Собственно идея была следующая — обзвонить ростовские театры и поинтересоваться, не нужен ли им актер в массовку. Мол, хотим почувствовать, какие эмоции испытывает человек, выходящий на театральную сцену первый раз в жизни. Потом мы все эти эмоции опишем и опубликуем в журнале. Кукольный и музыкальный театры нам явно не подходили — из-за своей специфичности. Оставались ТЮЗ и драма. Однако оказалось, что в Молодежном театре никакой массовки нет — обходятся собственными силами. Не привлекают посторонних и в драмтеатре — если что, на сцену выйдет гример или монтировщик. Так нам объяснили. Однако спустя несколько минут из драмтеатра перезвонили и сказали, что возможность испытать актерские способности у них имеется. Вакантно место одного из пяти чернокожих музыкантов в спектакле «Идеальный муж» по Оскару Уайльду. Нужен мужчина средних лет, среднего телосложения и среднего роста. Спектакль состоится в ближайшее воскресенье, 8 марта... Я понял, что отправить на это задание наших высоких и молодых корреспонденток не удастся, придется идти самому. Как единственному мужчине в редакции.
В день спектакля в голове постоянно вертелась фраза «да будь я хоть негром преклонных годов». Потом я посмотрел фильм «Идиоты» и нашел, что история, описанная в фильме, в чем-то созвучна предстоящему мероприятию. Потом в дверь постучались сектанты и спросили: «Вы знаете, что все в этой жизни предопределено?» Я не открыл им дверь.
...На всякий случай решил узнать, о чем же «Идеальный муж» Оскара нашего Уайльда. В энциклопедии — еще советских времен — я прочитал, что «у Уайльда наиболее сильны социально-критические мотивы в комедии «Идеальный муж» (An ideal husband, 1895), где изобличаются нечистые методы, применяемые буржуазными карьеристами. Комедии Уайльда противостояли мещанской драматургии и прокладывали путь социально-критическому направлению в английской драме... Это драматическое произведение названо комедией скорее в соответствии с традицией, так как у него счастливый конец». То есть, не смешно, но со счастливым концом. К моему удивлению, никаких чернокожих музыкантов — ни одного, ни тем более группы из пяти человек, в пьесе Уайльда не было. Что же я буду играть? Наверное, музыкантов ввел режиссер, чтобы придать комедии хоть какой-то комический эффект. Пять чернокожих музыкантов на сцене театра имени Горького — это очень смешно. Что тут и говорить. Забегая вперед, скажу, что мои предположения оправдались. Всякое наше появление на сцене вызывало смех. Не до упаду, но все же. Люди смеялись... Итак, в 17.00 я вошел в театр. Меня ждали. Первым делом помощник режиссера отвела меня в комнату, где выдают реквизит. Комната напоминала магазин верхней одежды. Много черных костюмов, море белых рубашек и десятки остроносых туфель. Но — в отличие от магазина — здесь были гладильная доска, какие-то столы. Вдохнув поглубже, чтобы подобрать живот, натянул брюки местного производства. Еще раз вдохнул — и на меня налез полосатый, черно-белый пиджак. Сам бы я такой никогда не купил...
Туфли были великоваты, но не критично, с ног не спадали. Такие остроносые туфли я надел впервые в жизни. Рубашку с воротником-стойкой — для бабочки, я также надел впервые. Еще один аксессуар, которого у меня раньше никогда не было, — это белые перчатки. Тут же в реквизиторском цехе мне выдали мыло и полотенце — чтобы после спектакля смыть грим. Следующий пункт нашей программы — покраска. Гримерша поначалу высказала сомнение в необходимости этого пункта: — Неизвестно, что у вас за кожа. Может быть, у вас аллергия на морилку. И, может быть, для первого раза лучше сыграть не афроамериканца, а просто белого музыканта. На это я ответил, что готов идти до конца. — Тогда идите к ребятам, они дадут вам морилки и покажут, как надо гримироваться. Ребята — это другие «негры-музыканты».
Как выяснилось — морилка мосфильмовская. Намазался я очень тщательно — до абсолютной, как мне показалось, черноты. Во всяком случае гораздо сильнее, чем все прочие музыканты. Покрасил даже уши (отмывать их потом оказалось гораздо труднее, чем нос, лоб или щеки). Когда гримерша намазала мне алой губной помадой еще и губы, я стал похож на настоящего негра. Увидев меня, коллеги по будущему музыкальному коллективу предположили:
— Это вам какую-то хорошую морилку дали, а у нас — так, не очень. Просвечивает.
Посоветовали:
— Вазелином надо было сначала помазать, тогда легче будет сниматься.
Поздно. Вазелином я предварительно не помазался. Как я понял, уши можно было и не красить — под черным пучком волос (парик «а ля Элла Фицджеральд» или, если кому ближе, «а ля эмо») они все равно не видны. Да и под глазами можно было не усердствовать, с расстояния в три метра такие нюансы уже неразличимы.
Важное наблюдение: чернокожие выглядят моложе, двойной подбородок не виден. И еще одно наблюдение — в покрашенном состоянии человек неузнаваем. Актеры по дороге в свои гримерки, увидев меня, вздрагивают и спрашивают:
— Кто это?
Я и сам не узнаю себя в зеркале.
...До начала спектакля 20 минут. Помощник режиссера проводит меня на сцену — показать, что же я должен делать. В общем-то задача не сложная: главное, говорить ничего не надо, все скажут другие персонажи. Надо просто выйти из одного угла сцены — «аппендицита», немножко постоять, поздороваться с героями, дойти до другого «аппендицита» и вновь выйти на исходную позицию за кулисами. В таком духе — пять раз в течение спектакля. В перерывах между выходами — отдых. Можно посидеть тут же за сценой, можно сходить в гримерку или в курительную комнату. Самый сложный эпизод — когда надо будет подниматься по лестнице на второй этаж декораций. Декорации шаткие, лучше держаться за перила и смотреть себе под ноги. Лет десять назад актриса Юлия Борисова схватилась за незакрепленные монтировщиками перила и несколько месяцев провела в больнице. Вывод — лучше не падать. Так что смотреть под ноги — обязательно, несмотря на то, что в руках у меня будет музыкальный инструмент — валторна (так сказали коллеги, но я не уверен). Сначала мне хотели дать что-то медное и большое, типа геликона, но меня пожалели. Потому что геликон гораздо больше чем валторна мешает смотреть под ноги. Рассказ о незакрепленных перилах запал в душу. Когда через некоторое время человек, описавший мне ужасы падения, появляется в курилке, но уже в гипсе — на руке и ноге, первая моя реакция — все-таки сорвался. Едва не спрашиваю, что случилось. Но доходит — так нужно по пьесе.
...Выходить на сцену я должен предпоследним. За мной только барабанщик. Впереди еще три негра, вроде заблудиться не должны. Как мне объяснили, точно траекторию нашего движения и время выхода знает первый «афроамериканец». Потом выяснилось, что он тоже может ошибаться — в конце первого действия к «аппендициту» подошли лишь два музыканта — я и первый «негр». Но на сцену мы так и не вышли. Оказывается, этот выход отменили.
— Но если сделаете что-то не то, собьетесь, потеряетесь, то действуйте по обстановке, импровизируйте, — советует помощник режиссера Оксана.
Когда на первом выходе ко мне подошел артист Добринский и приветственно поднял кулак, я ответил ему тем же жестом. Типа «но пасаран». В кино так поднимали руки испанские республиканцы. Сымпровизировал. Кстати, раньше музыканты в спектакле не были бутафорскими. Они действительно играли на музыкальных инструментах. Студенты консерватории. Но сейчас все лишь делают вид, что играют. Я тоже надуваю щеки и тихонько напеваю: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью». Других мелодий, подходящих для духового оркестра, я не знаю. Для себя я решил, что буду играть вдумчивого солидного музыканта: пусть остальные «идут, шагают по Москве» — улыбаясь направо и налево, размахивая инструментами. Я буду идти, смотря себе под ноги, мелкими, но частыми шагами, намертво вцепившись в свою валторну.
...Примерно через полчаса после первого выхода начинает чесаться мой черный нос. Инстинктивно провожу под носом рукой в белой перчатке. Перчатка становится черной. Морилка пачкается. С удивлением смотрю в курилке на сигарету в своей руке — фильтр красный. Не сразу понимаю, что это от губной помады. За кулисами актеры ведут себя как дети. Бегают. Особенно старается молодой человек в белом костюме — ему по роли надо появляться то из одного угла сцены, то из другого. Еще и со стаканом какой-то красной жидкости в руках. Несколько раз в темноте он налетел на скамейку (с соответствующими комментариями). Коллеги называют актера в белом Юрием Гагариным. То ли потому, что быстро бегает, то ли потому, что никак не запомнит, где находится скамейка. Типа в первый раз в открытом космосе. Меня спрашивают (кто именно, я не заметил):
— Ты больше не волнуешься?
Раз не замечаю, кто спрашивает, значит, волнуюсь. Есть волнение.
В театре — в том числе и за кулисами — все поздравляют друг друга с праздником. Не могу понять, с каким. Потом доходит, сегодня же восьмое марта. Волнуюсь. 19.50. Вот-вот начнется второй акт... Немного чешется лоб... Не чешу, а только слегка притрагиваюсь пальцем.
Главное ощущение от увиденного — ты находишься внутри старинного радиоприемника или телевизора. В двух смыслах — во-первых, пространство за кулисами внешне действительно напоминает радиолу — какие-то мерцающие лампочки, трансформаторы, рычажки, теряющийся во тьме потолок, провода, тросы. Во-вторых, чувствуешь, что ты подсматриваешь за чем-то таким, о чем знать зрителю не обязательно. Типа увидел, как движутся электроны. Волшебство немного теряется. Ощущение радиоприемника усилилось в начале второго акта — негритянский оркестр должен был появиться на сцене в клубах дыма. По запаху дым напоминает сгоревший трансформатор от радиоприемника. Дым пускают несколько раз, а занавес все не открывается. Какая-то заминка.
Спрашиваю:
— Не вреден ли этот дым? Все идет и идет.
— Не, не вреден, — объясняют музыканты.
Кто-то сомневается:
— Может, и вреден.
— Рок-музыканты весь концерт проводят в таком дыму, — вздыхает «барабанщик».
— Но им же по сорок тысяч долларов платят за выход.
Не знаю, откуда взялась эта цифра. После «сорока тысяч» все замолкают. Здесь обычные актеры получают по семь тысяч. Рублей. Эту цифру я узнал в курилке между выходами. Большинству актеров — и молодым, и опытным — приходится подрабатывать. На свадьбах или корпоративах. Мои «негры» — это недавние студенты. Деньги им нужны, как и всем прочим. Последний выход — в финале спектакля. Выходим в урезанном составе, кто-то из актеров отпросился на шабашку. В последний раз раздуваю щеки в ритме «мы рождены, чтоб сказку сделать былью». Все. Занавес. Барабанщик тянет меня за пиджак — если я не отойду назад, занавес опустится прямо мне на голову. Аплодисменты. Но оркестр на поклоны не выходит. Оркестр смывает грим. Знакомые актеры поздравляют меня с премьерой. А я чувствую, что ужасно устал, хотя вроде бы ничего такого и не делал.
Перейти в архив