В 2015 году издательство ЮФУ выпустило книгу «Научные и педагогические династии Южного федерального университета». В ней приводятся любопытные сведения и про семью Браиловских-Жаков, все 7 поколений которой тесно связаны не только с историей университета, но и с историей Ростова. Семья Браиловских-Жаков объединила в себе выходцев из Румынии и Испании. Их фамилии встречаются в разных краеведческих источниках и поэтических антологиях.
В своей автобиографии ( 22. 03. 1978 г. ЦГАЛИ) Вениамин Жак писал:
«Я, Жак Вениамин Константинович, родился 31 января 1905 г. в г. Петровск-Порте Дагестанской области / теперь Махачкала Дагестанской АССР /, в семье служащего. Весной 1918 года я вместе с семьей переехал в ростов н/Д. Здесь в 1926 году закончил литературное отделение Северо-Кавказского государственного университета. Работать начал с 1921 года / с 16 лет /, совмещая работу с учебой. Был регистратором эвакопункта Помгола, счетчиком Донстатбюро, с 1924 по 1928-й библиотекарем. С 1928 года по 1930 был на действительной службе в Красной армии / 82-й стрелковый полк / в г.Грозном. После армии стал штатным работником редакции пионерской газеты «Ленинские внучата» / завотделами информации, детского творчества /. В 1938 г. был переведен в Ростовское книжное издательство редактором, а потом старшим редактором художественной литературы и ответ редактором альманаха «Литературный Ростов». С июня 1940 года — член КПСС <...>»
Как раз примерно в это время (в 1918 г.) в Ростове при университете открывается Археологический институт. Теща Вениамина Жака, Эсфирь Соломоновна Браиловская, стала вольнослушателем. Ее студенческий билет теперь хранится в музее РГУ. Все последующие поколения тоже связали свою жизнь с Южным Федеральным Университетом ( Варшавским, Северо-Кавказским, Донским, Ростовским). Эсфирь Соломоновна была солидной женой купца 1-й гильдии, воспитывала пятерых детей.
Жена поэта — Мария Семеновна Жак (1901-1995) после окончания университета работала библиотекарем-методистом, организовала библиотечную сеть для детей; автор мемуаров «Я помню», участник Великой Отечественной войны.
Сын — Сергей Вениаминович Жак (1930-2012) — закончил физмат РГУ в 1953. Вся взрослая жизнь Сергея Вениаминовича Жака связана с Ростовским государственным университетом, в котором он учился и работал на протяжении 55 лет. В 1959 году защитил диссертацию на соискание ученой степени кандидата физико-математических наук, а в 1994 году – на соискание ученой степени доктора технических наук. В 1989 году был утверждён в учёном звании профессора. Он прошёл путь от преподавателя до заведующего кафедрой высшей математики и исследования операций, которую создал и заведовал 32 года, оставался до конца жизни профессором кафедры.
Во время Великой Отечественной войны Вениамин Жак находился на Сталинградском и Донском фронте с 1941 по 1945 г. в должности политработника армии (пропагандист мобилизационного пункта, политрук эвакогоспиталя № 3240, зам. начальника санитарно-транспортного судна № 52, сотрудник политотдела школы ночных летчиков, редактор газет «Сталинец», «Строитель Приволжья»).
Несмотря на плохое зрение и другие трудности, Вениамин Жак мужественно выдержал все испытания войны. Только в октябре 1945 года его демобилизовали по состоянию здоровья в связи с значительной потерей зрения ( упало на 98%).
В распоряжении «Главного» оказались архивные материалы — фронтовые письма поэта, которые он писал своей семье. Публикуем фрагменты. Орфография и пунктуация сохранены.
9.08.42.
Ночь прошла спокойно, но день был горячий — отправляли много народа. Я устал, но очень хочется продолжить, если не закончить, письмо.
Последние дни как-то располагают к ретроспективному взгляду на свою жизнь — хочется понять, что в ней до сих пор, было хорошо и что плохо.
Прежде всего хочется отметить, что жил я с увлечением и удовольствием. И хотя подчас и бывал недоволен собой, жизнью или окружающими, но всё это было лишь приправой, то кисловатой, то слегка горькой. В основном же я был исключительно, редко счастлив: занимался я любимым и, вероятно, не бесполезным делом.
У меня была чудесная семья — жена-друг и любимая, хороший умный сынишка, заёмная дочурка. Мы никогда не знали настоящей нужды.
Страна требовала от нас работы и ждала её, страна верила нам и верила в нас, - мы были её детьми, а не пасынками. И это никогда нельзя забыть.
Что останется после меня? Прежде всего: останется наша страна, в это я верю. Дни очень тяжелы. Я даже не знаю, как выдержит страна все эти удары, но убеждён, что выдержит. Обстановка сейчас больше, чем когда-либо напоминает 1918 год. Его первые месяцы, а не последние.
Что останется от меня лично? Останешься ты, а ты и я уже давно стали одним существом. Я не могу сказать, чтоб мне было «стыдно» за ту боль, которую я тебе причинил в своё время, - вероятно, это было неизбежно: я должен был наглядно убедиться, что никого, кроме тебя не любил, не люблю и не могу любить; что ты, для меня, по крайней мере, единственная и лучшая из всех женщин и из всех друзей, что ты единственный человек, с которым мне особенно легко и радостно жить, работать, и если надо — умереть.
Остается сынишка. Он очень похож на меня — даже своим паршивым характером — ведь ты меня знаешь лучше других, что на исправление моего характера очень повлияли ты, Людмила и Шурка. Людмилы уже нет. Нет, видимо, и Шурки, тем больше оснований мне сейчас писать так именно и только тебе. Постарайся сделать то, чего не смогли сделать мы вместе, снова, как в 1924-27 гг. на меня, так повлиять на Серёжку, чтоб он стал человеком, а не мальчишкой. Любовь тебе подсказала пути однажды, подскажет она их и теперь, хотя это уже иная любовь, любовь матери к сыну.
Останутся разрозненные книжечки стихов. Они не делали литературной погоды и тем более не сделают теперь, но они были дневником, честным и искренним, и в них были подчас искорки таланта. Я, видимо, мог бы писать лучше, но разбрасывался и почти всегда не мог ухватиться за основное — в поэзии при всём своём профессионализме я оставался любителем, дилетантом. Книжки мои не войдут в историю литературы, но они могут пригодиться какому-нибудь историку как лирические мемуары.
Останутся мои воспитанники — бывшие деткоры, авторы, которых я редактировал. Вряд ли они с благодарностью вспомнят обо мне, но каждому я не скупясь отдавал свой мозг, своё сердце, и даже не подозревая этого подчас, они несут его в себе — кое-что я в них вложил. И хотя это кое-что... изменялось и изменилось ( так и должно быть), но в их творчестве есть крупица и моего труда.
Мне кажется, что я был неплохим коммунистом, а ведь партия останется.
Если бы мне пришлось начинать жизнь с самого начала, я, вероятно, пошёл бы учиться, нельзя быть только писателем. А в творчестве я был бы значительно собранней и целеустремлённей. Сейчас я хорошо знаю, что такое ненависть и что такое любовь, что надо любить и что ненавидеть.
Короче, имя моё сотрётся, но останется в короткой памяти немногих друзей, но крупицы и моей работы, творчества, сердца будут жить несравненно дольше меня.
11.08.42.
<...> 9-го я не успел закончить.
<...> Люблю тебя крепко, моя единственная радость.
Бдь добра и здорова.
И снова хочется мне закончить письмо дорогими для меня словами Симонова:
Жди меня, и я вернусь — всем смертям на зло!
Кто не ждал меня, тот пусть скажет «Повезло»!
Целую тебя крепко-крепко.
Твой живой и здоровый Б.
29 октября 1942 г. ( Письмо сыну на день рождения - «Главный»)
Дорогой мальчик!
Сегодня тебе исполнилось 12 лет. С каким бы удовольствием пришел бы я к тебе на чашку чая, посидеть, поговорить, поиграть с тобой. Но так как это, к сожалению, пока невозможно, побеседуем хоть так — на бумаге. 12 лет — это уже совсем немало. Жизнь человека принято делить на несколько больших периодов: младенчество — лет до 3-ех, 4-х. Младенец — это почти зверек: он ест, пьет, играет, спит. Он еще почти не умеет работать и думать, а человека от животного, в первую очередь, отличает разумный труд, т. е. такой труд, результаты которого трудящийся предвидит заранее, заранее знает, чего он добивается своими действиями. Второй период — это дество. Лет до 12. Ребенок учится быть человеком, играя — трудится. Думаю, что твое детство закончилось или кончается, и ты вступаешь в новую полосу — в отрочество. Четыре-пять лет отрочества до 16-17 лет это годы формирования характера, в эти годы и создается будущий человек. Я хорошо помню себя в 12 лет и хочу тебе рассказать о своих ошибках, чтоб ты, по возможности, не повторял их.
Это было в январе 1917 года. Приближалась революция, война бушевала третий год и тяжесть войны ощущалась даже в таком маленьком ми удаленном от фронта городке, как Махач-Кала.
Я уже писал стихи и решил, что обязательно буду поэтом. Суметь рано выбрать свой путь и идти по этой дороге всю жизнь — очень важно. У каждого из нас много желаний, много стремлений, но их надо суметь подчинить одной цели — не разбрасываться. Именно потому, что я не сумел все подчинить одной цели — я в жизни сделал на много меньше, чем мог бы. Я выбрав свой путь, в основном, всё же почти во многом остался ребенком. У меня почти не было в то время друзей. Почему? Да потому, что я мало кого уважал. А только тот, кто уважает других , может рассчитывать на уважение и с их стороны. Самомнение же отделяет человека от других, лишает его постоянной дружбы, мешает ему расти. Нельзя, не на словах, а на деле, любить всех, не научившись любить своих ближних, не найдя среди них себе верных и надежных друзей на годы, а то и на всю жизнь.
Я много играл, выдумывая себе жизнь, - то я был рыцарем и звался не Биней Жак, а графом Боэмундом де-Сан-Жак. То я был знаменитым борцом — Чую-Чую — чемпионом Китая и т. д.
А товарищи звали меня не Боуэмундом де-Сан-Жак, а дыней Жак, намекая на форму моей головы. Биня-дыня — это неплохо рифмуется. Я обижался, но они были более умны, чем я — так как они подмечали характерное в жизни, они видели, что у Бини голова, как у дыни. Они не выдумывали жизнь. Всегда учиться у жизни, а не ходить по ней с закрытыми глазами — это золотое правило.. я усвоил много лет спустя. Я не был совсем плохим, кое-что я делал правильно и тогда: я не был храбрым, боялся многого — в этом виновато было и мое слишком яркое воображение, которое разрисовывало самыми яркими красками возможные опасности / человек не понимающий опасности идет навстречу, понимающий или бежит от нее, или идет к ней, преодолевая свой страх: ходить по улицам, где были собаки, которых я боялся, где жили мальчишки которые задевали меня и т.д. В этом тоже было много игры, но это была хорошая игра. Но, к сожалению, я не всегда доводил ее до конца.
Было еще многое, но сразу всего не расскажешь. Кончаю. Сынишка мой, чего я желаю тебе? Ты вступаешь в отрочество. Постарайся, как можно раньше определить, что тебя влечет, кем бы ты хотел быть в жизни и иди этой дорогой не отвлекаясь. Не заражайся самомнением, не преувеличивай своих сил, помни, что помощь товарищей — дружба — огромная сила. Ищи друзей. Ты их найдешь обязательно, если будешь любить и уважать тех, с кем встречаешься. Играй, но пусть твои игры не уводят тебя от жизни, а рождаются ею, помогают тебе лучше понять ее. Вот пример: Тимуровская команда — она рождена жизнью. А игра в индейцев — это книжная выдумка. Понятно? Воспитывай в себе те качества, которые тебе нравятся в книгах и в жизни. Ты хочешь быть сильным? Сильными не рождаются. Упражняйся ежедневно много лет подряд и станешь сильным. Хочешь быть храбрым — учись храбрости из года в год.
Будь здоров. Мой мальчик. Посылаю тебе в подарок мои новые стихи о Камышине. Может быть, они тебе понравятся. Целую тебя. Поздравь маму от меня с днем твоего рождения. Папа
29 октября 1943 года.
Мой дорогой сынишка.
Ты вступаешь в четырнадцатый год своей жизни. Четырнадцатый год — это уже совсем немало.
Хочется припомнить, как прошел четырнадцатый год у меня с 31 января 1918 года по 31 января 1919. Год этот был очень интересным и в двух словах о нем не расскажешь. Кое-что отразилось в стихах этого года, если захочешь, попроси маму почитать тебе эти стихи, они записаны в тетрадочке, которая сохранилась у мамы. <...>
31 января 1941 года.
Мой Сержик.
Если б только ты знал, как я соскучился и по тебе и по Лёшке, ты и сам бы писал мне почаще, да и Лёшку бы пристыдил.
Прошли ли твои ноги, а ее руки? Починили тебе уже валенки? Поступил ли на работу Витя? Пиши обо всем — меня интересует всё. Как я живу, тебе, наверно, расскажет мама, я ей сегодня написал обо все подробно.
Не расползаются ли табуретки под тобой? Раньше ты спал очень бурно — и вряд ли какая табуретка выстояла бы под тобой даже одну ночь.
Вы изучаете оружие только теоретически или у вас уже были стрельбы из мелкокалиберной винтовки? Как ты стреляешь?
У тебя хороший глаз и сильная рука, если ты не будешь дергать спуск, а будешь хорошо целиться и плавно спускать курок, из тебя должен выйти хороший стрелок.
Целую тебя крепко-крепко.
Мне сегодня целых 38 лет! В прошлом году в Воронеже мы этот день отпраздновали неплохо: помнишь? Эс.Сол. (Эсфирь Соломоновна - «Главный») Спекла что-то удивительно вкусное, а главное все были вместе. Ну, да, авось, в сорок четвертом отпразднуем праздники и за тот, и за этот год.
Целую сынишку.
Папа.
После демобилизации Вениамин Жак полностью посвятил себя литературе. Этапы своей литературной жизни поэт тоже описывал в автобиографии:
«Писать стихи начал рано. В 1920 году принят в Ростовское отделение Союза Поэтов. С 1934 г. в Союзе писателей. Систематически печататься начал с 1923 года в ростовском комсомольском журнале «Искры». В 1926 г. В Ростове-н/Д. Вышел мой первый сборник стихов «Крутизна». В последующие годы издано больше 50 книг, - сборники стихов для взрослых и детей, переводы, очерки, фотокнижки, песни. Общий тираж — свыше полутора миллионов экземпляров. В театре кукол и театре музыкальной комедии был поставлен ряд моих пьес: несколько песен положено на музыку и публиковались отдельными изданиями и в сборниках. В течение многих лет систематически работал с молодыми авторами, - руководил литературными группами и кружками, рецензировал и редактировал их произведения. Был руководителем поэтической секции и секции детской литературы, членом редсовета Ростиздата.»
Поэт вел переписку с известными литераторами - К. Чуковским, А. Солженицыным, В. Пановой, А.Галичем, М.Таничем, Е.Евтушенко и многими другими. К 100-летнему юбилею Вениамина Жака был выпущен сборник стихотворений поэта и воспоминания о нем.
Поэт Леонид Григорьян в очерке «Конечно же, Вениамин Жак» вспоминал:
«С Вениамином Константиновичем Жаком я познакомился сравнительно поздно — кажется, в конце 60-х годов. Собственно, встречал я его в городе и много раньше, а его чудесные детские стихи читал с малолетства, любил их, знал наизусть, да некоторые и посейчас помню. Кстати, Жак заметно обижался, когда его называли детским поэтом. А ведь это редчайший дар. Вспомним, как не удавались стихи для детей даже таким гениям, как Пастернак и Мандельштам... Впрочем, Жак был, разумеется, и поэтом «взрослым», и потому, что в нем самом — даже в его преклонные годы сохранилось что-то детское, наивно-доверчивое, простодушное. Я никогда не был в его литгруппах, о чем до сих пор жалею — по отзывам его бесчисленных учеников, он пестовал ростовскую литературную молодежь на редкость деликатно, но при этом очень умело, дельно.»
Многие отмечают, что Вениамин Жак никогда не был «чиновником от литературы», хотя и пользовался большим и заслуженным авторитетом в писательских кругах. И даже в самые непростые времена никогда не отрекался от своих друзей — а наоборот, поддерживал их. Писатель и литературный критик Елена Джичоева вспоминала:
«Время было сложное: цензура , местные «неистовые ревнители», которые старались подловить издательство, обвинить в идейных просчетах. Пришлось создавать редсовет из порядочных писателей, на которых можно было положиться, кто бы мог поддержать, помочь.
Среди таких порядочных был, конечно же, Жак.
Помню: зима, холод, гололёд. А нас, издательских работников, в очередной раз собираются «распинать». Нужна помощь. Звоню Жаку. Просить придти — бесчеловечно: зима, холод, гололёд. Просто плачусь в жилетку. И вдруг слышу: «Вы можете сейчас зайти за мной? Я сам идти боюсь, скользко».
<...>
Другой случай. Писательское собрание в конференц-зале «Молота». Естественно, «распинают» издательство ( любимое занятие тогдашних руководителей писательской организации) и меня, в частности, за какую-то хорошую ( не помню уже какую) книжку ( до этого — за прекрасную книжку о Елене Ширман, «пятый пункт» и героини книжки, и её автора Сарры Бабёнышевой их не устроил).
Сижу. Слушаю. Оправдываться не в чем. Возражать бесполезно. Всё уже срежессировано и решено заранее. Молча принимаю удары на себя. Вдруг - «топ-топ-топ» за спиной. Оборачиваюсь: через весь зал ко мне направляется Жак, демонстративно садится рядом со словами «не все же Вам сидеть одной». Поддержка!
Да что там 60-е годы — в самые трудны времена люди находили поддержку у Жаков — Вениамина Константиновича и Марии Семёновны. Когда в 1937 году был репрессирован муж Веры Пановой Борис Вахтин, и многие, опасаясь за себя, прервали дружбу с Пановой, Жаки и тогда были рядом. Вера Федоровна так написала потом в книге «О моей жизни, книге и читателях»: «Веня и Мирочка Жаки ни на йоту не изменили прежнего дружеского и доброго отношения ко мне»
Не только не изменили — активно помогали. Когда ей надо было экипировать детей, отправляя их к свекрови, ( цитирую Панову), «деньги на это ссудил все тот же Веня Жак, получивший к тому времени гонорар за сценарий для кино. Долг этот , по тому времени немалый, я смогла отдать ему через много лет — кажется, в 1952 году.
Однажды я спросила: « А не страшно вам было поддерживать тогда отношения с семьей врага народа?» - «Страшно, - ответил Жак. - Но мы с Мирочкой подумали и решили: а сможем ли мы уважать себя, если отвернемся от Верочки?»