меня кости были только кожей обтянуты, весил 36–38 кг. В концлагере Штутгоф — это в Польше — в зимние месяцы погибало до 500–600 человек в день. Из нашей тысячи меньше чем за месяц осталось примерно три десятка живых. Вы читали Джека Лондона «Любовь к жизни»? Эту книгу я вспомнил, когда нас гнали 10 суток и не кормили ничем... Разные там люди были. Одни сразу ручки складывали — все, конец, и быстренько погибали. Другие старались выжить, участвовали в сопротивлении. Я был в одной такой тройке. Мы в мастерской перебирали пулеметные ленты, трещины на них мы не убирали, а просто закрашивали. С трещиной пуля летит неровно. Делали, что могли. Нас однажды надсмотрщики поймали, избили ногами, но не выдали, потому что тогда бы расстреляли и их тоже. В лагере некоторые становились предателями, некоторые лизали сапоги, другие не хотели работать. А некоторые дрались, боролись. И многие из этой последней категории поняли, что такое Родина, как ее нужно любить и как защищать. Это сейчас есть церковь, соборы. Мы тогда же были все атеисты, песни пели, что бога не боимся, у нас только и было что Родина.
Правило четвертое. О песнях
Сначала в немецкой тюрьме я попал в «лесную» команду — пилили лес, корчевали пни — ужасная работа, изнурительная, а питание вообще, не дай бог, какое было: в обед миска похлебки из брюквы, утром кусочек хлеба — мазнут они его там мармеладом или маргарином — и суррогат кофе. А работать-то нужно. Я умел прекрасно петь, играл, как говорится. Гитара у меня была, мандалина, там что угодно можно было достать. Уголовникам — немцам и полякам — тоже нужны были развлечения. А тут русские поют песни, можете себе представить? Как сейчас помню: подошел ко мне мой друг (мы в тюрьме познакомились, нас пятеро всего советских заключенных было), сказал, что просят русские песни исполнить. Ну мы спели, поляк нам дал целую миску картошки и рыбы, по-моему. Даже образовался у нас ансамбль, а поляки просили, чтобы мы выступали не только в своем блоке, но еще и в другом каком-нибудь. Но я-то пел не для них. Для себя. Один литовец попросил, чтобы мы спели «Помнят псы-атаманы, помнят польские паны конармейские наши штыки». Ну, мы забацали ее. Нас в спину ногами: вон отсюда. Поляки все с гонором...
Правило пятое. О везении
В августе 44-го в концлагерях собирали команды и отправляли на заводы. Зэки становились электросварщиками, слесарями, строили подлодки. Меня отправили в Данциг на судоверфь. На заводе я, кстати, видел японского посла, который потом в Москву поехал, со Сталиным встречался... Как-то во время возвращения в лагерь, когда эсэсовцев уже не было, а были солдаты после ранений и госпиталей — они к нам относились получше, чем другие конвоиры... Так вот, через реку перевозили нас на барже, я спрыгнул на мостки, а рядом был завод. Работали мы не в полосатой одежде, а в гражданских робах без номеров. Я через двор завода, на улицу, на окраину Данцига. Через двое суток выглядываю из своего укрытия, а рядом бой идет, и в нашей форме солдаты. Я к ним, они меня — в особый отдел. На мое счастье допрос проводил друг детства моего брата Валентина, он сам меня узнал. Благодаря этому я попал в запасной пункт, полежал в санчасти, и с боями от Данцига почти до Гамбурга дошел с нашими. Освобождали Маутхаузен, женский лагерь. Там в Барте я накормил освобожденных девчат консервами. Когда в 1987 году секция узников из Ростова была приглашена в ГДР, в Барт, я рассказывал, как кормил девчонок в 45-м году. А две узницы и говорят: «Ой, так это нас вы кормили»... Потом кончилась война, я остался в Германии, некоторые части посылали на Дальний Восток, нас не тронули. Я как работник физической культуры подошел к офицеру (а как раз тогда говорили, что нужно поднимать спорт), соврал, что заканчивал Московский институт имени Сталина по специальности тренер по легкой атлетике, сам — шестовик. Мне говорят: ты нам и нужен. Я демобилизовался и стал готовить ребят. Моя команда в 46-м году победила в трех зонах — северной группы войск, центральной и южной. Маршал Рокоссовский за эти соревнования мне часы подарил. Мы их сразу и пропили полякам.
Правило шестое. О наглости
Я точно знал, как нужно бежать с судоверфи, знал, что охрана растеряется. Кстати, после того побега, на соревнованиях в Германии, один парень как-то мне говорит: «Слушай, где я тебя видел? Морда твоя знакомая». Думал я, что в Ростове виделись. А потом он меня про концлагерь спросил, про Данциг и судоверфь. Потом спрашивает: «Это ты бежал?» Я говорю: «Да!» Рассказывает: «А мы слышим, все кричат: бежит, бежит!» А солдаты стоят, хоть бы один с места двинулся, растерялись от такой наглости». А я на это и рассчитывал. На это же рассчитывал, когда пришел с ночной смены в барак отдыхать. Прямо на глазах эсэсовца Петерса — такая сволочь, что не дай господь — я вынул из польской посылки кусок сала. Жрать-то надо. Но я знал, что он просто глазам своим не поверит. Так оно и получилось. Ему не пришло на ум, что человек, которого он может в секунду раздавить, у него на глазах стащил сало, поэтому он и не увидел меня. Психологическая штука такая. Можно идти по улице, и если не хочешь быть замеченным кем-то, просто силой мысли перестаешь выделять биологическое вещество, энергию. И тебя не видят... Раньше на фронте я боялся ранения в живот. Это мучения и смерть, а если не смерть, то все равно ужасно. Сейчас боюсь не работать. Я счастлив, у меня много учеников, друзей, поклонников, оппонентов, которые не верят, что мне так везет, думают, я хитрован такой, ногами открываю любую дверь — к мэру, губернатору, его заместителям. А я просто не боюсь. Я же требую не себе.
Правило седьмое. О саморегулирующейся системе
На фронте в 41-м году разорвался снаряд и убил мою лошадь. Я свалился: ушиб ногу и повредил позвоночник. Уколы, вытяжения и массажи не очень помогали. Я сам делал по тысяче упражнений в день, на все группы мышц. Вы видели матрасы Дикуля? Дикуль показывает, какие матрасы нужны для того, чтобы с позвоночником было все нормально: он у него был сломан, и Дикуль сам себя поставил на ноги. Голова у меня нормально тоже работала. Если я от четырех солдат как-то убежал, то с ушибами и травмами было полегче. А универсального средства нет, человек всегда за себя отвечает сам. Человеческий организм — это саморегулирующаяся система, она сама себя развивает. Где граница этих возможностей, знает только Господь Бог.
Правило восьмое. О долгах
Я верил, что выживу. Смотрите, имя Тимофей в переводе с греческого значит «богом данный». Жил я в доме номер 77, служил в армии в 7-й роте, в госпитале — 7-я палата, в тюрьме — 7-я камера, 7-я буква алфавита — Ж, то есть жизнь. Может, это такое самомнение, чтобы за что-нибудь да уцепиться, а может, и вера. ...Лично я был бы прекрасным гимнастом, потому что у меня короткие ноги. Но с гимнастикой у меня не вышло, зато с шестом получилось. В деревне мы в казаков-разбойников гоняли. Канаву перепрыгивали с палкой, как с шестом. В Ростове, в школе физкультуру у нас вел один из известных братьев Владимир Мальцев. А потом в связи с тем, что я был изменником родины — тогда все бывшие военнопленные считались изменниками — после мединститута я пошел в 1-ю школу культивировать шест и барьеры. Я тогда поклялся, что мы станем лучшими в Ростове. Оказалось, не только в Ростове и в Союзе, мы стали лучшими в Европе. Первый барьевик Советского Союза — мой парень, который побил американца на его же земле. У меня есть ребята — семикратные чемпионы СССР, финалисты Олимпийских игр. Вот вам, пожалуйста, отношение к делу. И это был мой долг перед Родиной. Или перед Господом Богом, что он оставил меня в живых.
Перейти в архив