Народный артист РФ, народный артист Северной Осетии, дважды лауреат Государственной премии РФ, трижды лауреат премии «Золотая маска» Николай Максимович Цискаридзе родился 31 декабря 1973 года в Тбилиси. В 1984 году поступил в Тбилисское хореографическое училище, с 1987 года продолжил обучение в Московском хореографическом училище. Окончил училище в 1992 году и благодаря председателю экзаменационной комиссии Ю.Н. Григоровичу был принят в труппу Большого театра.
В 1996 году получил диплом о высшем образовании, окончив Московский государственный хореографический институт.
Я уже в школьные годы был ребенком с выдающимися способностями. В моей школе чуть постарше училась Таня Андропова — внучка Юрия Андропова. А младше меня училась Ксюша Горбачева — внучка Михаила Сергеевича. Конечно же, это была суперэлитная школа.
На входе у нас сидела тетя Шура — такая маленькая, очень изящная старушка, только что снявшая бигуди, седенькая. Несмотря на это, она могла, как омоновец, остановить любого взглядом. У нас не было террора, потому что никто не мог мимо нее пройти. У тети Шуры была такая хватка — глотку перегрызала. Вот в такой обстановке мы учились.
А так как Михаил Сергеевич на тот момент уже был важной персоной, с Ксюшей уже тогда ходили очень высокие охранники по два метра ростом. Красоты неимоверной были мужчины.
С этим связан очень смешной случай. Ругал меня как-то в коридоре мой педагог. Хамоватый дядя был. Он меня выгнал из класса — я долго плакал. Я высокий такой, худенький, стройненький мальчик, а он маленький. В общем, стоит в коридоре, орет на меня. В этот момент ведут класс, где Ксюша Горбачева училась. Впереди идет дяденька и сзади. Педагог продолжает на меня ругаться, а весь класс, проходя мимо меня, говорит:«Здравствуй, Коля!» Я же уже тогда был выпускником и, естественно, кумиром школы. Мой педагог очень оскорбился тем, что с ним никто не поздоровался. Он поворачивается к детям, хватает кого-то из них и начинает кричать:«Как вам не стыдно не здороваться с педагогом?!» Охранники сразу среагировали и направили на него свои пистолеты. Тут мой педагог начинает понимать, что происходит. Ну, извиняться уже не с руки, и он говорит:«Ой, да ничего страшного». Тогда они тихо убрали пистолетики и тихо пошли дальше.
Так что с детства мы учились в такой обстановке, где ты постоянно находишься под протоколом. К нам часто приезжали делегации:премьер-министры, королевы, принцессы. На такие случаи у нас всегда был готов маленький концертик. После выступления нам дарили шоколадку, жвачку, еще что-то. И мы были счастливы. Поэтому я с детства всех тех, кого показывали в телевизоре, видел. Потом пришел в Большой театр, и это продолжилось.
Что было главным в выборе профессии? Наверное, неведение и непонимание. Я совершенно не понимал, что там, на сцене, надо работать. Мне казалось, что вот сейчас меня запустят, и я как прыгну, полечу, вокруг меня все будет двигаться, и как же это все красиво. Моя мама совершила чудовищную ошибку в том, как она меня отговаривала. Она меня запугивала реалиями профессии, но лишь на словах. Если бы она меня завела за кулисы и дала посмотреть спектакль оттуда, то я уверен, что на ребенка это произвело бы плохое впечатление. А так я был твердо убежден, что там — сказка. Поэтому, когда мой педагог по классическому танцу впервые попросила принести большие полотенца на занятие, я подумал, что мы будем плавать. Мне даже в голову не приходило, что нас положат на пол и будут с нами делать какие-то упражнения. Какие упражнения? Я же пришел танцевать! И на протяжении многих лет я был почему-то уверен, что я очень талантливый. Хотя все время находился кто-то, кто говорил мне, что я страшный, что у меня ничего не получится, что фамилия не та — мне много раз объясняли, что с национальностью как-то не так вышло. Мне казалось — да как они могут не понимать? Я же такой исключительный. Но вот эта глупость и детская наивность помогли мне в конце концов занять очень завидное для многих положение.
Когда я стал соображать, что к чему, я уже был в гуще событий и не понимал, что может быть по-другому. Вообще, честно вам скажу, сейчас все по-другому. Есть какие-то кастинги, люди переходят из театра в театр. Есть спонсоры. В те годы, когда учился я, была коммунистическая власть. Никаких спонсоров не было. И если ты попадал в театр, то ты должен был проработать там всю жизнь. Во время принятия решения ты должен был понимать, что обрекаешь себя на постоянное служение вот в этом коллективе, с этими людьми. У меня перед глазами стоял только Большой театр — я вообще не понимал, что бывает иначе. Что можно пойти другой дорогой. Я был твердо уверен — надо туда, и все.
Мама постоянно пыталась увезти меня в Тбилиси, говорила, что тяжело жить. Ну ей правда было тяжело жить:рушился Советский Союз, она вышла на пенсию, жить было не на что, как вы понимаете. Деньги постоянно девальвировались. В общем, был ад. И вдруг в один прекрасный день мы с мамой проснулись, и по телевизору объявили, что рухнул СССР. Мы стали гражданами разных государств. Я остался гражданином России, потому что у меня был русский паспорт. Мама стала гражданкой Грузии, что не добавило радости в наше существование. Через несколько дней маму разбил инсульт.
Мне было 16, надо было как-то жить, как-то существовать. Сейчас я, конечно, с юмором это все вспоминаю, но тогда это было достаточно сложно. На момент развала Советского Союза каждая больница была переполнена людьми с инфарктами, инсультами — людей не принимали, просто не принимали. Настоящий ужас. С этого и началась моя жизнь. Но параллельно с этим был Большой театр, где все было красиво. Я выходил на сцену — весь из себя шикарный. Мне давали какие-то награды, звания. Приезжали иностранные корреспонденты, что-то все время про меня снимали. По-моему, японцы были первыми, кто напросился ко мне в гости. Я долго не пускал — стеснялся, потому что жил тогда в жуткой коммунальной квартире. Ее иногда показывают по телевизору, так как сняли очень подробно. Японцы радовались безумно — это же настоящий хайп. Первая передача называлась «Принц из коммуналки». Меня в Большом театре за это не похвалили — ругали, говорили, какая я сволочь и гадина, что я их пустил. А я отвечал:«Слушайте, ну так займитесь тогда тем, чтобы я жил лучше!» В общем, все было достаточно весело.
Сейчас, когда я стал большим начальником, ректором Вагановского училища, я провел колоссальное количество строек-перестроек. Меня мой зам по воспитательной работе спрашивает:«Николай, как так вам каждый раз приходит в голову перенести стену, чтобы всем вокруг удобно стало?» Я отвечаю:«Знаете, это все 30 лет жизни в коммунальной квартире». У меня такой опыт утрамбовывать вещи, что я сразу понимаю, как сделать, чтобы и нашим было хорошо, и соседям удобно.
Да, в коммуналке жить было непросто. Вместе с тем у меня есть и очень хорошие воспоминания, потому что коммунальная квартира подарила прекрасных друзей и соседей, с которыми я дружу и по сей день. Все эти бытовые сложности сформировали во мне бойцовский характер, когда ты не сдаешься ни при каких обстоятельствах. К тому же этот опыт, наверное, немного скрасил жизнь — ведь мы жили, как одна семья. Все вместе одинаково переживали, что у нас ничего не было, кроме джинсов. Я помню, как мама одалживала соседкам туфли, а ей одалживали кофточку. Это же было весело. Сейчас вы можете представить, чтобы вы у соседки одолжили кофточку? Или тушь?
У меня был очень смешной случай. Мы с моим учеником как-то приехали на конкурс в город Пермь. Замечательный город. Это был где-то 2008 год.
В Перми отмечали какой-то коммунистический праздник. В Москве я живу в элитном районе, на Фрунзенской набережной. И там у нас коммунистические праздники не отмечают.
Утром я просыпаюсь от того, что играет праздничная музыка, как из моего детства. Я думаю, боже, что случилось? Может, опять поменялась власть? Я подбегаю к окну, раскрываю шторы и смотрю на площадь. А эта площадь с памятником Ленина. Вокруг Ленина — шарики, красные стяги, лозунги вроде «Мир, труд, май!». Я стою и думаю — Боже, я схожу с ума. В итоге оказалось, что коммунисты отмечали праздник Первое мая.
Я это вот к чему рассказываю. В Перми между нашим отелем и театром стояли какие-то магазины. Ученики, как обычно — балбесы, ничего не могут сделать сами. И мой ученик забыл купить тушь и тени для глаз. Я пошел по этим магазинам искать ему тушь. Вижу надпись «Галантерея». Захожу и опять попадаю в Советский Союз. Клянусь. А был 2008 год. Смотрю на их продукцию. Помните, тени с ромашкой? Голубые и зеленые, на которые поплевать надо, чтобы накраситься. Честное слово, я думал, таких уже нет, а оказалось, что это кто-то еще производит. Бритвы купил «Нева». Помните такие? Я думал, что их уже тоже не существует. А это все где-то продается. В общем, если бы не мое советское прошлое, я бы не понял, что с этим делать:что в тушь надо плюнуть, потом — растереть. Я говорю ученику: «Плюнь». Ну не стану же я сам плевать в его тушь. Он спрашивает: «Зачем?» Я отвечаю: «Ну она не будет краситься тогда. Но ты учти — она потом дня три смываться не будет».
Я уехал из Грузии до развала Советского Союза. Я не застал этот ад, когда не было газа, воды, света. Мой друг прожил основную часть этой беды в Ереване. Когда он заходит в гости, а у меня такой приятный полумрак вечером — приятно же посидеть при свечах — он сразу говорит: «Включи свет!» Я удивляюсь: «Да почему? Ты что, сумасшедший?» Он отвечает: «Да вся молодость прошла без света при свечах». Я, слава Богу, с этим столкнулся совсем немножко. Когда мамы не стало, я как раз приехал в военный Тбилиси ее хоронить. Об этом можно рассказывать только с юмором.
Мама хотела, чтобы ее похоронили в Грузии. А тогда шла война, поэтому покойника отвезти было нельзя, только прах. И вот я приезжаю на пункт пограничного досмотра, ставлю на каталку сумку, а в сумке — прах. У меня спрашивают:«А что это за вазочка такая?» Я говорю: «Это мама». И вдруг все убежали. Прям все. И пограничники, и те, кто штампы ставил. Я стою… Думаю — ну нифига себе. А дальше? В итоге мне никто никакого штампа не поставил, тогда я взял сумочку и пошел.
Света в Тбилиси не было. В 5 часов все засыпали. Газа нет, бензина нет. Ничего нет. Мамины поминки совпали с Великим постом — а в Грузии все это чтится очень строго. Все хозяйки дома, где мы жили, между собой поделили, кто что готовит на поминки. Готовили ночью на кострах. Хорошо, что это Грузия, потому что у нас везде во дворах есть колодцы. Воду можно набрать прямо на улице. Вкусно было безумно. И вот сейчас, когда я про это вспоминаю, думаю — Боже, какой ад пришлось прожить. Ночью было ужасно холодно — лежишь под несколькими одеялами, в куртке. Идешь в ванную — сначала моешь одну руку, потом ее одеваешь, потом — другую руку, потом — ногу. Из-за такого холода целиком раздеться невозможно было. Все время воду греешь. В общем, ад. А так люди жили, и жили не один год.
Однажды меня как уже известного, титулованного, молодого артиста пригласили в телевизор. Никто меня не раскручивал — я туда попал как артефакт, понимаете. Я обалдел. Это совсем другой мир. Эта индустрия не имеет никакого отношения к искусству и к человеческим взаимоотношениям. Вот вы начинаете участвовать в съемках передач. Проходит первый раз, второй, третий. Потом вы потихоньку начинаете соображать, что у ведущего в ухе находится микрофон и ему там кто-то диктует текст. Как говорил один очень хороший телепродюсер и режиссер Сергей Кушнеров, «хороший ведущий — это пустой ведущий. Ведущий, у которого нет мнения и которому можно продиктовать что угодно». Поэтому, когда меня стали готовить как ведущего, мне говорили: «Ты, главное, слушай, что тебе сказали». Есть такая передача «Жди меня». Ее тоже делал Сергей Кушнеров. Ведущая там — чудная красавица. Зрители думают, что она рыдает, потому что мама нашла дочку спустя 85 лет. А на самом деле ей в этот момент в ухо кричали: «Дура, плачь! Дура! Ты бездарная идиотка! Абсолютно бездушный человек!» И у нее начинали течь слезы от того, что ее тогда оскорбляли. А в кадре…
В первый раз я столкнулся с этим, когда мы снимали «Танцы со звездами» на льду. Действительно, мы тогда полгода жили как одна семья. Мы все сроднились — исполнители, чемпионы, жюри. По случаю окончания передачи у нас был банкет в ресторане. Мы сидим, и я говорю режиссеру: «Наверное, вам тяжело вот так вот со всеми расставаться?» Она отвечает: «Коля, какой тяжело! Я параллельно еще три проекта снимала, а завтра у меня новый начинается». И я понимаю: она права, у нее конвейер. Ей вообще не до этих историй. Она просто должна снять материал. Это мы с вами в телевизоре видим все по-другому. Потом, когда я во все это вник, я тоже стал циничным. Понял, что мы играем, и спрашивал: «Мне ее сейчас ругать, хвалить? Что сделать?» Мне говорили: «Ну сделай вид, что ты очарован». И я исполнял роль, потому что, если ты включаешься в это по-настоящему, это же можно помереть просто. Потому я и говорю, что работать в телевизоре — это абсолютно другая направленность. Ты должен прекрасно понимать, что тебя в итоге смонтируют.
Однажды я попал на передачу в то время, когда уже появились спонсоры. Там была одна ведущая — дура несусветная, по-русски говорить не могла. Через каждое слово у нее было «м… а… ну… так сказать…». Зато когда выходили передачи, в ее речи не было ни одной оговорки, никакого мэканья, бэканья. Редактор этой передачи — мой давний друг. Он мне и рассказал, что ему отдельно платил спонсор этой девушки за то, чтобы он нарезал в монтажной отснятый материал. В итоге и получается, что когда она выходит в этой передаче, ты думаешь — Боже мой, ну она — сам Даль. Даль так русский не знал, как она знает.
Да, это другой мир. Оказавшись вдруг из этих зашоренных стен на телевидении, я подумал — Боже, как интересно. Оказывается, есть другой мир, другие профессии. И ты что-то делаешь — надо играть, надо что-то из себя представлять. Во-первых, можно разговаривать. В балете я молчал все время. А так как я был мальчик стеснительный, первое время я вообще молчал. Но потом разговорился.
Нашему поколению еще давали возможность приготовить роль в балете — был разговор о роли, об искусстве. Сейчас — в лучшем случае две недели. Не смог — следующий и т.д. Потому, по большому счету, и исчез институт звезд. Настоящих звезд сейчас не существует. Сейчас говорят о людях, если у них есть татуировка на груди, например. Либо они три раза женились, развелись, избили мать. Больше никак, к сожалению. Про искусство уже давно никто не думает. Вот такая мировая тенденция. Французский артист Саша Гитри еще в середине XX века сказал: «Пришло время ординарных людей». К сожалению, мы живем в это время.
Все руководители театра в мире — это бывшие клерки, из которых в прошлом ничего не вышло. Ни поэт, ни певец, ни танцовщик — никто. Сергей Павлович Дягилев — это исключение из правила. Он был дилетантом во всем, но был по-настоящему большим любителем искусства. Конечно, он был коммерсантом и по сути создал продюсерское дело, знал, как привлечь богатых людей. Но он был прежде всего про искусство. Потому умер нищим. После его смерти все его имущество уходило с молотка. А то, что касается нынешних директоров театров, — это про яхты, про дачи. Но не про искусство.
Пожрать я люблю. Но мне очень повезло с конституцией — я из такой породы людей, у которых до 40 лет все сгорало. Потом пошли проблемы — надо было худеть. Но я ушел со сцены в 39,5 лет, поэтому, пока танцевал, не сильно худел. Другое дело, что со временем тело деформируется из-за гормональных процессов. И я когда в зеркале стал это видеть, мне это очень не понравилось. Потому и ушел со сцены. Обладая идеальной фигурой, идеальными способностями, я совершенно не хотел видеть себя таким. Вместе с тем сейчас, когда я встаю рядом с молодыми людьми, которые к нам приходят, то выгляжу в десять раз лучше. В такие моменты в голове мелькает мысль: какой идиот ты, почему же перестал плясать? А потом думаю — нет, зачем смешить себя самого… Я ведь очень язвительный человек, я над собой издевался так же, как и над коллегами.
В те годы, когда я пришел, исчезла коммунистическая партия, ослабли вожжи. Остались кланы, конечно, но на них никто не ориентировался. И мы, люди с улицы, вдруг стали звездами. Потому что надо было являть новые имена. Запад на нас постоянно ворчал, что мы все время показываем старперов. И нас, молодых, выкинули на рынок, и мы пришлись ко двору. Очень важно попасть в струю — это самое важное в жизни, помимо способностей и умений. Чтобы тебе повезло. Удача безумно важна. Я очень люблю анекдот, где всем желают здоровья. Но говорят: понимаете, на «Титанике» все были здоровые, но с удачей им как-то не повезло. Поэтому, кроме здоровья, нужна еще удача. Это очень важная вещь, потому что если вам с этим не повезло, то, конечно, ничего не будет. Правда, мне очень фартило. Ведь помимо того что где-то на небесах было решено, что я должен стать артистом балета и мне Бог дал хорошие способности для этой профессии, мне еще и везло.
