Ровесница динозавров

Звонок «Главного» застал певицу в дороге — на въезде в Краснодар. В телефонной трубке слышны шум автомобиля и разговоры концертного директора.
— Вы поете на 8 языках. Какой вам кажется самым музыкальным?
— Наверное, французский. Остальные тоже замечательные, но все измеряется по эталонам. Для меня эталон красоты — французский язык. Грузинский — мой родной, это органика, с этим человек рождается, но я же не могу на каждом углу кричать, что он замечательный. Русский, конечно, великий и могучий, но есть чувства, которые можно выразить только на грузинском, хорошо его зная. Это древнейший язык, в нем очень много связано с солнцем и землей. Я, конечно, не могу сказать, что в русском чего-то не хватает, каких-то слов... Но есть эмоции, которые достоверны только в родном языке.
— И все-таки русскую культуру вы считаете своей?
— Для меня слито воедино все грузинское и русское. Такое необъяснимое слияние. Европейские культуры стоят отдельно в моем сознании, и только на русском и грузинском я могу выразить свою сущность, в этих языках и в этих культурах.
— А к чему в России сложнее всего было привыкнуть грузинке?
— Я всегда думаю о том, что нас объединяет, а не отличает. Это, конечно, в первую очередь — православие. И самый простой человек может это прочувствовать, и самый большой интеллектуал, потому что это — вечное. И надо думать только об этом.
— Что в характерах русских и грузин, как вы считаете, мешает их примирению? Или этот конфликт не касается обычных людей?
— Обычных людей касается больше всего, и это странно. Совершенно ненормальная ситуация. Уму непостижимо. Я не представляла, что может так быть. Наши судьбы вершат какие-то люди, и мы оказываемся в руках политиков — это очень странно. Никто не знает, как подойти к этой проблеме, как решить этот вопрос. Я думаю, что должно пройти время, потому что в таком остром, горячем периоде судьбоносные решения принимать не стоит.
— Среди населения Грузии действительно существуют антирусские настроения?
— Негатив вносят СМИ, и от них очень многое зависит. Вся эта история, к сожалению, разрабатывается, чтобы вызвать ненависть на бытовом уровне, любая проблема начинается на бытовом уровне, а уж потом разрастается и пускает метастазы. Метастазы — это слово надо применить здесь, потому что процесс очень похож. А начинается с быта: то вино нехорошее, то рейсов не будет. Страдают от этого обычные люди, и совсем не тот, кто это делает, его-то ничего не связывает ни с Грузией, ни с Россией.
— И вас лично это коснулось?
— Я все время летаю домой через третью страну. Полземного шара облетаю, чтобы попасть в Тбилиси.
— А петь на русском вам в Грузии разрешают?
— Ну конечно. Это моя группа крови. Народ, который тяготеет к красоте и поэзии, не может не слушать романсы на стихи Пушкина и баллады на стихи Цветаевой. Это исключено. И это факт, потому что из этого состою я. Но кто-то не хочет и не слушает.
— Цветаева — ваш любимый поэт?
— Да. Для меня очень важно, что Цветаева есть в моей жизни. Я благодарна, что попадаю в ее мир — каждая строчка и каждое слово пулей проходят через мое сердце. Самое главное то, что я вижу себя в Цветаевой. Она двигает мной, мной управляет. Иногда я даже ненавижу ее — она так потрясающе передает женскую сущность, добирается до таких глубин, что становится даже страшно.
— Довлатов называл ее клинической идиоткой, современники говорили, что она была плохой матерью.
— Я не ее современница, мне не важно, какой она была. Может, дружить я бы с ней и не стала...
— Для вас имеет значение биография художника? Вам бы хотелось, чтобы ваше творчество рассматривали отдельно от вашей жизни?
— Единственное, чего я хотела бы добиться вне сцены — чтобы все понимали, что я хочу быть только идеальной мамой. Потому что идеальной женщиной я уже не могу быть. Слишком много разочарований у меня в жизни. И, может быть, настоящая моя жизнь — на сцене, где я пою Цветаеву. Ведь я же не могу ходить по улицам и читать ее вслух. Нет, я выхожу на сцену, и как крик выливается то, чего в жизни не было, и то, что должно было быть. Основной мой образ, конечно, на сцене.
— Что такое грузинская семья?
— Веками отработанный, не хочется произносить это слово, но — механизм. Взаимодействие нескольких поколений. У нас брак — это не так, что мужчина и женщина поженились и тихонечко где-то живут. Отношения мужа и жены, их родители, их предки, их мнения и взгляды, их быт, их темпоритм — все-все играет роль в семье. И это очень сложный организм. Иногда умом непостижимый.
— Вы к такому идеалу стремились?
— Я там родилась, я привыкла ко всему этому: бабушки, дедушки, воскресные обеды. Даже когда родители расстались, эта традиция не оборвалась. И каждая грузинская девочка мечтает создать такую семью. Другой вопрос, получится или нет...
— А почему сейчас получается все реже?
— Жизнь другая... Или мужчины стали другими. Женщина не меняется веками. Женщина — ровесница динозавров. У нее всегда одни и те же желания, мечты и потребности. А мужчины... Видно, какой-то баланс в природе нарушился, потому что мужчины стали неправильно распоряжаться своими достоинствами. Они стараются продавать свои недостатки. Разговор прерывается, концертный директор Александр просит перезвонить через час — они подъехали к гостинице, нужно заселиться и пообедать. Но дозвониться удалось только спустя три часа.
— Что символизирует любимый грузинками черный цвет?
— Черный цвет стал грузинским не так давно, я думаю, только в XX веке. А до этого все народные костюмы, вся утварь были самых ярких цветов. Было много золотистого, наверное, от того, что это солнечный край; много бирюзы — потому что это восток... А пристрастие к черному обусловлено исторически: революция, войны. Мы, конечно, не ортодоксальный восток, а православный юг, но и у нас теперь все в темных тонах. Когда мне было 18, я любила на сцену выходить в ярких платьях. Но постепенно появилось тяготение к черному. И потом у меня была встреча с режиссером Сергеем Параджановым. Он сразу понимал сущность человека. Ему хватало пяти минут, чтобы увидеть все. Его гений был таким многогранным, что позволял ему не только видеть, но и предсказывать. Он посоветовал мне носить черное, и рассматривал это во многих ипостасях, не просто исходя из темперамента. Наверное, мог увидеть все внутренние драмы.
— Вы суеверны?
— У меня есть приметы, но они очень личные, необъяснимые. Ну... я, например, всегда выхожу с правой кулисы. 

В телефонной трубке слышится мужской голос с южным акцентом:
— Ой, Тамара! Я ж вас по телевизору видел! А можно, ну это... организовать автограф? У вас есть на чем написать? 
Т. Г. — Да, конечно. Ваше имя-отчество? 
— Слыш?! Тут эта... Тамара Гвердцители!
— Ваше знакомство с представителями грузинской элиты может повлиять на судьбы любимых вами артистов?
— А я не хочу влиять ни на какие процессы. Мое дело — выходить на сцену. Если благодаря этому хотя бы один человек почувствует, что он неправильные шаги делает, — для меня это победа над ситуацией, над обстоятельствами, от которых зависит наша жизнь.
— Что сейчас происходит в грузинском шоу-бизнесе? Молодые артисты по-прежнему стремятся в Москву?
— Сейчас все взгляды устремлены на Запад. А шоу—бизнес развивается по таким же законам, что и в России. Но меня радует то, что там есть музыка, несмотря ни на что. Ведь в Тбилиси не было отопления годами, театры замерзали. Люди репетировали Шекспира в пальто. Это большой показатель. А теперь звучит музыка, есть оркестры, хорошие дирижеры. Ну, а эстрада везде одинакова. Встал у микрофона — и тебе обработают голос, как надо.